Призрак в мундире - Тамоников Александр. Страница 8

Наконец к клубу подъехала машина, и майор стал тянуть Сосновского ехать с ним, Михаил упорно сопротивлялся и отказывался. Наконец ему удалось затолкать майора в салон, и машина уехала. Сосновский постоял немного на ступенях. Приглядевшись, Шелестов понял, что разведчик умело и незаметно осматривается. Затем застегнул шинель и двинулся по улице в условленном направлении. Его обогнали два мотоциклиста, потом легковая машина, и на какой-то миг на улице стало пустынно, и Сосновский сделал неуловимый шаг в сторону и исчез в арке дома.

– Михаил, ты с ума сошел? – принялся отчитывать Сосновского Максим. – Ну что за ребячество, что за спектакль?

– Никакого ребячества, – совершенно трезвым голосом заявил Сосновский. – Выхода другого не было, не поверил бы майор в мои откровения и сам бы не стал откровенничать. Только необъяснимый порыв, дружеское расположение и много общего во взглядах на мироустройство.

– Он что-то знает? – насторожился Шелестов.

– То-то и оно! – устало улыбнулся Михаил. – Этот майор тыловик. И он устал от войны, от постоянного ощущения опасности. Ему приспичило выговориться и надоело пить одному. А я второй день с ним «заливаю за воротник». Он проболтался, что ему приходится выделять содержание на арестованных и ему влетело за то, что он кормил их, как и всех военнослужащих вермахта. А они арестованные, среди них враг или все они враги. А он приказал привезти им еду в термосах из общего котла, как и всем солдатам вермахта.

– Так и сказал?

– Буквально слово в слово. Это единственный раз, когда он почти открыто признал, что ведет разговор об арестованных немецких солдатах.

– А место? Про место содержания он не сболтнул? – Шелестов схватил Михаила за рукав шинели.

– За кого ты меня принимаешь, – тихо засмеялся Сосновский. – Он сказал, что русские не умеют строить. Что за ступени, что за освещение? Они считают, что множество решеток – защита от грабителей. Должна быть одна, но надежная толстая дверь – и все. А они наворотили. Как ты думаешь, Максим, о чем он говорил спьяну?

– Банк? – с довольным видом подхватил Шелестов. – Думаю, речь шла о банке. Пошли на базу, соберем необходимую информацию и будем планировать операцию.

– Не спеши так, – простонал Сосновский. – Ты забыл, что я накачался спиртным по самые уши. Быстро идти не могу. Не смотри так, я шучу!

Когда стемнело, в сарай вошли Коган и Буторин. Шелестов сразу же вопросительно посмотрел на своих товарищей. Коган только махнул рукой, а Виктор уселся за стол, стал ломать руками хлеб, совать в рот и, жуя, рассказывать.

– Кажется, есть. Не точно, но, по крайней мере, это уже что-то. Нужно еще хотя бы одно косвенное подтверждение, что мы нашли то, что искали. Сегодня утром из здания бывшего советского банка на машине очень оперативно и умело вывезли шестерых немецких солдат. Судя потому, что с ними была охрана и они были без ремней, это арестованные…

– Вот тебе и косвенное подтверждение, – кивнул Сосновский.

Буторин непонимающе посмотрел на него, потом на Шелестова. Максим коротко пересказал ему результат разработки Сосновским одного немецкого майора, который сказал лишнего в пьяном виде. И теперь получалось, что именно в здании банка держат арестованных солдат, тех, кто выжил после нападения на охрану адъютанта фельдмаршала. Ни Коган, ни сам Шелестов признаков, что где-то еще держат арестованных немцев, не заметили.

– Ну что же, – Буторин с довольным видом потер руки. – Тогда цель уже ближе. По крайней мере, она уже видна. Сегодня, кстати, один паренек среди бела дня напал на немецкого солдата, долбанул его по голове и забрал автомат с патронами. Не думаю, что действовал подпольщик. Скорее одиночка, который решил бороться с врагом. Хотя если немцы разгромили в городе подполье, то паренек может быть одним из выживших подпольщиков. Толковый паренек. Немцы его не догнали, я бы услышал стрельбу, он бы стал отстреливаться и не сдался бы.

– Тогда план таков, товарищи! – заговорил Шелестов. – Михаил, ты в форме и с приличными документами. Теперь, я думаю, можно рискнуть. Поищи подходы к зданию, где содержатся солдаты. Ты, Виктор, продолжай наблюдать за зданием, прикинь варианты нападения на конвой и возможность отбить Майснера. Запоминайте приметы. Анохин успел мне описать его приметы, на случай если придется действовать без него. Увы, так и получилось! Запоминайте. Мужчина тридцати двух – тридцати пяти лет, среднего роста, крепкого телосложения, стрижка короткая, военного образца, волосы темно-русые. Глаза серые, нос прямой. Губы широкие.

– Стандарт, – недовольно сказал Буторин. – Под такое описание из любой толпы за минуту можно надергать два десятка претендентов.

– Есть и характерная примета, – добавил Шелестов. – Шрам в районе левого виска.

– Это уже лучше, – заявил Сосновский. – Но без помощи партизан или подполья нам не обойтись. Просто так за машиной с арестованными следить сложно. Без прикрытия, без легенды.

– Есть один контакт, – помолчав, ответил Шелестов. – Платов дал мне его перед самым отлетом и сказал, что это связь на самый крайний случай. На самый!

– Самый крайний случай у нас будет тогда, – веско заметил Буторин, – когда мы получим портфель и будет очень большая проблема вырваться отсюда. Потому что весь город будет на ушах стоять, немцы пронюхают, что мы получили документы и что можем их вывезти из города. Этого они не допустят любой ценой. Даже если им придется целиком спалить из огнеметов город со всем населением и домами.

– Образно, но Виктор прав, – согласился Коган. – На ушах стоять будет весь город и все командование. Но вот крайним случаем я считаю как раз наше положение сейчас. Без помощи людей, знающих город, ориентирующихся здесь, имеющих хоть какие-то связи, нам не обойтись.

– Что ж, я согласен, – кивнул Шелестов. – На встречу пойдет Буторин.

– Есть, – ответил Виктор.

– Смотри, Виктор, при малейших сомнениях сразу уходи. Прекращай контакт или подготовку к контакту, если есть сомнения.

Ночь была темной, хоть глаз выколи. Пасмурное небо вот-вот разрядится затяжным холодным весенним дождем, на которые горазд апрель. Буторин посмотрел вверх, но неба не увидел. Только чернота над головой, которая сливалась с чернотой вокруг. Дождь нам не нужен. «В дождь сложнее убегать и прятаться, – подумал он. – Давай-ка, матушка-природа, ограничимся темнотой».

Здесь город переходил в рабочий поселок деревообрабатывающего комбината. Дома сплошь деревянные, однотипные. В начале войны комбинат сгорел, сгорело большинство домов. От поселка почти ничего не осталось, а те, кто выжил во время прохождения фронта, ютились поближе к городу в уцелевших домах и подвалах.

Буторин постоял, прислонившись к столбу и вглядываясь в темноту. Ни собак, ни света фонарей. Сплошь чернота и мрачное уныние. «А чего ты хотел? – подумал Виктор сам о себе. – Враг пришел, злодей, которому не нужно население, не нужны лишние рты. Он хочет захватить нашу землю, обезлюдить ее и заселить своими упырями-арийцами. Убийцы!»

Постояв, Виктор двинулся вдоль стен домов уцелевшей части улицы. Насколько он помнил схему, нарисованную им самим же, до нужного ему дома необходимо миновать два деревянных и один кирпичный дом. Следующий двухэтажный с обвалившимся углом и будет номер 12-й. Он часто останавливался и прислушивался к тишине, которая в непроглядной темноте становилась какой-то ватной по ощущениям. Казалось, что в этой ватной темноте тонули и вязли все звуки. Звуки все же были, и от этих звуков становилось спокойнее. Есть звуки – есть жизнь, есть ощущение реальности. Пусть и ненавистные звуки, звуки моторов вражеских мотоциклов и машин. В темноте хриплый женский голос позвал домой Матюшку, и тут же женщина закашлялась туберкулезным кашлем.

Следить за Буториным в такой темноте, скорее всего, никто бы не смог. Это добавляло уверенности. Он прошел вдоль дома с темными окнами. Где-то внутри была жизнь, просто не у всех имелась возможность зажигать свет. Электричество отсутствовало, свечи дорогие, керосин не достать, а жечь лучину не было необходимости. Но в четырех окнах свет все же был. В трех на втором этаже и в одном на первом. Это окно как раз и было нужно Буторину. И этот момент контакта был самым опасным. Если не следили за самим разведчиком, то могли следить за подпольщиком, который находился в конспиративной квартире, за самим связником. Буторин не стал подходить к окну. Он уселся поудобнее на бревнах, сливаясь с забором, и стал ждать. Слежка, какой бы она ни была, чаще всего рано или поздно себя выдаст. Когда день за днем, неделю за неделей сидишь в засаде, пропадает ощущение осторожности, вера в то, что ты кого-то дождешься. И тогда происходит сбой. Наблюдатели начинают вести себя вольно, потихоньку нарушают инструкции. Покуривают, справляют нужду, пьют кофе или что-то покрепче. А это лишние звуки и запахи.