Мой кровный враг - Шнейдер Наталья "Емелюшка". Страница 10

– Уверен ли я, что он имел в виду именно это?– усмехнулся Алан. – Нет. Но мама всегда говорила, что отец – редкостный упрямец, а я – еще хуже. Я ей пишу время от времени, чтобы знала, что жив-здоров. Может, она и отвечает – только я не остаюсь на одном месте так долго, чтобы дождаться письма.

Алан помолчал.

– Может, оно все и к лучшему. Пятому сыну все равно ничего не светило, а так – лучше, чем наемником.

– «Так» – это как? – поинтересовалась я.

– Странствующим целителем. Сам себе хозяин.

Я вытаращила на него глаза.

– Целителем? Не знахарем?

– Обижаешь, – ухмыльнулся он. – Зелья, конечно, тоже собираю, как без них. Но настоящие, зачарованные, не просто травки. Хотя без травок тоже никак, само собой. При болезни королей, например, хороша вишня, а при долгой хандре – зверобой…

– Но почему? – не удержалась я от любопытства. – Ты мог бы наняться в любую знатную семью, или в любую из столичных лечебниц. Не пришлось бы… – Я осеклась.

– Ходить в латаных штанах? – рассмеялся Алан. – Невелика плата за свободу.

– Свободу?

– Конечно. Нанявшись к какому-нибудь лорду, я стал бы прислугой. Пусть очень дорогой и образованной – но все же прислугой, пусть почти равным— но все же «почти». Тем, кто полностью зависит от жалования и настроения господина. Захочет – заплатит. Захочет – велит прогнать. А так я сам прихожу в замок и спрашиваю, нужна ли помощь целителя. И если нужна – остаюсь. На своих условиях. И ухожу, как только перестаю быть нужным.

Он улыбнулся.

– Может, лет через десять, когда я стану старой развалиной…

Я фыркнула. Лет через сорок – может быть.

– …такая жизнь мне надоест, и я променяю ее на теплый угол и каждодневную похлебку, – продолжал Алан, словно не заметив моего смешка. – А пока— я свободен как ветер, и меня это устраивает. Собственно, потому я так уверенно и напрашивался в попутчики – мне все равно, куда идти. Везде будут больные или раненые… а сейчас так особенно.

– Война же закончилась.

– Ой ли? – протянул Алан. – Очень многие решили под шумок прихватить соседских земель. А теперь хозяева собираются вернуть их обратно – и далеко не все пишут прошения королеве. Да и болезни… в войну желудочный катар кажется мелочью, поболит – и перестанет. А потом оказывается, что совершенно ничего невозможно есть, кроме жидкой каши. И так со всем. Работы хватит, куда бы мы с тобой ни пошли.

– Мы с тобой? – подняла бровь я. – Разве мы уже идем вместе?

– А разве нет? – Он обезоруживающе улыбнулся. – После того как я, можно сказать, душу излил, меня отвергают?

Я почему-то смутилась.

– Дело не в тебе, дело…

– …во мне. Когда так говорят, дело обычно оказывается как раз таки «в тебе».

– Да перестань ты, я вовсе не о том!

– Так и я не о том, – Алан снова посерьезнел. – Ты сейчас не знаешь не только куда идти, но и как жить, и стоит ли вообще жить.

– Да назло им всем не умру! – вскинулась я.

– Для начала – и это сойдет. Но раз тебе все равно куда идти и мне все равно – так давай вместе пойдем все равно куда! И веселее, и спокойней… А там разберешься, что ты хочешь от этой жизни.

Это я и так знаю. Чтобы моя семья была жива, а магистр – мертв. Только…

– … я имею в виду из осуществимого.

– Мысли читаешь? – не удержалась я.

– Нет, у тебя на лице все написано, только дурак не поймет.

А ты не дурак.

– Да и вообще… – Он протянул мне сверток с сухарями. – Еще будешь?

Я помотала головой.

– Тогда пойдем. – Алан вернул еду в сумку и поднялся. – Поищем ночлег.

– Эй, я еще не согласилась!

– Завтра разберемся, на свежую голову, – отмахнулся Алан. Протянул мне руку. – Пойдем. Вечереет, а спать в чистом поле опасно.

– Я ночевала в лесу по дороге из Локка, – сказала я, не торопясь опираться на протянутую руку.

Не рассчитала путь, не подумав, что в этот раз еду не верхом и не в карете.

– Нодья, охранный купол, прекрасно проспала всю ночь.

– Повезло, – без тени улыбки произнес Алан. – Я бы не рискнул.

Я внимательно посмотрела на него. Нет, похоже, не врет и не запугивает. Неужели в округе и в самом деле неспокойно? Потому и дорога пустынна, и постоялый двор? Оперлась на протянутую ладонь – широкую и крепкую. Алан вздернул меня на ноги, легко, точно пушинку, подхватил за талию, едва я пошатнулась, и выпустил, когда я утвердилась на ногах.

Показалось мне, или его рука задержалась на талии чуть дольше, чем следовало?

– Там, в паре лиг от большой дороги, есть село поменьше, – сказал он, не замечая моего смущения. – Поищем, кто пустит заночевать.

Я покопалась в памяти – да, было село. Не маленькое – дворов двадцать – но и не такое большое, как Клейдон, где до войны было больше двух сотен дворов.

– А что нам мешает остановиться прямо здесь? – поинтересовалась я. – И никуда не идти? Сам же говорил, в округе неспокойно.

– В Клейдоне привыкли кормиться с проезжающих. Нас обдерут как липку. Ты разве не заметила, что на постоялом дворе цены поднялись втрое, если сравнивать с довоенными?

– Меня не было здесь шесть лет, – зачем-то начала оправдываться я.

– Извини, забыл. Словом, они поднялись. Так что мы пойдем туда, где жители не настолько избалованы путешественниками, – с этими словами Алан свернул на развилке в лес. И тут же остановился так резко, что я едва не ткнулась носом ему между лопаток. Высунулась из-за его спины и обнаружила трех верзил.

От того, как они держали мечи – дрянные, надо заметить – хотелось то ли смеяться, то ли плакать. Разбойнички…

– Кошелек и девку, – потребовал один.

Алан приподнял бровь.

– Помилуйте, откуда у меня кошелек?

Кто-то резко дернул назад за плечо, и прежде, чем я успела сообразить, что происходит, меня обхватили поперек груди, прижав к телу – давно немытому телу – а шеи коснулся нож.

– Девка твоя больно громко орала, что может весь постоялый двор купить, – прорычали у меня над головой.

А больше ничего эти идиоты не слышали? Про магию, например?

Я встретилась взглядом с Аланом. Потянулась к магии – пока не выплетая заклинание до конца, только чтобы он заметил – и понял.

– Мужики, вы уверены? – спросил он, глядя мне в глаза. – Ваша жизнь на кону, не моя.

«Мужики» предсказуемо заржали, тот, что меня держал, даже на миг расслабил руку с ножом. Чем я и воспользовалась, магией рванув клинок от шеи и одновременно со всей силы наступив разбойнику на стопу, где подъем. Вес во мне птичий, конечно, но ему хватило, чтобы охнуть – а, может, он просто ошалел от того, что нож ожил и рванулся из пальцев.

Я подхватила еще теплую рукоять в воздухе – едва не выскользнула из вспотевших ладоней – развернувшись, всадила нож мужику в грудь, действуя совершенно бездумно: тело само вспомнило, чему его учили. Разбойник вместо того, чтобы упасть замертво, попытался меня сграбастать. Я отшвырнула его магией, шмякнув о ближайшую осину – мужик сполз по стволу, и, наконец, затих.

Я обернулась – кровь колотилась в висках, мешая дышать. Алан убрал нож в ножны, бросил на траву тряпицу, которой только что вытирал оружие. Бурая, в алых пятнах тряпка плавно опустилась, закрыв лицо того, что требовал кошелек и девку. У лежавшего рядом не было головы. Третьему досталась та самая сотня воздушных клинков – или на сколько там способен Алан, и я отвела взгляд, едва заметив алое. В свиных тушах не было столько крови…

К горлу подкатило, рот наполнился кислым.

Алан оказался рядом мгновенно, обнял, притиснув к себе так, что я ничего не видела, но липовый цвет и малина все же не могли заглушить мерзкого запаха. Меня затрясло.

Надо было вывернуться, пойти самой, это ж просто неприлично так прижиматься к почти незнакомому мужчине, но я только крепче вцепилась в его дублет, позволяя себя вести.

– Садись, – сказал, наконец, Алан. Все еще придерживая за плечо, помог опуститься на бревно.

Я судорожно вздохнула, поежилась. Оказывается, человек с проткнутым сердцем еще пытается тебя убить, не понимая, что сам мертв. А поле боя воняет не только кровью, но и дерьмом. Я сглотнула горький ком, снова подкативший к горлу, и не сразу заметила, что Алан протягивает флягу.