Люди государевы - Брычков Павел Алексеевич. Страница 124

— Будут, будут деньги, сказал, комиссар из Тобольска едет, будут деньги! Получите у полковника Батасова… Капитан, объясни! — сердито сказал вице-губернатор и поднялся в дом.

Но не успел он и присесть, как услышал на лестнице шум. Вышел.

— Баба, ваше сиятельство, до вас рвется, — сказал денщик, — дело, говорит, важное…

— Пусти.

Войдя в горницу, Дашутка Кропотова остановилась в нерешительности.

— Чего надо, кто такая? — сурово спросил вице-губернатор.

— Кропотова я Дарья, Борисова дочь, смилуйся, господин губернатор, — упала Дашутка на колени.

— Встань, встань, я не губернатор, я вице-губернатор, — подошел к ней Петрово-Соловово. — Ишь, ты какая! — невольно проговорил он, плотоядно впиваясь в нее глазами. Дашутка потупилась под этим взглядом и сбивчиво сказала:

— Муж мой в доме Падуши сидел… Василий Кропотов… Отпустите его, нет за ним никакой вины… Смилуйтесь!

Петрово-Соловово надул бритье щеки, приподнял за подбородок указательным пальцем ее лицо и, пожирая глазами, пробормотал:

— Как же, ласточка, вина за ним великая, государя ослушался… Кропотов, Кропотов, — проговорил он и, вспомнив крепкого упрямого арестанта, надменно сказал: — Не в моей воле решать сие дело…

— Смилуйтесь, не виноват он, — всхлипнула Дашутка. Петрово-Соловово обошел петухом вокруг стоявшей на коленях Дашутки, тронув за локоть, велел подняться и проговорил:

— Слезами мужа не выкупить…

— У меня десять рублей есть, я принесу, — обрадовалась Дашутка.

— Нет, нет, — поморщился вице-губернатор, — мне деньги не надобны… Я с красавиц денег не беру…

Он положил холеную ладонь на шею Дашутке, стянул с плеча сарафан, полез под сорочку. Оцепенев от неожиданности, Дашутка стояла, не двигаясь, чувствуя холодную с выступившим потом вожделения ладонь. Ее вдруг передернуло от омерзения, показалось, что вся она покрывается слизью, холодной, лягушечьей… Она уперлась локтями в грудь Петрово-Соловово, но тот, распаленный, потянул ее к кровати. Тогда она впилась зубами в кисть его руки. Он громко взвизгнул, ударил ее другой рукой и крикнул денщика. Когда тот вбежал, в бешенстве заорал:

— Татарам ее, суку, татарам!..

— Матур кыз, матур… — прищелкивая языком, проговорил князец Ахмед, когда в его юрту привели Дашутку со связанными руками. Он кивком головы велел телохранителям выйти, подошел к Дашутке, сорвал одежду и кинул на бухарский ковер… Через час князец Ахмед отдал ее телохранителям.

После того как Анику взяли под арест, Варька хозяйничала в доме одна с младшим сыном Переплетчикова, Мишкой.

Однажды рано утром, выйдя за водой, услышала у ворот стон. Со страхом глянув в щелку, увидела полураздетую Дашутку. Цепляясь руками о заплот, она пыталась подняться, дрожа всем телом под порывистым ветром, но обессиленно опускалась на тронутую ледяной коркой грязь, чуть слышно бормоча:

— Федечку уб-били… Федечку…

Варька выскочила на улицу, огляделась, на улице никого не было. Подойдя ближе к Дашутке, охнула:

— Никак скинула!.. — Подхватив Дашутку под мышки, потащила ее в избу. Уложив на лавку возле затопленной печи, прикрыла полушубком и засуетилась, доставая горячую воду.

— Гсюподи, господи, что деется:!..

Дашутка приподнялась и выцветшим, блуждающим взором уставилась перед собой и зашептала:

— Василий… Федечку убили…

— Лежи, лежи, голубушка, вот попей-ка горяченькой воды с кровохлебкой, попей… Лежи, милая, лежи…

Дашутка сделала несколько глотков и притихла с раскрытыми глазами.

— Полежи, полежи, я сейчас за мамкой сбегаю, она тебя попользует, все образуется, — растерянно пробормотала Варька и побежала к матери.

Вернувшись через четверть часа, Дашутки на месте не нашла, лишь полушубок, которым она была укрыта, валялся на полу. Перепуганный Мишка, высунув лохматую голову из-за занавески на печи, протараторил, что она побродила, побродила по избе и ушла на двор.

Нежданно полуденный ветер принес хоть и короткое, но тепло. Выглянуло солнце, и Иртыш скоро почти очистился от «сала». Полковник Батасов, посоветовавшись с вице-губернатором, решил отправить вышедших с Падушей бунтовщиков водой. Закованных арестантов под охраной десяти солдат и капрала повели на пристань, где ждала большая лодка. Перед спуском к посаду произошла заминка. Из проулка перед солдатами, шедшими впереди, появилась вдруг полураздетая баба. Солдаты невольно остановились.

— Да-а-ша! — хлестанул дикий крик Василия Кропотова, и он, зазвенев цепями, повис на фузеях, преградивших ему путь.

Дашутка на миг встрепенулась, будто вспомнила что-то, оглядела сгрудившихся людей бессмысленным взглядом и побрела дальше, ступая босыми ногами по жидкой грязи.

— Спятила никак бабенка, — перекрестился пожилой солдат.

— Разговоры! — крикнул капрал, и арестантов повели дальше.

Лодка была шестивесельной. У бортов посадили колодников к веслам да по солдату. Только Василий Кропотов, будто окаменевший, сел на корме в окружении пятерых солдат. Сколько на него ни орали, сколько ни колотили, весла он не взял.

И все время, пока не скрылась из виду Тара, он сидел, уставившись в одну точку. Но за поворотом реки неожиданно метнулся к борту, перевалился через него, но упасть в воду не успел. Солдаты схватили его и привязали ноги к скамейке.

— Ишь, ровно кузнечик сиганул… — переговаривались меж собой солдаты. Но Василий Кропотов не слышал, он был так же недвижен и молчалив.

После полудня подул холодный ветер, пошел снег с дождем. И к вечеру идти по реке стало трудно: весла вязли в снежно-ледяном крошеве и лодка шла вниз, увлекаемая только течением. Когда на высоком берегу показалась деревня и капрал велел причаливать, все обрадовались. Лишь Василий Кропотов не выказал никаких чувств.

Колодников заперли в сенях одного из пяти домов. Приставили двух караульных. К ночи дали хлеба и каши. Василий Кропотов к еде не притронулся. Когда все улеглись спать, он приник к щели двери. За дверью горела свеча. Караульные подремывали. Кропотов снял с груди медный крест и стал осторожно вострить его конец о железный хомут на ногах.

— Ты че, Василий, бежать надумал?.. — спросил Падуша.

— Нет… Спи… — впервые за день разжал губы Василий, продолжая свое дело.

В середине ночи вершковый почти конец креста стал острым, как нож. Кропотов перекрестился и, отвернувшись от спящих товарищей, вонзил острие креста в горло слева и рванул поперек, рассекая хрящи.

Глава 46

Отряд под командой вице-губернатора в полусотню человек вышел из Тары ранним ноябрьским утром через полуденные ворота на Такмыцкую слободу. Петрово-Соловово велел пустить слух, что отряд идет в Омскую крепость. Но, проехав на полдень верст с пятнадцать, отряд круто повернул на запад.

Шли в седлах налегке. Амуниция солдат — по-зимнему Земля, уже схваченная морозами всерьез, гулко отзывалась под копытами коней. Снег, покрывший землю еще всего на вершок, летел из-под копыт круглыми ошметками.

Впереди отряда ехал сам вице-губернатор, рядом — поручик Маремьянов и Аника Переплетчиков с калмыком Дмитрием. Последнего Аника просил взять с собой, говоря, что он ему будет надобен.

Несмотря на то, что шли ходко и останавливались только по ночам, к Ояшенским вершинам, что на Ишим-реке, добрались только на третьи сутки.

Отряд спешился и стал ждать темноты. Аника пошел к пустыне и вернулся через несколько часов.

— Острогом весь скит обнесен, — доложил он вице-губернатору. — Народу много собралось, землянок понаставили… Я за ними с горки наблюдал… У ворот караульные стоят… Коли увидят солдат, запрутся, чаю, и успеют сжечься… Ночью надобно брать их…

Когда стемнело, отряд поднялся в стремена и двинулся к пустыне. В сотне шагов остановились, скрытые кустами. Аника с калмыком Дмитрием подошли к закрытым воротам и застучали. Караульный, глянув в оконце, спросил, кто такие.

— Иван Падуша я, — прохрипел Аника, — со мной человек полковника Немчинова покойного, калмык Дмитрий…