«Совок» вспоминает свою жизнь - Кара-Мурза Сергей Георгиевич. Страница 57

Заехал я как раз на другой день после выборов Ельцина в 1996 г. В очереди одни пенсионеры, и обстановка очень напряженная. Администрация района ввела свой налог на продажи. Конечно, незаконно — не имеет она на это права. Но о праве никто у нас не думает, все были оскорблены тем, что цены повысили уже в понедельник — назавтра же после выборов. Слишком уж нагло, хоть бы недельку подождали.

Да и тяжело уже стало даваться всякое повышение цен. Тем более, что в этот магазин люди приходят за два-три километра, и все до копейки рассчитано. Одна старуха даже заплакала — взвесили ей маленькую баночку сметаны, а заплатить не может. И продавщица на взводе, что-то ей неприятное сказала, обратно из чужой баночки не может она сметану отлить.

В очереди стояла целая семья "новых русских". Муж и жена в шелковых тренировочных костюмах, с ними мальчик лет четырех. И вся накопившаяся горечь расстроенных людей полилась на эту парочку. К ним никто, конечно, не обращался, но между собой говорили о них. Они, эти молодые и холеные люди с большими бидонами для сметаны, стали воплощением той силы, что посадила нам на шею Ельцина с Березовским, всю шайку воров и бесстыжую администрацию, которая отбирает последние гроши.

Парочка стояла молча, у мужчины покраснела шея. А мальчик, который вначале весело скакал и щебетал, почуял неладное. Он понял, что люди в очереди настроены враждебно к его маме и папе и говорят про них что-то нехорошее. Он стал снизу вверх заглядывать, как затравленный зверок, в глаза старухам в очереди — то одной, то другой. Вид у него стал несчастный.

Это продолжалось совсем недолго. Люди в очереди как-то заметили, что происходит с мальчиком, и сразу их разговор переменился. Все одновременно сменили тон, сделали усилие и спрятали свои чувства. Кто-то приветливо обратился к матери мальчика с каким-то вопросом, она охотно ответила. Мальчик понял, что он ошибся, что ему показалось. Все эти люди прекрасно относятся к его маме! И он снова весело запрыгал, стал шалить, успокоился. Заполнив сметаной и творогом свои емкости, семья отправилась к выходу. Перед самой дверью женщина повернулась и слегка, чуть заметно, поклонилась очереди. Мужчина вышел надутый, как индюк.

Застpойщики, с которыми я общаюсь, добыли денег на дом в начале реформ. Они не то чтобы "новые русские", но около того. Дpугой тип — всякое начальство и бухгалтеpы, но они деpжатся особняком. Номенклатуpа. У кандидатов в "новые русские" pабота, видно, неpвная. Отсюда потpебление водки намного выше сpеднего по стpане. Это создает для меня некоторые проблемы. Часто то с одного, то с дpугого участка взывают в темноте к моему соседу:

— Сеpега, свези до гоpодка.

— Не могу, я еще не вышел из состояния.

У меня пpи этом ноет сеpдце — пpидут. Жалко вpемени, а иногда и денег. Пpоклятая pыночная экономика! Магазины откpыты 24 часа в сутки. Так и есть, под окном слышится необычно мягкий голос Сеpеги:

— Сеpежа! Сеpежа! Съездим в гоpод, Виктоpу очень надо.

— Да я уже лег, Сеpгей. Чего Виктоp сам не едет?

— Сам знаешь, чего. А очень надо, Сеpежа. Ключ надо отдать, он ключ увез, а к нему мать пpиезжает, в дом не попадет. Поехали, а? Ты один тpезвый в деpевне.

Аpгумент неотpазимый. Едем. Для виду завоpачиваем в какой-то двоp "ключ отдать" и сpазу — в магазин.

Если у людей нет денег, они пpоявляют чудеса дипломатичности. Слышу, Сеpгей пpинес жене целый тазик клубники.

— Рита, возьмите клубники, у меня пpопадает.

— Да что ты, Сеpгей, пpиедет Галя, ваpенье сваpит.

— Нельзя ждать, ее лягушки съедят.

— Да pазве лягушки едят клубнику?

— Что ты! Всю доpогу ее сосут. На, возьми, пусть Гpигоpьич поест.

И только чеpез день, никак не pаньше, пpосит Сеpега взаймы двадцать pублей. Веpнее, пpосит съездить и пpивезти бутылку.

Молодые более пpямолинейны. Услышал сеpегин зять (тоже, конечно, Сеpгей), что я позавидовал тем, у кого есть бензопила. Мне надо было выпилить наверху двеpь, а ножовкой не очень-то. И чеpез паpу дней является ко мне с бензопилой, в сильном "состоянии".

— Сеpгей Геоpгиевич, где пилить?

— Не надо, Сеpгей, я пеpедумал.

— Да что вы, это же один момент.

Дернул шнур, пила взревела, он начал размахивать ею у меня перед носом и требовать, чтобы я определил место двери. Здоровый, до пояса голый, волосы до плеч, на шее золотой крест болтается. Я бы сразу отдал ему его двадцать пять рублей, но нет, нельзя, их он попросил потом как бы невзначай, вне всякой связи с пилой. А пока я должен был натерпеться страху. Дав полный газ, он влез на стул, потерял равновесие и рухнул прямо в проем лестницы. Я его поймал, и это был один из самых мужественных поступков в моей жизни — пила ходила ходуном, и ее путь в воздухе был совершенно непредсказуем. Ну, думаю, сейчас чиркнет себе по бедренной артерии, и одним молодым демократом будет в России меньше.

Однако дверь он выпилил. Вообще он был добрый и бесшабашный парень, в душе артист. Как-то в воскресенье отключился свет. Видно, сломался трансформатор в будке на том конце деревни. Все притихли, сидят по домам, надеются выжить поодиночке. Идет ко мне этот зять:

— Подъедем к трансформатору?

— Не могу, машину начал красить, нельзя прерваться. Да брось, Сергей. Разве ты разбираешься в этом деле? Кто-нибудь починит.

Но он вошел в роль гражданина и тяжело вздохнул:

— Эх, Серега! Никому здесь ни до чего нет дела, кроме нас с тобой. Если не мы, никто и пальцем не пошевелит.

Помню, раньше это называлось "активная жизненная позиция". И пошел, нашел себе все-таки напарника. Тот потом рассказывает:

— Ну, дела. Как Серега открыл будку и сунул голову, у него все волосы туда втянуло. Ну, зрелище.

Однако трансформатор он починил.

Но все же грустно смотреть, как пьет на своих недостроенных дачах эта наша новая элита. Как-то быстро она выдохлась. При этом все понимают, что дело неладно, пытаются оправдаться. Самый уважаемый здесь сосед — Петр. Он банкир, спонсор, спортивный меценат и прочее. У него теория: люди его круга испытывают стресс, и он вынужден раз в неделю приехать в свой нелепый дом и "отдохнуть". Если кто-то говорит об их выпивках, они очень обижаются. Серега мне пожаловался:

— Виктор Николаич-то, слыхал? Внуки к нему приехали, он им говорит — с этим не водитесь, он алкоголик. Это он обо мне!

Заботливость Виктора Николаевича умиляет. Он чинно водил мимо моего участка прогуливать своего дога, больше я его и не знал. Как-то осенью смотрю — лежит он недалеко от моего дома в бурьяне без сознания, а рядом дог. Ну, думаю, с сердцем плохо. Подхожу — дог ощерил такие зубы, что мне осталось только отступить тихо-тихо, не делая резких движений. Никого уже на дачах нет, осень. Нашел одного соседа. Может, говорю, следовало бы пристрелить собаку? Человека спасать надо. А он смеется:

— Все образуется. Вы просто человек здесь еще новый, людей не знаете.

Пошел я к дому, смотрю — никого в бурьяне нет. А на закате Виктор Николаевич, как всегда чинно, повел своего дога гулять.

Дом мой из бруса, надо обивать его снаружи досками. Встал вопрос, проложить ли под доски толь, чтобы не продувало. В деревне работало несколько бригад строителей — и русские, и украинцы, и белорусы, и армяне. Обошел я их, посоветовался. Общее мнение было такое: рубероид подкладывать не надо, он влагу не пропускает и отсыреет. А пергамин — можно и даже нужно. Так я и сделал.

Участков за шесть от меня жил солидный человек, ходил не торопясь, с белой собакой бультерьером, штука редкая. В деревне он считался профессором. Как раз я прибил очередную полосу пергамина, идет профессор с собакой, на обычную свою прогулку. Вдруг остановился напротив моего дома и строго говорит: