Откровение Егора Анохина - Алешкин Петр. Страница 37

– Гля-ко, ромб у него! Важная птичка… И написано чегой-та. – Подошедший ухватил Егора за рукав, повернул к себе, прочитал по складам: – Ат-ъю-тант Глав-опер-штаба… Ишь ты, атъютант, отатъютан-дил…

– Ты шашку у него забери, а то дочитаешься – мигом башку отсобачит.

– Да, он вареный, гли-кось, обомлел со страху. – Боец сам отстегнул шашку, взял, вытянул из ножен. – Ух ты, именная! – И так же, по складам, прочитал надпись и глянул на сидевшего на коне. – У нашего кого-то отбил, гад!

– Моя, – хрипло буркнул Егор.

– Врешь, собака?

– Я у Тухачевского эскадроном… командовал, – выдавил глухо Анохин.

Красноармейцы переглянулись.

– Повели к Тухачевскому…

Вся площадь деревни завалена трупами людей, лошадей. Шли, обходя их. В горячем воздухе сладко пахло кровью. И дальше по всей улице виднелись трупы, но не так густо, как на площади, зато кровавее, почти все с рублеными ранами. Догоняли интернационалисты и крошили. Возле одной избы стояли две угловатые бронемашины. От них густо тянуло запахом нефти. Красноармейцы сидели, лежали, стояли в тени под деревьями у каждой избы. Многие перекусывали. Тут же у плетней паслись разнузданные, но не расседланные кони. Егора подвели к добротной чистой избе, крытой железом – пятистенок. На крыльце сидели три красноармейца, по виду не рядовые, и тихо переговаривались. Один из них – чубатый, с перетянутой крест-накрест новенькими ремнями грудью, спичкой чистил зубы, лениво разглядывая подходивших Анохина с конвоирами. Возле соседней избы у самой стены с осыпавшейся местами глиной, так что видны серые потрескавшиеся бревна, в тенечке, на спине убитого антоновца сидел худой и, судя по высоко выставленным вверх острым коленям, длинный желтоволосый красноармеец с узким нерусским лицом: то ли австрияк, то ли мадьяр, а может быть, латыш, сидел на тpyпe, словно на бревне, и пил яйца, белевшие в его зеленой фуражке, которая лежала в траве рядом с ним. Выпив, отбрасывал скорлупу, тянулся спокойно за очередным яйцом, стукал им о пряжку пояса, осторожно расколупывал и, запрокидывая голову, присасывался ненадолго к яйцу.

– Куда вы его? – лениво спросил у конвоиров Егора чубатый командир, тот, который ковырялся спичкой в зубах.

– Говорит, эскадроном у Тухачевского командовал.

– Ну-у! Может быть, он его племянник… – усмехнулся чубатый и далеко выплюнул спичку.

– Именная шашка у него, – протянул боец чубатому клинок.

Тот вытянул из ножен лезвие наполовину, прочитал.

– Шлепнули бы его на месте, и весь сказ… Не любит ОН, когда ЕГО после обеда беспокоят… – Чубатый внимательно посмотрел на Егора, решая, как быть, но, вероятно, не решился взять на себя ответственность за расстрел, поднялся лениво, надел фуражку на свою пышноволосую голову и бросил коротко Анохину: – Пошли!

Он двинулся впереди в сени. Анохин шел к двери с дрожью в груди, с надеждой, с уверенностью, что Тухачевский, его кумир, сразу узнает его, оставит в живых. Очень не хотелось умирать. В бою о смерти никогда не думал, даже искал ее совсем недавно, а теперь, когда увидел ее, считай, глаза в глаза, растерялся. Один из конвоиров, тот, что был пешим, взял за локоть Егора и, подталкивая, повел в избу следом за чубатым. В избе, в горнице, у кровати, застеленной чистым одеялом, стоял крепкий мужчина в военной форме, гладкощекий, ухоженный, сытый и рассматривал желтые от времени картинки из журнала «Нива», наклеенные в простенке между окнами. Егор сперва не узнал Тухачевского в этом важном, сытом человеке, не таким он ему запомнился. И только тогда понял, кто перед ним, когда тот, услышав, что в избу входят, недовольно повернулся, вопросительно и раздраженно взглянул на них своими большими навыкате глазами.

– Товарищ главком, у пленного шашка именная. Говорит, вы награждали, – как-то слишком предупредительно и заискивающе проговорил чубатый.

Тухачевский молча перевел хмурые коровьи глаза на Егора и, не меняя раздраженного выражения сытого лица, бросил:

– Расстрелять!

Конвоир, продолжавший держать Егора за локоть, резко потянул Анохина к двери, но тот неожиданно для себя рванулся, выдернул руку и заорал:

– Кого?! Меня расстрелять? Я Анохин, Анохин! Неужели забыл! Это ты… из твоих рук я ту шашку получил! Ты меня награждал…

Конвоир крепко, как канатом, обхватил его сзади, удерживая, а чубатый выхватил револьвер и направил его в грудь Егора.

Тухачевский кинул, недовольно морщась:

– Почему же тогда ты не со мной? Расстрелять!

– За что? За то, что я за правду народную встал?

Конвоир пытался вытянуть Егора из избы, но сил не хватало. Анохин упирался, кричал, а чубатый больно тыкал ему револьвером в грудь.

—Нет, – ответил громко, но спокойно Тухачевский.Он, видно, очень старался, чтоб не раздражиться сильно, не испортить себе настроения. – За то, что против правды поднялся. Много правд не бывает, она одна.

– Да! Одна, одна! Народная! – орал, сопротивлялся Егор.

– Да-да! – нетерпеливо и быстро выкрикнул Тухачевский. – И мы определим и скажем народу, какая у него должна быть правда… Уведите!

Конвоир и чубатый поволокли Анохина в сени, зажимая ему горло. Он извивался, дергался в их руках, хрипел, кричал Тухачевскому.

– Ты враг… враг народа! Захлебнешься… мужицкой кровью! Придет час… своей за нее заплатишь…

В сенях чубатый и конвоир церемониться с ним перестали. Чубатый врезал ему револьвером по голове и пинком толкнул к двери. Егор обмяк. Его выволокли на крыльцо и пустили с маху по ступеням. Он шмякнулся на землю и быстро вскочил, опасаясь, что будут бить ногами. Конвоир соскочил вслед за ним вниз и подтолкнул.

– Говорил вам, не хрена было с ним церемониться! – матюкнулся чубатый

– Пошли к стенке!

К конвоиру подключился второй, поджидавший на улице. Они подхватили Егора под руки и поволокли к соседней избе, где по-прежнему на трупе мужика сидел узколицый боец интернационального полка и безучастными глазами смотрел на происходящее у крыльца. Он только подтянул по траве поближе к себе фуражку с яйцами.

– Подальше оттащите! – крикнул чубатый конвоирам. – Вонять под носом будет!

Красноармейцы быстро повели Анохина мимо избы с облупленной стеной.

– Связались на свою шею, мать твою так, эдак и разэдак! – матерился один из них. – Нет, шлепнуть в огороде! Таскайся с падлой…

– Э-э, ребята! Стойте-ка… Кого это вы волокете! – остановил их возглас.

Голос показался Егору знакомым. Он поднял голову и увидел Мишку Чиркуна. Он неторопливо шагал к ним от группы красноармейцев, сидевших на земле под пышным вязом, потом заторопился, затрусил к ним, видимо, узнал Анохина.

– Шлепнуть приказали.

– Погодите! – быстро подскочил Мишка, близкопосаженные глаза его вдруг сузились. – Ах ты, сука! – выкрикнул он и схватился за кобуру маузера, болтавшуюся на бедре, но тут же выпустил ее, почти не размахиваясь, ударил Егора в челюсть.

Конвоиры отпустили Анохина, и он грохнулся в пыль навзничь. Мишка кинулся к нему коршуном и два раза ударил сапогом по ребрам, вскрикивая:

– Знал, знал, попадешься!.. Говорил я те, сука, а? – Чиркун быстро наклонился к Егору, поднял за грудки.

– Шлепни ты его, чего нервы мотаешь, – посоветовал Мишке один из конвоиров.

– Нет, я потешусь сначала! – скрипел зубами Чиркун. – Должник он мой!

Кровь текла изо рта Егора, щекотала подбородок, капала на грудь, на гимнастерку. Мишка поставил Егора на ноги, вытащил маузер:

– Я сам с ним расправлюсь… Иди! – резко ударил он Анохина в спину, так что голова Егора мотнулась.

– Не-е, силен! – крикнул недовольно один из конвоиров, тот, что водил к Тухачевскому. – Сапоги мои…

– Сымай сапоги! – ткнул в спину маузером Мишка.

Егор опустился в теплую пыль на дороге, медленно стал стягивать с ног один за другим сапоги. Снял, кинул рядом с собой на дорогу. Один сапог, падая, зачерпнул голенищем пыль. Конвоир пнул ногой в спину, беззлобно буркнув:

– Ну-ну, подать нельзя!