Почувствуй (СИ) - Вечная Ольга. Страница 3

Пульс долбит.

Закрываю лицо руками. Что с нами случилось? В школе было так легко и просто! Мы в соседних учились, пять минут пешком. Оба знали, чего хотели. Мечтали о поступлении. Посещали одни и те же занятия, секции. Каждую свободную минуту вместе проводили! Счастливей меня было не найти. Потом он поступил в мед, а я... не прошла по баллам. Это был конец света, если углубляться в воспоминания. Звезда внутри потухла, я умереть хотела. Но Матвей был рядом и помог не пасть духом. Выбрала другой вуз, тоже отличный. А потом отношения начали портиться. Буквально с первого сентября прошлого года.

Родители столько раз говорили, что школьная любовь завянет в универе. Может, так и случилось? Все нервы вымотал. Невозможный, упрямый!

На лестничной площадке слышатся шаги. Сжавшиеся в комочек чувства взрываются цветами радости.

Вернулся! Не выдержал, хороший мой! Я его сейчас заобнимаю до смерти, потом поколочу, конечно, закусаю до крови, после зацелую! А позже мы поговорим!

Да не нужен мне ни Костя, ни кто другой! Ну как можно быть таким непонятливым?!

Я вскакиваю на ноги, распахиваю дверь... и мрачнею.

— А, это ты, — едва удается скрыть разочарование в голосе.

— И я тебя рад видеть, любимая единственная дочь! — весело подшучивает отец.

Палюсь, видимо. Беру себя в руки и улыбаюсь.

— Прости. Устала. Трудный день.

Я иду в ванную, чтобы умыться и немного прийти в себя. Папа что–то напевает в кухне.

— Юля, беги ужинать! Пицца само то вышла.

Натягиваю приветливую улыбку и сажусь за стол.

— Спасибо, пап... ого, вот это кусок! Спасибо. Эм. Я столько не съем.

— Лопай, тощая как палка.

— Я не тощая. Я... нормальная.

Опускаю глаза.

— Ну да.

Дальше мы едим. Вот только вкус радости не приносит. Аппетита нет, хотя еще недавно казалось, что слона съем. На душе тоскливо. Я ждала выходные. У Матвея с первых дней сентября адовая нагрузка. Еще эта секция, на которую он постоянно ходит... Совсем его не вижу. Обида горло сдавливает. Выходные ждешь–ждешь, как день рождения, как Новый год! Они наступают — и вот, пожалуйста. Разругались в пух и прах!

Я часто моргаю, прогоняя слезы. Папа же, напротив, пребывает в прекрасном расположении духа.

— Какие планы на вечер? — спрашивает он. — Пойдешь куда–нибудь?

— Настроения что–то нет.

— И кажется, я знаю почему, — заключает папа. Смотрит пристально.

Мой взгляд в тарелку впивается, считаю мысленно до трех.

Матвея я себе отстояла. Родители были категорически против. Во–первых, нечего так рано встречаться с мальчиками. Нам по пятнадцать было, когда мы познакомились: ходили в одну и ту же частную школу для? подготовки к экзаменам. Наша учительница по химии потом вышла замуж за старшего брата Матвея. Приятная и умная девушка. Мы прекрасно ладим.

Отцу не нравилось все. Ни сам Матвей, ни то, что он живет с бабушкой, которая излишне добрая и очевидно не способна сдержать буйный нрав внука. Когда Матвею было тринадцать, его родители погибли в автокатастрофе, с тех пор он сам себе предоставлен.

Даже литовская фамилия Матвея — Адомайтис — отца изрядно раздражала. Он до сих пор притворяется, будто не может выговорить. И постоянно коверкает, особенно при Моте.

Тот в ответ губы поджимает, молчит. И я каждый раз молюсь, чтобы не сорвался и не было ссоры.

Сколько было разговоров! Промывали мозги день за днем, выискивая самое плохое про Матвея, преувеличивали, навязывали. Кучу раз я, накрученная до предела, пыталась порвать с ним. И каждый раз после такой встречи возвращалась домой счастливая до неба. Губы горели от поцелуев, а на языке был вкус горького шоколада.

Брат Матвея, Павел — успешный хирург в известной офтальмологической клинике. Сам Матвей тоже умный, талантливый и находчивый. Он бы мог поступить в Питер и уехать туда учиться (о чем мечтал мой отец), но остался. Ради меня, которую никуда родители не отпустили бы ни за что на свете.

Вообще, отцу на меня грех жаловаться: никогда проблем не было. Только Матвей. Единственный момент, где не допустимы компромиссы.

И мне его разрешили. Встречаться с ним. В соответствии со строгим расписанием, конечно. И у отца на глазах. Они думали, мы долго не протянем.

— Ты о чем это? — спрашиваю будто недоуменно.

— О погоде, — отвечает папа. — Осень на дворе, алле. Многие этим подавлены.

— Точно. Лето закончилось слишком быстро, — выдыхаю я облегченно. Лучше уж об осени.

— Или дело в одном молодом человеке, который пулей вылетел из нашего подъезда, когда я шел домой.

— Ой! — вздрагиваю.

— Юля, мне кажется, он был обдолбанным.

— Папа! — Я вскидываю руки. — Да сколько можно? Не наркоман он!

— Тогда что случилось? Вы опять поссорились? Это в который раз за месяц? Двадцать седьмой?

— Не сильно–то и поссорились. Так, пустяки.

Я округляю глаза, вспоминая, как орала, чтобы Матвей никогда больше не приходил. Фух.

— Что он сделал? Я должен знать.

— Да ничего он не сделал. Из–за ерунды поцапались. Он что–то взвинченный.

— Или накуренный. Юль, посмотри на меня.

Строгость в голосе отца заставляет послушаться.

— Он тебя не тронул?

Поначалу не понимаю, о чем речь. А потом понимаю и пугаюсь!

— В смысле, не бил ли Матвей меня? Пап, ты чего? Он никогда! Я тысячу раз говорила. Он скорее себе руку оторвет, чем меня обидит.

Но отец продолжает внимательно смотреть, словно пытаясь прочитать самое сокровенное. И я совершенно несвоевременно краснею.

— Я за вами обоими слежу.

— Он хороший. Спасибо, пап. Все было вкусно.

Целую отца в щеку и начинаю убирать со стола, мыть посуду. Чувствую пристальный взгляд.

Самое сложное — это, конечно, ссориться с Матвеем. Ни нагрузка по учебе, ни прочие проблемы... ничего с этим не сравнится! Дома приходится держать лицо и делать вид, что всё в порядке. А поддержки в виде Матвея нет.

Если признаться честно, больше всего на свете я не люблю с ним ссориться.

Щелкает дверной замок. Мама с работы.

Теперь главное, чтобы они не объединились вновь против меня. Делаю нечеловеческое усилие и улыбаюсь беспечно.

Мама заходит в кухню, они с папой обмениваются многозначительными взглядами.

О нет. Он ей уже написал в эсэмэске!

Домыв посуду под обсуждение внешних признаков наркомана, что проявляются у сына маминой коллеги, которого, разумеется, не существует и которого нужно вдруг, совершенно случайно, обсудить вот прямо сейчас, я спешу к себе в комнату.

Беру телефон и пишу Любе:

«Привет! Что делаешь? Может, погуляем где–нибудь? У меня тут зад павиана».

Это наше кодовое слово. В смысле: в жизни полная хрень и срочно нужна поддержка.

«Что случилось?! Сегодня суббота, я думала, ты с Матвеем трахаешься».

«Боже, Любаш!!»

«Ну да, вы ведь только целуетесь. Забыла. Так что произошло?»

«Потом расскажу. При встрече».

«Я–я–ясно. Мы с друзьями на набережной, приезжай».

«Скоро буду».

Глава 4

Матвей

Воздух сюрреалистически неподвижен и прозрачен. Каждый вдох дается с усилием, поэтому приходится идти быстро. Бежать. Чтобы хоть что–то. Дышать хоть как–то.

Мир нарисованный, искусственный, враждебный. А жить хочется в настоящем.

Это ж надо так разругаться! С добром же ехал. Сука!

Взвинченность усиливается длительным воздержанием. Не то чтобы это было сверхважно и кардинально влияло на качество жизни, но планы я строил конкретные, и сейчас они обломались. Не та ситуация, когда можно отшутиться про юношескую беспощадную мастурбацию. Когда мы ссоримся — иначе всё. Проблема в том, что кувыркаемся мы всё меньше, а ссоримся — чаще.

Телефон вибрирует в кармане. Я вздрагиваю. Не буду брать. Наорать хочется на нее. Объяснить, блть, что думать нужно учиться! Головой своей славной! Прежде чем рот открывать и нести чушь всякую. Мелкая избалованная выдра!