Три месяца, две недели и один день (СИ) - Шишина Ксения. Страница 17

— Ну, это… — только, пожалуйста, не говори мне, что это хорошо, потому что я любил эту женщину и собирался прожить с ней до глубокой старости, и ожидал большего, гораздо большего, чем сейчас имею. — Как бы там ни было, я думаю, что нам всем всё равно следует как-нибудь встретиться и обсудить, что делать дальше. В том смысле, как вы оба видите ситуацию после родов, и будет ли этот ребёнок вообще воспитываться совместно, — нет, не будет, потому что его мать его не хочет и будет только рада избавиться от обузы, которая уже сейчас ей наверняка лишь в тягость. — И хочешь ли ты, чтобы я начала покупать вещи.

— Нет, не хочу. Точнее не сейчас. Может быть, позже.

— Я поняла, Дерек. Но ты его хочешь, так ведь?

— А ты хочешь, чтобы я его хотел? — вопросом на вопрос отвечаю я, потому что их отношения всегда были далеки от идеального взаимодействия. Может, всё это ей поперёк горла. Вот такое вот возвращение бывшей невестки, подразумевающее, что теперь мы все будем связаны посильнее, чем узами брака. Даже если она не станет исполнять материнские обязанности.

— Мы с папой лишь хотим, чтобы ты был счастлив, — ну я это уже слышал, и не раз, здесь нет ничего нового, и, наскоро попрощавшись, я завершаю становящийся всё более расстраивающим разговор и спускаюсь вниз, где Оливия уже сидит на диване с поджатыми ногами, и присоединяюсь к ней в гостиной.

— Ты как, жив?

— Более чем. А в честь чего такие странные вопросы?

— Просто я знаю, какой властной может быть твоя мама.

— На работе да, но не дома и не с членами семьи, — в отрицании качаю головой я, вытягивая руку вдоль спинки дивана и внутренне отказываясь принимать прозвучавшие слова близко к сердцу. Занимая руководящую должность в управлении аукциона, в профессии моя мать, и правда, непререкаема и в некотором роде авторитарна, но так всё обстоит лишь по отношению к подчинённым, а никак не в случае с мужем или детьми.

— Ты в самом деле никогда и ничего не замечал? Порой ты такой наивный, Картер.

— А что я должен был замечать?

— Как она подчас сметает всё на своём пути и не признаёт никаких границ. Не сосчитать, сколько раз она заставала меня почти в дверях, когда я собиралась на тренировку или ещё по каким делам, и намекала на то, что я никудышная жена, и принималась в очередной раз доказывать мне, что у тебя в шкафу всегда должны быть чистые рубашки, а на плите горячая еда. Удивительно, но в такие моменты тебя никогда не оказывалось дома. Будто прежде, чем нагрянуть с инспекцией и своими нравоучениями, она предварительно звонила тебе и узнавала, где ты находишься.

— Вообще-то ты говоришь о моей матери.

— Но я не страдаю угрызениями совести, потому что это правда. От первого до последнего слова. А врать мне совершенно незачем.

— Так вот в чём причина? — едва это приходит в мою голову, задаюсь неминуемым, предсказуемым и, пожалуй, логично вытекающим из всего вопросом я. — Ты из-за этого не захотела стать действительно частью семьи, из которой я происхожу, сделав моих родителей бабушкой и дедушкой? Потому что, по крайней мере, один из них считал, что ты недостаточно заботлива и хороша?

— Я… Я не знаю. Но, быть может, это внесло определённую лепту, — я пытаюсь представить, могла ли моя мать быть деспотичной не со мной, но с Оливией. Наносить у меня за спиной вот такие вот странные визиты, не имеющие ничего общего с проявлением вежливости и желанием лишь убедиться в её благополучии. Позволять себе выражать упрёки и недовольство и намекать, предположим, на то, что она никак не может быть более занятой, а значит, должна находить время на уборку и готовку. Я пытаюсь вообразить себе подобное, но никак не могу. Наверное, потому, что ни разу не заставал их в такой ситуации, не становился свидетелем попыток перевоспитать и изменить уже сложившуюся личность и до сегодняшнего дня даже не подозревал, что так или иначе они имели место быть. Скорее всего, это ужасно. Может, поэтому Оливия и ухватилась всеми руками и ногами за поступившее ей деловое предложение и представившийся повод перебраться в Нью-Йорк хотя бы на некоторое время? Чтобы сбежать?

— Почему ты ничего не говорила?

— А чего ради? Чтобы впоследствии наблюдать, как в поисках скрытого подтекста ты анализируешь каждое слово, сказанное мне твоей матерью, и порой оказываешься перед необходимостью выбирать чью-то сторону?

— Ты куда? — закончив говорить, Оливия встаёт, одёргивая немного приподнявшуюся майку обратно вниз, и по какой-то причине то, что она больше не сидит рядом, воспринимается мною в штыки. Я что, не хочу с ней расставаться и наблюдать, как она уходит? Только этого ещё не хватало.

— Мне ведь лучше уйти, Дерек.

— А ты этого хочешь?

— Вообще-то нет, но…

— Тогда останься.

Глава девятая

— Тебе в этих джинсах не тесновато ли?

— Мне их переделали. У мамы есть проверенный мастер.

— А купить нормальные вещи ты не думала?

— Ты про одежду специально для таких, как я?

— Да, я о ней, — неспроста же она придумана и создана. Всё как раз для нашего случая. Свободная, по размеру и не сковывающая в движениях. Не то что эти как-то изменённые и перешитые джинсы, с виду всё равно чрезмерно облегающие и сжимающие только увеличивающийся с каждой неделей живот. — Может, тебе нужны… ну, нужны… деньги? — я не хочу, чтобы всё было так, но ничего не могу поделать с тем, что помню тот ужасный день, когда она отказалась от всего, что связано со мной, но теперь ситуация изменилась. Это косвенно для ребёнка, и, может, она возьмёт их, раз уж он будет всецело моим?

— Зачем? Чтобы купить угодную тебе одежду, чтобы та, когда всё закончится, впоследствии осела мёртвым грузом в моём шкафу и больше никогда мне не понадобилась? Я обойдусь тем, что есть.

— Ясно.

— И что же именно тебе ясно? — спрашивает Оливия, и я наблюдаю за тем, как её правая рука с уже надкусанным зелёным яблоком в ладони опускается обратно на стол, в этот раз не достигнув рта, но мне особо нечего сказать. За исключением, пожалуй, лишь одной вещи.

— Ясно то, что твоя мать, по-видимому, тоже считает некоторые траты совершенно напрасными и ненужными. Ну и, вероятно, также не хочет этого ребёнка, — сейчас время обеда, и, сидя за кухонным столом, женщина напротив меня уже закончила со своим творогом, обнаружившимся в моём холодильнике наряду с фруктами и молоком, которыми она и пожелала перекусить, но мне более и кусок в горло не лезет. И таким образом я пристраиваю вилку на край своей тарелки с овощным салатом, не съеденным даже наполовину, а так, лишь измученным нервным перемещением ингредиентов по поверхности столовым прибором. Не стоило и пытаться. Затевать всё это…

Что, по-моему, будет дальше? Мы сядем смотреть какой-нибудь фильм или телевизионное шоу, и такое времяпрепровождение плавно перетечёт в вечер и ужин, как будто мы по-прежнему семья. Влюблённые и женатые люди, возвращающиеся домой после работы или просто проводящие таким образом свои заслуженные выходные, а в процессе мне вдруг удастся получить адекватные ответы и вызвать биологическую мать своего ребёнка на серьёзный разговор? Да ну, чушь несусветная. Некоторые страницы книги под названием «Оливия Браун» так и останутся недоступны для моего понимания, сколько бы раз я не пытался разобраться во всех хитросплетениях сюжета. Нужно ли мне это вообще? Задавать вопросы с целью узнать, будут ли в жизни малыша два комплекта бабушек и дедушек или только один? И что насчёт семейного совета? Смогу ли я удержать Оливию вдали от него? Выходит, этого я хочу? Защитить её и принять весь огонь на себя, чтобы у неё даже не было возможности сказать нечто такое, что способно выставить всё в негативном свете?

— Она и меня не хотела.

— Ты бредишь, — Мэриан, как мне кажется, подлинно и искренне испугалась за свою дочь, когда я приехал к ним, чтобы выяснить, где та находится, и на притворство это совершенно не походило, — готов поспорить, в тот день она подумала, что я могу тебе что-то сделать, — а я мог? Или я тоже был напуган тем, что может сделать новый Дерек, который мне ещё ужасно мало знаком?