Откровение Егора Анохина - Алешкин Петр. Страница 25

– Успеется… Никуды не деница… – равнодушно поплевал на цигарку и растер ее ногой Трофим Чиркунов.

– Осыплется, – буркнул Егор, поднялся, пристукнул сапогами и пошел от Трофима.

Издали заметил, что окна поповой избы черны. Летом редко кто свет зажигает. На лугу неподалеку от церкви, где обычно собиралась по вечерам улица, негромко бренькала балалайка, слышался девичий смех, голоса. Егор обошел церковь с другой стороны, чтоб его не узнали, и направился к поповой избе. Подходя, услышал, как поскрипывает журавль колодца, как глухо стукает ведро о деревянный сруб; белеет платок во тьме. Забилось сердце – вдруг Настенька. Подошел. Нет, дочь соседа попа доставала воду – Грушка Субочева. Наверное, на улицу собралась, да мать за водой отправила. Грушка увидела, что кто-то подходит, отцепила наполненное ведро, звякнув цепью, но не ушла, ждала, придерживая ведро за дужку на лавочке.

– Откуда ты узнала, Груш, что я пить хочу?

– Ой, кто эта? – не узнала его девушка, вскрикнула испуганно.

– Бык мирской. Забрухаю… – неестественно, с тоской, засмеялся Егор, забрал у нее ведро, поднял и стал пить через край.

—Ой, напужал!.. Я думала – дезентир какой…

– Уф, вкусная водица у попа.

– А ты к ним?

– Нет, к тебе.

– Их нету. С утра в Борисоглеб уехали… И ваших нет – в поле…

— Не бойся, Ванятка прибегеть… Весь день работать не давал, жужжит и жужжит, как муха дурная: Грушенька, Грушенька, Грушенька, – говорил, шутил Егор, а сердце ныло, ныло. Голова кружилась от обиды, горечи, тоски, хотелось сесть на землю и выть, раскачиваясь.

– Ой, болтун! Ну, болтун, – взяла у него ведро Груша и пошла домой, но через два шага обернулась, спросила: – А чо ты с такой головой? Ранетый?

– Мою милку ранили на войне в Германии… – пропел, захлебнулся Егор и пошел от колодца быстрыми шагами.

Мимо своей избы прошел, даже не взглянув в ее сторону, умылся в Алабушке. С высокого бугра у пчельника увидел далеко в поле огонек, смутные тени возле него. Когда кто-то, наверно Николай, шевелил палкой угли, искры снопом взлетали вверх, освещали телегу и быстро гасли. Егор представил, как он будет сейчас есть молодую картошку с черной подгоревшей корочкой, горячую, рассыпчатую, парующую, перебрасывать с руки на руку, чтоб остудить, не обжечь пальцы, сидеть рядом с матерью, с братом, с Любашей, слушать их разговор о хлебе, о погоде, о завтрашнем дне, представил все это и неожиданно зарыдал. Шел, всхлипывал по-детски, вытирал слезы рукавом гимнастерки.

2. Первая труба

Лежать на голых досках неудобно. Егор Игнатьевич часто ворочался. Пальто сползало с него, казалось коротким. Ноги мерзли. Наконец он не выдержал, постанывая, охая, поднялся потихоньку, сел на нарах. Надел валенки, посидел, оглядывая мрачную голую камеру. Потом долго устраивался на нарах, выбирал удобное положение. И снова накатили воспоминания…

Увидел Мишку Чиркуна Егор недели через две после отъезда из Масловки в селе Коптеве, во время уничтожения села красными. Много событий произошло за этот малый срок.

Помнится, начались они с ареста председателя Губчека Окулова. Арестовали его за какие-то злоупотребления. Правда, в Тамбове никто не удивился этому. Менялись председатели Губчека часто, и почти каждый оказывался за решеткой. Арестовали Окулова восемнадцатого августа, запомнилась эта дата потому, что буквально на следующий день, девятнадцатого августа, в Борисоглебском уезде в селе Туголукове восстали крестьяне, разгромили продотряд, и началась долгая, страшная крестьянская война, которую впоследствии назвали Антоновщиной. Конечно, арест предгубчека случайно совпал с началом восстания, которое не было неожиданным для Анохина. В Масловке, когда они с Николаем свезли рожь в ригу, ясно стало, что намолочено будет вдвое меньше прошлогоднего, а значит, продразверстку ни при каких обстоятельствах они не выполнят. Для этого просто не хватит хлеба, не говоря уж о том, что нечего есть будет самим, ничего не останется на семена. Выполнить разверстку, значит, умереть с голоду. И так в каждом дворе. Тогда еще ясно стало, что, если не скостит губисполком продразверстку, будет кровь!

В Тамбове Егор узнал, что троица тамбовских руководителей: председатель губисполкома, секретарь губкома партии и губпродкомиссар сообщили в Москву перед жатвой, что в Тамбовской губернии должны взять урожай в шестьдесят два миллиона пудов, а собрали всего лишь тридцать два миллиона. Непонятно было Егору, как умудрились руководители губернии ошибиться в два раза? Непонятно было и то, почему почти половину продразверстки, положенной двенадцати уездам Тамбовской губернии, наложили на три южных уезда: Тамбовский, Кирсановский и Борисоглебский, на те как раз уезды, где был самый большой недород, где была засуха. «Быть крови, быть!» – ныло сердце, когда Егор думал о Масловке.

Новым председателем Губчека стал Траскович, жесткий, безжалостный, взбалмошный человек. Он сразу стал подбирать себе преданных людей, освобождаться от тех, кто ему не нравился. Восстанию крестьян в Туголукове он не придал значения, должно быть, посчитал рядовым явлением. Но на другой день пришло известие, что захвачен и разгромлен совхоз в Ивановке, а еще через день срочно собрали всех коммунистов Губчека и сообщили, что председатель Тамбовского уездного комитета Союза трудового крестьянства Григорий Наумович Плужников выступил в селе Каменка, в соседнем с Туголуковым, на сходе с большой речью и объявил о начале крестьянского восстания. Поднялись мужики, демобилизованные красноармейцы и с вилами, косами, а кое-кто с винтовками двинулись в сторону Тамбова. Устраивают по пути сходы, митинги, обрастают, как снежный ком. Захватили уже железнодорожные станции Сампур, Чакино. В тот день Егор впервые услышал имя Плужникова, хотя о существовании Союза трудового крестьянства знал, но не интересовался им: мало ли в России после революции возникло союзов. Имя Антонова ни разу не упоминалось в связи с восстанием. Кто руководитель – не знали. Называли бывшего красноармейца Авдеева, еще какие-то имена упоминались. Наверное, поднялся народ стихийно, попытались возглавить его руководители Союза трудового крестьянства. Но все утверждали, что Плужников – человек гражданский, говорун, а не командир. Потом, дней через десять, все чаще стали упоминать имя Богуславского, по-разному иначили это имя: Богослов, Богословский, будто бы офицер царской армии, подполковник. В Тамбове занимал в военном комиссариате видные должности. С командиром ли, без командира, но мятеж разрастался, охватывал новые волости. При Губчека был создан военно-оперативный штаб во главе с Трасковичем. Срочно формировались новые воинские части, и Егора Анохина назначили командиром эскадрона, дали бумажку в распределитель, приказали получить положенную командиру войск ЧК кожанку, портупею и другие вещи. Помнится, шел в распределитель нехотя, с таким чувством, что толкают его в нехорошее дело, надо отступиться, вывернуться, но как? Шел, бормотал хмуро услышанную в Масловке прибаску: «Комиссар, комиссар, кожаная куртка! Налетишь на базар – хуже злого турка!»

Повстанцы разбили несколько высланных им навстречу отрядов. Остановить их удалось только с помощью бронелетучки у железной дороги. Двадцать шестого августа большая группа войск, в которую входил и эскадрон Анохина, выступила из Тамбова. Но в том месте, где должны были быть повстанцы, их не оказалось. Войска стремительно заняли Каменскую волость, прочесали ее насквозь – нет мятежников. И на следующий день – спокойно. Прибыл Траскович, объявил Каменскую и прилегающие к ней волости на осадном положении, назначил комендантом Каменского района уполномоченного Губчека, учредил в каждой волости военные трибуналы для наказания участников восстания, предписал произвести суровую революционную расправу с соучастниками бандитов: в течение двух суток в двадцать одной деревне произвести полную конфискацию имущества всех граждан, арестовать всех мужчин в возрасте от шестнадцати до сорока лет и отправить их на принудительные работы в концлагеря. Объявил, учредил, предписал, приказал и посчитал, что с мятежом покончено.