Откровение Егора Анохина - Алешкин Петр. Страница 6

– Товарищи! – круто повернулся, вскинул голову Маркелин, крикнул зычно поверх голов крестьян. – Дорогие мои! Два года Красная Армия ведет непрестанную борьбу со всеми врагами трудового народа. Два года без устали отражает нападение своих и иностранных бандитов, стремящихся вернуть помещикам землю, капиталистам фабрики и заводы. Несмотря на все препятствия, до сих пор нам удавалось накормить, обуть и одеть доблестную Красную Армию, спасти от голода и холода население центра Советской России…

Суровый мальчик раскачивался, рубил воздух рукой с плеткой, поворачивал голову то в одну, то в другую сторону, но кричал поверх голов. Ни на ком не останавливал взгляд. Голос у него оказался неожиданно мощным, громким, зычным.

—…Все, что нужно нашей героической Красной Армии – мы дадим!Без полной поддержки тыла Красная Армия не может вести решительной и энергичной борьбы с мировыми хищниками. Наш боевой девиз: всё для Красной Армии, всё Красному фронту! Чем скорее, тем лучше! Да здравствует всемирная пролетарская революция! Да здравствуют вожди Революции товарищи Ленин и Троцкий!

4. Третья печать

Маркелин опустил руку. Народ молчал. На некоторое время наступила тишина. Слышно, как фыркнула лошадь за оградой, звякнула удилами. Маркелин, видимо, не ожидал такой тишины, что-то вроде растерянности появилось у него в глазах. Егор стоял в первых рядах возле ступеней паперти и хорошо видел его лицо.

– Да, забыл сказать, – не громко и не столь торжественно, как-то буднично проговорил в тишине Маркелин. – Вам нужно сдать дополнительно к продразверстке по двадцать одному яйцу с десятины, по двадцать пять фунтов хлеба и по двадцать фунтов картошки с едока…

Толпа охнула, колыхнулась, зашумела. Раздались крики:

– Почему?

– Мы выполнили!

—Все сдали!

– Тихо! – рявкнул Маркелин. – Говорю, допол? нительно и добровольно! В подарок Красной Армии!.. Говорите по одному, и сюда! – указал он плеткой на паперть. – Я лицо контрреволюционера хочу видеть. Глаза в глаза!

Крики прекратились, но гул и ропот стояли. Охотников выйти на паперть не оказалось.

– Товарищ, товарищ, – заговорил негромко, обращаясь к Маркелину, стоявший неподалеку от Егора дед. Был он небольшого росточка, в старой шапке с надорванным ухом, в вытертом полушубке, в подшитых валенках. – Я спросить хотел…

– Поднимайся сюда, – приказал Маркелин.

– Не, я отцеда, я не нащот Красной Армии… Она тоже исть хочить. Я нащот товаров… По указу обещано нам, коль мы разверстку исполнили, мануфактуры два аршина, карасину поболе двух фунтов на едока…

– Я понял… Какое число сегодня, знаешь? Двадцать седьмое февраля, а в указе сказано – выдать до первого августа!

– Ну да, ну да, – согласился дед. – Это карасин и мануфактура… Месяц исшол, а где жа четвертушка фунта соли, полкоробка серников. Кажный месяц обещано давать… Ты не подумай чаво, я не контрреволюция… Соли нету…

– Будет вам соль, в марте за два месяца получите… Ну, так что, согласны сделать подарок Красной Армии? Давайте по домам. И срочно сюда, к церкви, хлеб, картошку, яйца. И пять подвод, чтоб отвезти на ссыпной пункт.

– Не согласны! – выкрикнула какая-то женщина из задних рядов. – Нету хлеба! Вымели под гребло. Хучь с сумой иди…

– Почему в Киселевке по восемь фунтов хлеба взяли, а с нас двадцать пять? – с другой стороны взвился мужской голос. – Мы рази богаче? Где Докин? Почему его нет? Где советчики? Мы их на чо выбирали!

Докин – председатель сельского Совета. Действительно, ни его, ни отца до сих пор не было видно. Где отец? Куда делся?

Прояснил Маркелин.

– Я арестовал ваш кулацкий Совет за контрреволюционную агитацию. Мы их будем судить революционным судом!.. Потому, прежде чем вы пойдете за хлебом, нужно избрать нового председателя сельского Совета. Я предлагаю кандидатуру Чиркунова Михаила Трофимовича! Кто против этой кандидатуры, поднимите руку! И повыше!

Егор оглянулся. Никто руки не поднял. Но один торопливый вскрик раздался:

– Не жалаем дезентира!

– Кто крикнул?! Кто? Выйди сюда, – шагнул к толпе Маркелин. – Найти крикуна! – вытянул он руку с плеткой в ту сторону, откуда крик раздался.

Два красноармейца, как гончие, завидев зайца, слетели с паперти, ввинтились в толпу, продираться стали к тому месту, откуда крикнули. Остались наверху вместе с Маркелиным Мишка Чиркун и чернявый красноармеец с веселыми смешливыми глазами. Он все время улыбался, шевелил густыми черными бровями, вскидывал их радостно иногда, словно был на спектакле. Мишка стоял рядом с ним и тоже посмеивался в усы. Не посерьезнел даже тогда, когда предложили его на место председателя сельского Совета.

– Здесь крикун! – донесся возглас из толпы. – Вот он!.. Сюда идитя… Ага, он. Держи его, держи крепче…

Гул, шелест по толпе прошел. Красноармейцы тащили человека, и почему-то их сопровождал сдержанный смешок. Улыбнулся и Егор, когда увидел, кого тащат красноармейцы. В их руках бился, вертелся Коля Большой, деревенский дурачок. Он сопел, упирался ногами в снег, высунув мокрый язык, сопатился. Красноармейцы подтащили его к ступеням, на паперть поднимать не стали. Поняли по смешкам, что не того взяли.

– Это ты крикнул? – строго спросил сверху Маркелин.

– Ага, – радостно кивнул Коля Большой и провел рукавом по верхней губе, размазал по щеке сопли.

– А что ты кричал? Крикни-ка еще раз.

– Не жалаем дезентира, – гнусаво просипел Коля.

Снова смешки раздались.

– Отпустите его, – сказал Маркелин и зычно заорал в толпу. – Выборы состоялись! Большинством голосов председателем сельского Совета избран Чиркунов Михаил! А Совет он себе подберет сам. Теперь расходитесь. Жду вас с хлебом…

– Где мы его возьмем? Всё сдали!

– Товарищи! Я не понимаю вас, в Красной Армии ваши же сыны, братья. И вы не хотите, чтобы они были обуты, одеты, накормлены? Товарищ красноармеец, – вытянул руку Маркелин в сторону Егора. – Да, ты, ты! Поднимись, расскажи, в каких условиях сражается Красная Армия! Иди, иди…

Егор смутился, оглянулся растерянно: отказаться?

– Иди, просють, – подтолкнул его кто-то сзади.

Анохин нерешительно поднялся на паперть.

– Коммунист? – спросил у него вполголоса Маркелин.

– Комсомолец…

– Ну, вот и врежь им по-комсомольски!

Растерянный Егор стоял на паперти, глядел на молчаливую толпу и не знал, что говорить. Дрожь охватила его, словно внезапный озноб налетел. Лиц ничьих он не различал, сплошная масса.

– Расскажи, какова на фронте житуха, – подсказал сзади Мишка Чиркун.

– Да, жизня на фронте не сладкая, – начал негромко Егор. – Пирогов в постелю не подають… – И запнулся.

Кто-то засмеялся в толпе, подковырнул ехидно:

– Оратель выискался!

Егор обиделся, разозлился, крикнул:

– Да, пирогов не подають! Да и постеля не кажный день бывает. Ляжешь у костерка на шинелюшку, да шинелюшкой и укроешься. И холод, и голод – все бывало. И под пулями, под пулями… – Он приостановился, перестал орать, сказал тише. – Без вашей помощи мы ничего не сделаем, не поборем белых хищников. Нужен хлеб, мужики, нужен…

– И нашим детям нужен! – крикнул дед в драной шапке, тот, что спрашивал, когда соль будет, и Егор узнал его: это был Аким Поликашин. – Нам тоже с голодухи пухнуть неохота… Мы с твоим отцом в поле хрип гнули, а Маркелин прискакал – и под гребло. Мякину оставил! И ту забрать хочить… Ловок ты лялешничать!.. Нету хлебушка у нас, весь выгребли, пока ты сашкой махал!

Ничего не ответил Егор, хотел сойти с паперти, но Мишка ухватил его сзади за руку, приобнял, отвел за спину к Маркелину, который заорал яростно на Акима Поликашина:

– Ты мне контру не разводи! Выпорю!

– Зна-ам мы, скор на руку… Не думай, не век тебе царевать, дойдет и твой черед!

– Что-о! – шагнул с одной ступеньки Маркелин к деду и обернулся, приказал: – Выпороть! Сейчас же.