Второе предупреждение. Неполадки в русском доме - Кара-Мурза Сергей Георгиевич. Страница 38

В чем суть политики? Если говорить о легитимной власти, то ее сверхзадача — гарантировать существование и развитие страны (народа) с сохранением ее пространственно-культурной идентичности. Как говорил Менделеев в отношении России, «уцелеть и продолжить свой независимый рост». Чтобы этого достичь, нужно согласовать интересы разных групп — наиболее «дешевым» способом из всех доступных.

Лучше всего, конечно, осуществлять конструктивное разрешение противоречий, творческий синтез, ведущий к развитию. Если для этого нет творческих и материальных ресурсов, политики ищут компромисс — противоречие смягчается, «замораживается» до лучших времен. Если и это не удается, собираются силы, чтобы подавить несогласных. При этом неприятные последствия откладываются на будущее. На какое будущее, зависит от остроты кризиса и масштаба времени, которым оперируют политики. Иногда на несколько поколений, как было перед войной в 30-е годы, иногда хоть на пару месяцев, как в октябре 1993 г.

В общем, идеалом власти всегда является достижение гражданского согласия и прочного мира. Это удается редко, и приходится довольствоваться гражданским перемирием. Переговоры о его продлении — ежедневный труд политиков. В общем, как сказано в фундаментальном труде «История идеологии», по которому учатся в западных университетах, «демократия есть холодная гражданская война богатых против бедных, ведущаяся государством». В этой формуле выражено, со свойственным Западу дуализмом, главное противоречие гражданского, то есть классового, общества.

Эта формула для нас не годится — нам все уши прожужжали о том, что отродясь не было и нет в России ни демократии, ни гражданского общества. Но что-то ведь есть! Об этом бы и надо нам говорить, следуя нормам рационального мышления. Ведь это первый шаг к познанию реальности — увидеть «то, что есть», а потом уж рассуждать о «том, что должно быть».

Тут первый камень преткновения нашей политологии и всего нашего обществоведения — либерального досоветского, марксистского советского и нынешнего антисоветского. Восприняв язык и познавательные нормы Просвещения, оно прикрыло свой взор фильтром евроцентризма. Оно просто не видело факты и процессы, о которых не было написано в западных учебниках. А если и видело, не имело слов, чтобы их объяснить или хотя бы описать.

Этот фильтр стал важной причиной той катастрофы, которую потерпела политическая система России в начале ХХ века. Маркс сказал, что крестьянин — “непонятный иероглиф для цивилизованного ума”, а в понятиях марксизма мыслила тогда вся наша интеллигенция, включая жандармских офицеров. И вот, государство направляет свою мощь на разрушение крестьянской общины, а кадеты с эсерами начинают гражданскую войну против Советов, этой общиной порожденных. Чаянов пытался растолковать марксистам этот «иероглиф», но его поставили к стенке (хотя и не за это), а самим крестьянам навязали модель колхоза, срисованную с киббуца — потому что «цивилизованный ум» прославил киббуцы как шедевр социальной инженерии. Хорошо хоть, что быстро выправили ошибку.

Член ЦК партии кадетов В.И.Вернадский написал в 1906 г.: «Теперь дело решается частью стихийными настроениями, частью все больше и больше приобретает вес армия, этот сфинкс, еще более загадочный, чем русское крестьянство». И что же? Политическая система царизма действительно оказалась беспомощной перед загадкой этого сфинкса, своими руками шаг за шагом превращая армию в могильщика монархической государственности. Потом этот же путь «исходили до конца» и Керенский с Корниловым. Ведь вожди Белого движения так построили свою армию, что, по выражению В.В.Шульгина, пришлось «белой идее переползти через фронты гражданской войны и укрыться в стане красных».

Какое-то время советская государственность продержалась на творческой мысли первого поколения революционеров, «преодолевших Маркса», на опыте старых генералов и бюрократов, на здравом смысле «рабоче-крестьянской» номенклатуры. Но уже в 60-е годы наступила более или менее сытая и благополучная жизнь, сменилось поколение и произошла, по выражению М.Вебера, «институционализация харизмы» — политическая машина катилась сама собой, без революционного задора и творчества, но и без тяжеловесной крестьянской логики. О том времени можно было бы воскликнуть: «Уже написан „Исторический материализм“ Келле-Ковальзона!» Без крови — а опять запахло трагедией. Андропов издал крик отчаяния: «Мы не знаем общества, в котором живем!»

Вот с такой научной базой стали политики перестраивать советское общество, причем методом слома и ампутации. При этом они пользовались западными учебниками и «чертежами», не располагая тем запасом неявного знания, который есть у западных политиков и без которого эти учебники вообще не имеют смысла. Когда в конце 80-х годов начали уничтожать советскую финансовую и плановую системы, «не зная, что это такое», дело нельзя было свести к проискам агентов влияния и теневых корыстных сил (хотя и происки, и корысть имели место). Правительство подавало нашептанные «консультантами» законопроекты, народные депутаты из лучших побуждений голосовали за них, а им аплодировали делегаты съезда КПСС. Политики, размахивая скальпелем, производили со страной убийственные операции — то тут кольнут, то там разрежут. И все приговаривая: «Эх, не знаем мы общества, в котором живем, не учились мы анатомии». Вот и катимся мы сегодня в инвалидной коляске, мычим и куда-то тянемся культей…

Что же изменилось со времен перестройки? Эмпирический опыт получен огромный, причем на собственной шкуре — живого места нет. Казалось бы, после таких экспериментов должны мы были бы познать самих себя. Нет, это знание так и остается на уровне катакомбного. Где-то в мрачных кельях его обсуждают вполголоса, а политики так и продолжают с гордостью говорить о «неправильной стране» и «неправильном народе». Правда, теперь в щадящих выражениях: «а вот в цивилизованных странах то-то…» или «а вот в развитых странах так-то…». Эта «неправильность» России для политиков служит безупречным оправданием любой их глупости. Неправильный народ пока что виновато переминается с ноги на ногу.

Недавно на совещании преподавателей обществоведения зав. кафедрой политологии объясняла, какие полезные курсы читаются студентам — «их учат, как надо жить в гражданском обществе». Ее спросили: зачем же учат именно этому, если у нас как раз гражданского общества нет? Почему не учить тому, что реально существует? Она удивилась вопросу, хотя и признала, что да, далеко нам до гражданского общества. Почему же она удивилась? Потому, что в ее сознании господствует не реалистическое, а аутистическое мышление. Проведенная за последние 15 лет кампания по разрушению культурного ядра нашего общества привела к деградации структур рационального мышления — его аутистическая компонента вытеснила реалистическую. Это произошло прежде всего в среде гуманитарной интеллигенции.

Одним из следствий этого стало странное убеждение, что «неправильное — не существует». Гражданское общество — правильное, но его у нас нет. Значит, ничего нет! Не о чем думать и нечему тут учить. Вспомните, например, как стоял вопрос о характере советской правовой системы. Советское государство? Неправовое! Не было у нас права, и все тут. Подобный взгляд, кстати, стал одной из причин кризиса политической системы России в начале ХХ века. И либералы, и консерваторы восприняли дуалистический западный взгляд: есть право и бесправие. Требования крестьян о переделе земли они воспринимали как неправовое. На деле правовая система России была основана на триаде право — традиционное право — бесправие. А земельное право, которому следовал общинный крестьянин, было трудовым. Не видя реальной структуры действующего в России права, и власть, и либеральная оппозиция утратили возможность диалога с крестьянством (80% населения).

Точно так же советская либеральная интеллигенция времен перестройки, уверовав в нормы цивилизованного Запада, стала отрицать само существование в СССР многих сторон жизни. Настолько эта мысль овладела интеллигентными умами, что на телевидении элегантная дама жаловалась на то, что «в Советском Союзе не было секса».