Век Екатерины - Казовский Михаил Григорьевич. Страница 66

И еще Александр Сергеевич был масон. Он прошел обряд посвящения еще в Париже, при живом участии русского посланника во Франции графа Головкина, а вернувшись в Россию, влился в одну из лож, членом которой состоял и наследник престола — цесаревич Павел Петрович. И в ту ночь, когда государыня ненароком разоблачила своего фаворита, Строганова у себя дома не было: он присутствовал на собрании ложи в Гатчине. Возвратился только на следующее утро, полусонный, уставший. Выбрался из кареты, бросил на руки привратнику плащ и цилиндр, вяло поздоровался со дворецким:

— Здравствуй, голубчик, Прохор Гаврилович. Что такой встревоженный? Али что стряслось?

Тот, в ливрее и в парике, кланялся учтиво:

— Не могу знать, ваша светлость. Токмо Екатерина Петровна дома не ночевали-с. Возвратились в пятом уже часу, будучи в слезах. Мы не знаем, право, что и подумать.

Александр Сергеевич моментально проснулся, посмотрел на лакея недоуменно:

— Говоришь, вся в слезах? Дома не ночевала? Что за чепуха?

— Не могу знать, ваша светлость.

— Где она сейчас?

— У себя в покоях.

— Хорошо, спасибо.

Озабоченный, он поспешно отправился на супружнику половину. По дороге столкнулся с компаньонкой жены — мадемуазель Доде, привезенной четой из Парижа. Обратился к ней по-французски:

— Где мадам?

Та присела в книксене:

— Отдыхает в спальне. Был ужасный приступ мигрени. И заснула только недавно.

— Приступ мигрени? Это что-то новое. Не припоминаю, раньше с ней случалось ли? А когда она вернулась домой?

Девушка потупилась, опустив глаза:

— Честно говоря, я заснула рано…

— Значит, с вечера ее не было?

— Выезжала по каким-то своим делам…

— По каким таким?

— О, мсье барон, разрешите, я оставлю ваш вопрос без ответа. Существуют вещи, о которых говорить не имею права.

Александр Сергеевич иронично скривился:

— Вот как? Любопытно. Не хотите ли вы сказать, что Екатерина Петровна…

— Нет, нет, ничего не хочу сказать! — замахала руками француженка. — Я умею хранить чужие тайны.

— О! «Чужие тайны»! Между мужем и женой тайн не может быть.

— Пусть тогда жена вам сама расскажет.

— Хорошо, расспросим. Передайте баронессе, что я буду ждать ее в библиотеке в половине первого пополудни.

Снова присела в книксене:

— Как вам будет угодно, мсье…

У себя в комнатах Строганов при помощи слуг разделся, облачился во все домашнее, утонул в кресле, попросил принести кофе и бисквиты. Пил горячий горьковатый напиток (он предпочитал без сливок и без сахара) мелкими глотками, размышляя о случившемся хладнокровно. Судя по смятению в лицах окружавших его людей, нынче произошло нечто неординарное. Первое, что приходит в голову, адюльтер. Если у мадам появились бы затруднения материального характера — скажем, карточный долг или траты на украшения, — не срывалась бы ночью. Если б кто-то из родни заболел или, не дай Бог, умер, он бы уже знал. Да и слуги вряд ли бы таились тогда. Самое похожее — адюльтер. Ночью, в его отсутствие… Что ж, допустим. Как ему себя повести, если подтвердится? Ну, во всяком случае, не уподобляться рогоносцам-мужьям из комедий Мольера. Надо подходить философски к драмам бытия. Женщина может охладеть к своему супругу. И Екатерина Петровна вправе увлечься иным мужчиной. Тут уж ничего не попишешь. Биться в гневе, рвать на голове волосы и стрелять в нее он не станет. Уж в себя — тем более. Чтоб об этом завтра говорили во всех домах Петербурга? Нет, избави Бог. Если подтвердится, надо просто разъехаться на время. Без скандалов, сцен. Благородно, рационально. Тихо разобраться каждый в своих чувствах. И потом решать, как им жить дальше.

Александр Сергеевич тяжело вздохнул, отставляя пустую чашечку. Но вообще, конечно, ситуация грустнейшая. Никогда не думал, что окажется в подобной постыдной роли. Их семья была идеальна. А особенно там, в Париже. Может быть, не стоило возвращаться? Но его позвала сама государыня. Ей нужны честные, неподкупные люди на важнейших постах. Он богач, взяток брать не станет. А Россия, как ржавчиной, разъедаема мздоимством и произволом…

Строганов прилег на кушетку, запахнул халат. И прикрыл глаза. Если они разъедутся, что сказать Софи и Попо? Дети будут спрашивать, где маман. Сонечке три года, и она вскоре успокоится. А Попо? Мальчику уже семь, понимает все, рассуждает не хуже взрослого. Жаль, что Ромм задерживается в Париже. Он отвлек бы сынишку своими штудиями…

Задремав, барон пробудился в полдень. Позвонил в колокольчик и велел позвать холопа-цирюльника. Чтобы тот привел барина в порядок. Говорить с женой он хотел побритым, в парике и камзоле. То есть в лучшем виде. Строго, чинно. Вместе с тем и не слишком чопорно.

Нет, он не слыл позером. И не опускался до глупой, дешевой театральности. Просто чувствовал такую потребность — внутренне и внешне оставаться аристократом.

В половине первого не спеша спустился в библиотеку. И увидел Екатерину Петровну, ждущую его, — бледную, осунувшуюся, с темными кругами у глаз. Вместе с тем тоже не в домашнем — убранную, затянутую в корсет. Но без парика.

— Бонжур, мадам.

— Бонжур, мсье.

— Кофе? Чай? Оранжад?

— Нет, мерси. У меня в бокале вода, этого достаточно.

Оба сели. Он сцепил пальцы. И решился пойти ва-банк:

— Как вы понимаете, сударыня, мне известно всё. Посему я хотел бы выслушать ваши объяснения.

Дама вынула из рукава кружевной носовой платочек. Промокнула увлажнившиеся глаза. И сказала робко:

— Что тут объяснять? Коль и сами знаете.

«Значит, правда», — ощутил холодок под сердцем Александр Сергеевич. Но проговорил отстраненно:

— Знаю по существу. Впрочем, и вдаваться в детали что-то нет желания. Кто он, что он, мне безразлично. Вы свой выбор сделали — я его уважаю. Вы моя жена перед Богом, и несу за вас полную ответственность. Посему ответьте: как вы намереваетесь дальше поступать?

Баронесса отпила из бокала.

— Я намерена уехать в Москву. И хотела бы взять с собой детей.

Строганов нахмурился.

— Это невозможно, мадам. То есть в Москву — пожалуйста. Дети останутся со мною.

Женщина сложила молитвенно руки:

— Умоляю вас! Ради всего святого! Не смогу без них!

Он взглянул на нее насмешливо:

— А о чем вы думали, разрушая наш семейный очаг? Тут уж альтернатива такова: либо адюльтер, либо семья и дети. Третьего не дано.

Сдерживая слезы, пролепетала:

— Ну, хотя бы Сонечку… Пусть Попо останется с вами, да. Вскорости появится Ромм, будет заниматься с ребенком. Мальчик должен иметь отцовское воспитание. Но отдайте дочку! Будьте великодушны.

— Я и так излишне великодушен. — Александр Сергеевич сузил губы. — У меня жену соблазнили, жизнь мою разрушили! Да другой бы на моем месте… Впрочем, ладно. Потому что я — это я, и мне дела нет, как себя вели бы другие. Хорошо, согласен, Соня поедет с вами. Остановитесь в нашем московском доме на Яузе. Более того, отдаю в ваше распоряжение подмосковное имение Братцево. Более того, обещаю вам и дочке выплачивать содержание. Чтобы вы ни в чем не нуждались. Как-никак, вы же все-таки Строгановы. А в моем роду не привыкли мстить, даже за предательство.

Тут Екатерина Петровна все-таки дала волю чувствам — разрыдавшись, нос уткнула в платочек. Муж ее спросил удивленно:

— Я не понимаю, отчего вы плачете? Разве что не так? Я вас чем-то обидел? Предложил меньше, чем хотели бы?

Дама замотала головой отрицательно:

— Нет, нет, отнюдь… С вашей стороны — это верх благородства… Я не ожидала. Вы своим благородством раздавили меня. Дали мне понять, как же вы чисты, а я омерзительна…

Он развел руками:

— Вот и понимай после этого женщин! Грубо, мстительно — плохо, благородно — плохо. Видно, сами вы не знаете, что хотите.

Собеседница покивала:

— Я в таком смятении… И порой говорю, не думая… — Вытерла глаза. — Извините меня, ради Богд, Александр Сергеевич. Понимаю, вам смириться трудно. Я на вашем месте вряд ли бы смогла… Но когда-нибудь, позже, по прошествии времени, попытайтесь меня простить. Не держите зла.