Римская волчица. Часть 2 (СИ) - Моро Корделия. Страница 21

Я мать? Почему это. Какая я вам мать. Или что же, ее запрос на усыновление Малака удовлетворен Корнелием? Уже, так быстро? Надо проверить, но тоже потом. Личное теперь не важно.

Еще одно письмо-запрос от Конрада, их уже было несколько, однотипных, во время боя и сразу после, все более настойчивых. Неприятно ему, должно быть, сидеть взаперти в железной коробчонке и чуять, как в щиты лупят прямой наводкой, шкурой узнавать перегрузки боевого маневра и тяжелую вибрацию, с которой энергопровод отдает все на главный калибр; не знать, ни с кем идет бой, ни в какой момент все кончится взрывом и темнотой. Конечно, Махайрод рвется на волю и в драку, повлиять на ситуацию хоть как-то. Хотя бы погибнуть с открытыми глазами. Это было ей понятно. Она сама бы лучше разбилась вдребезги в пилотской кабине, ясно видя надвигающуюся катастрофу и не справившись с управлением, чем внезапно умерла во сне. Или, того хуже, мечась по камере, как крыса в банке.

Конечно теперь для него все средства стали хороши: угрозы, шантаж, обещания. Клятвы верности.

Предал раз — предаст снова.

Электра поколебалась, не заблокировать ли контакт. Но вместо этого с бессмысленной мстительностью отправила в ответ короткое видео с борта «Дискордии» и данные с «Цефея». Потом проверила время — оказывается, прошло уже полчаса. Интересно, сколько можно идти сюда от госпиталя! А если бы что-то срочное, несчастный случай? Злиться на Анаклета несправедливо. Там у него тяжело раненые, возможно, умирающие, полный госпиталь, команда медиков наверняка растерялась и требует личных указаний, а с человеком в криостазе, казалось бы, ничего нового уже не произойдет.

Она почувствовала жажду деятельности, как бывало всегда после погружения в потоки данных, отлепилась от капсулы, нетерпеливо обошла ее кругом, осмотрела, наконец, палату. Вот они, безмолвные ряды медицинских приборов на все случаи жизни, персональная криокапсула, сейчас закрытая и пустая, парящие стационарные экраны. Вот, кстати, лифт: видимо, соединяет эту зону с госпиталем напрямую, было бы логично. Вот плотная шумоподавляющая штора, какая-то сверхтехнологичная, будто бы нематериальная — мутноватое поле, отделяет рабочую, потенциально операционную зону — от чего? Она шагнула вперед, «штора» на миг облепила ее и тут же мягко обтекла, как сухая вода, пропуская дальше, в небольшой коридор. Она миновала этот тамбур, вошла в темное и тихое помещение, скомандовала дать свет. Комната мягко подсветилась. Небольшая, соизмеримого с человеком размера спальня без окна, узкая кровать, почти койка. Серые стены, мягкие серые покрывала, как будто все здесь подобрано так, чтобы поглощать свет и звук. Подушка на кровати выбивалась из этого сумрачного ряда, неожиданно светлая, в какой-то дурацкий мелкий цветочек. Чувствовался слабый, отдаленно знакомый запах. Она подошла, погладила подушку пальцами — запах лаванды, вот это что, сделался отчетливым. Под подушкой комком лежала — пижама? Нет, футболка — старая, застиранная, истончившаяся до дыр, с почти сошедшим на нет рисунком, выцветший кубик и какие-то птички… нет, летательные аппараты. Еле различимая надпись на спине, Les Faucons du Мont, и значок, эмблема ретроавиаклуба, в котором Люций подвизался на младших курсах.

Он ночевал тут. Бывал-живал. Значит, она ошиблась, предположив, что этот медблок не используется. Болел — чем? Часто? Был ранен — как? Надо будет расспросить врача.

Чего еще я не знаю о тебе, Люций?

«Можете распаковывать, если сочтете нужным».

Что ты сделаешь, если Анаклет подтвердит, что ты все-таки жив и можешь выздороветь, а я прикажу разбудить тебя? Поведешь корабли в бой и победишь врагов Рима? Или скажешь, что главный враг — здесь, и для начала обрушишься на Тарквиния? Разрушишь с таким трудом достигнутое единство? Поддержишь меня? Или лишишь единственного моего инструмента — твоего флота?

«Если сочтете нужным».

Как же велико искушение сначала доделать все дела, связать все нити, навести окончательный порядок. Теперь, когда до пробуждения адмирала оставался один шаг.

«На гребне лавины, мой мальчик, мы спасем то, что можем спасти».

Какие у тебя дела с Анной Ариадной Лицинией? С ее потерянным для нас флотом? Что еще ты разобьешь, чтобы собирать потом осколки?

Она вспомнила все их согласия и несогласия, ссоры и примирения, безутешные и безнадежные расставания. Всю любовь. Всю злость. Всю непримиримость. Все у них в жизни было, а понимания не было.

И Люц всегда, всегда все делал по-своему.

Как мы с этим справимся.

Как же мне быть, любимый. Как мне быть.

«Домина Электра».

Анаклет. Она не слышала, как он прибыл, звукоподавление работало здесь идеально.

После полумрака спальни в процедурной показалось ярко, до рези в глазах. Анаклет навис над капсулой, быстро листая историю показаний датчиков в маленьком окошке, потом развернул в воздухе голопроекцию с бесконечным количеством графиков (энцефалограмма, ментограмма, кардиограмма, какие то уж вовсе непонятные ей значки, все плыло цветными полосами).

— Поразительно. Я все еще не понимаю, что произошло, но это поистине поразительно. Какое-то чудо. Я активирую операционную и вызываю сюда коллег.

— Я прошу пока эту информацию хранить в секрете.

— Не получится. Состояние в точке выхода из криостаза будет критическим, понадобится реанимационная бригада.

— Вы уверены, что разумно выводить его сейчас. Здесь. Не в клинике.

Она сухо сглотнула, не сводя глаз с врача.

Как же мне быть.

Анаклет поднял на нее глаза. Замер.

— Тут задача моя. Техническая. Не вникайте, — похоже, он тоже подбирает слова, чтобы она не взорвалась ему в лицо, как граната. — Я все сделаю.

Какое облегчение. Ей все-таки не придется решать, когда будить Люция. Выбирать между предательством — ведь это было бы предательство, да? пусть и на краткое время — и целесообразностью. Додумывать до конца, в чем сейчас заключается целесообразность. Гаю Тарквинию все же удалось парализовать ее своей запиской, но Анаклет вовсе не ждет ничьего решения. Он просто делает свою работу.

— К тому же, капитаны не поймут, если мы… если вы промедлите.

Делает свою работу. И не вполне доверяет так называемой невесте Люция Аурелия.

— Я могу остаться здесь?

— Я бы не рекомендовал. Подготовка займет несколько часов, да и потом тут понадобятся специалисты. Займитесь пока своими делами, отдохните, я вам напишу. И надеюсь, потом расскажете, что это было. Вот это вот, — он ткнул пальцем в точку, где все графики внезапно взлетели, слившись в один сплошной пик, а потом уж пошли ровно, как какому положено.

Позавчера — нет, вчера — в три часа утра.

«Один дракон важнее, чем сотни людей», вспомнила она, вздрогнув, увидев на графике время. Не расскажу. Ни вам, Анаклет, ни тем более Люцию. Не расскажу никогда. Это останется между нами, Фульк Аурелий, центурион Золотой когорты. Requiescat in pace.

Она вышла из медблока и бесцельно замерла в широком коридоре, не в силах ни уйти, ни собраться с мыслями.

Стало ли лучше от того, что охрана Люция погибла не случайно и не по ошибке? И — кому лучше? Гекатомба все-таки состоялась.

Стала ли ее ответственность легче или тяжелее. Как сложно об этом думать.

Даже у Люция, идеального сияющего амирала, была своя малая нора, где он хранил свою старую шкуру, мог завернуться в нее, если бы пожелал. А где скрыться ей? Как далеко остался ее дом.

В чип неожиданно упало системное сообщение. «Напиток одна штука, картофель одна порция. Подтверждаете? «Цирцея-2». Что за ерунда! И как, главное, своевременно. Кто-то прямо сейчас пытается воспользоваться ее доступом посреди ничего, в условной точке безымянного сектора с номером 24-6, чтобы добыть себе перекус? Должно быть, какая-то ошибка. Где это вообще, 24-6? Пришлось быстро проверить карту. Хм.

Центральная Европа, один из многочисленных секторов Паннонии, буферный район под патронажем Тарквиниев. Координаты указывали на центр солидарности. Можно было догадаться: «Цирцея» — так называлась земная система синтезирования и распределения благ среди неграждан.