Утопленник (СИ) - Рунин Артур. Страница 4

Чингиз сразу заметил, что масса Сибиряка не колыхает за ним воздух и обернулся. Дёрнул вверх подбородком, задав беззвучный вопрос: что случилось?

— Да какой-то шёпот.

— Какой шёпот? — спросил Чингиз.

— Не знаю. — Сибиряк сжал кулак и большим пальцем показал себе за спину. — Оттуда кто-то шепчет.

— Уверен?

— Да. — Сибиряк поджал нижнюю губу, выдвинув подбородок и кивая. — Этот шёпот меня уже достал. Он всё громче и настойчивее. И мне кажется… это та мёртвая баба… с простреленной грудью.

Чингиз тяжело вздохнул:

— Да, с Акулой всё может быть. Пошли. — Он махнул головой в сторону. — Пойдём, Сибиряк. Нам нужно срочно уходить. — Чингиз кинул быстрый взгляд на ближнюю стену, где в тонких чёрных рамочках висело шесть портретов и собирался уже быстро спуститься, но застыл и воззрился на лица, словно его застолбили к лестнице. Он точно помнил, когда они сюда поднимались, на портретах были дети. А теперь со стены на него взирало шесть лиц испуганных мужчин, их глаза искажены и, Чингиз был уверен, слепли. Слепли прямо у него на глазах. Даже секунду назад это были другие люди и с каждым морганием они менялись и неумолимо искажались, и преображались в… Чингиз с ужасом понял, что на стене — шесть портретов с ними.

— Чингиз, всё хотел спросить. — Валет вывернул шею, чтобы посмотреть на предводителя. — Откуда ты знаешь Акулу?

Чингиз еле вышел из задумчивого оцепенения и тихо произнёс:

— Не помню.

— Странно, — Валет уставился глазами на зеркало, возвышающееся над ним как безликий великан, — как ни спросишь, ты ничего не помнишь. А Сибиряк, так вообще, даже не знает, откуда взялся… Ээ-п!.. Ээ-п!..

Все разом посмотрели на Валета.

— Ээ-п, ээ-п, — пытался вздохнуть он, резко сорвал маску с головы, вытянул указательный палец на зеркало. Его дыхание остановилось, лицо побагровело так, казалось, кровь сейчас начнёт сочиться через поры.

— Что с ним?! — крикнул Лазарь, тряся Валета за плечо и заглядывая в надувшееся лицо. За спиной раздался хруст толчёного стекла. Лазарь обернулся: стеклянная молния разрезала зеркало по центру сверху донизу, грязная вода просочилась в узкую искривлённую щель и поползла, растекаясь по полу тёмной лужей. Стёклышко вонзилось в глаз Лазаря…

Валет упал спиной на лестницу, лихорадочно затрясся, обрез выпал из его руки, быстро заскользил по ступеням и воткнулся в стену под бронзовой рамой зеркала.

Лазарю казалось, что стёклышко проникло в сердце и начало его остеклять «ежовыми осколками». Он заорал, быстро расстегнул молнию на ветровке, разорвал футболу и начал срывать с себя кожу. На искажённых портретах — глаза всех лиц покрылись мутно-голубой поволокой. Сибиряк упал на колени, сильно зажмурив глаза и прижав ладони к ушам, старался заглушить невыносимый громкий ведьмин шёпот, который немилосердно старался разорвать барабанные перепонки. Чингиз застыл: весь мир кружился на дьявольской карусели, погоняемый истеричными мерзкими хохотами.

Лазарь почувствовал, что внутреннее разрастание в груди завершилось. Он облегчённо выдохнул, перестал себя истязать сломанными ногтями и устало сел на корточки. Весь мир вокруг бандитов одномоментно нормализовался. Валет сумел свободно вздохнуть.

— Я больше не хочу здесь находиться, — наконец выдавил он, от напряжения разбрызгав всю слюну, собравшуюся во рту вместе с пеной. — Давай побыстрее отсюда ноги уберём.

Лазарь, Валет, Чингиз и Сибиряк поспешили сбежать с лестницы. Они почти бегом пересекли холл, у каждого в обеих руках по огнестрельному оружию. Массивная входная дверь в дом открыта нараспашку. С боков как на вечном посту и уставшие ждать, стояли Ворон и Косарь. Невероятное белое сияние изливалось из дверного проёма, из-за чего не видно творящееся на улице, будто там застыл бездонный туман.

Чингиз стянул маску с потных волос и откинул, не опасаясь, что по ней могут его найти, широко быстро шагая, гулко громыхал берцами по паркету.

— Кто дверь так распахнул?

— Была открыта, — ответил Ворон.

— Давайте, — Чингиз мотнул ладонью вперёд, — шустро уходим отсюда… Быстро покидаем дом!

— Хорошо… — Ворон и Косарь вышли первыми. Сразу следом скрылись остальные.

— Где?..

— Где это мы?! Это!.. Что это?! Чингиз! Стреляй!.. Сибиряк!.. Валет!.. Смотри!.. Смотри!..

— Что это?.. Смотри!.. Что это?!

— А!.. — грохнули выстрелы, ещё, и ещё. — А-а-а! — выстрелы посыпались, словно там завязался бой между двух армий. — Быстро все в дом!..

— Выхода!.. Входа нет!.. Входа нет!.. Куда мы попали!.. Нет входа!.. Нет выхода!.. Нет выхода!..

— А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! — Два взрыва прогремели один за другим, вспышками отозвались в дверном проёме: скорее всего, применил Лазарь, гранаты были только у него. Огромный переливающийся воздушный пузырь ворвался во входную дверь дома, раскидал всю мебель в холле, и схлопнулся, выпустив наружу последнее: «…а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!»

Дневной свет с улицы проник в дверной проём и улёгся на паркете мрачного холодного холла, будто подселившего к себе — зиму. Защебетали птички, радовавшиеся солнцу. Двое из рассредоточившихся вокруг дома бандитов заглянули в полумрак прихожей и вышли, чтобы дожидаться дальше, решив, что им что-то непонятное почудилось. Они так и не дождались своих шестерых. Они вообще их больше никогда не увидели.

Шестеро бандитов попали в никуда — пока в никуда, — где им придётся переосмыслить свои жестокие жизни и биться насмерть за жизнь Расы с серой тьмой на другом уровне.

Зловонный ветер задул в открытую дверь.

Много лет тому

Автобус набитый до отказа медленно отъезжал от остановки, отравил воздух выхлопными газами. Широкие следы от протекторов шин тонули в сыром рыхлом пожелтевшем снегу. Одутловатое небритое лицо, прореженное седой щетиной, прижалось — оно почти вдавилось — лбом к грязному окну и не отводило глаз убитых бельмом: ненависть переплёскивалась через ресницы, переливалась через край стекла, спускалась по жёлтому борту и подползала к зимним замшевым ботинкам, готовая ужалить ядовитой змеёй.

Потап закинул лямку спортивной сумки на плечо кожаной куртки и не мог оторвать глаз от неприятной морщинистой физиономии, которая его испепеляла, прожигала, пронзала мутно-белёсым взглядом на фоне тусклого света из салона «Икаруса». На лице бомжеватого мужчины натянулась кривая улыбка, высветила тёмные гнилые зубы, ладонь сдёрнула с головы шерстяную шапку, оголённая лысина наклонилась, и Потап отчётливо увидел крупную зебру штрихового кода.

Неопрятный небритый мужик закатил глаза, его лицо приняло выражение сладчайшего удовольствия, рот широко открылся, словно собирался запеть от неземного счастья, между разрушенных кариесом зубов появился обрубленный язык: плоть на конце вздулась кроваво-чёрными слюдяными бугорками, будто недавно была прижжена раскалённым добела железом. Потапу показалось, что он хотел лизнуть по стеклу. Непонятно по какой причине, но лицо бродяги ассоциировалось у Потапа с лицом Эйнштейна, где он показывает язык всему человечеству. Мужик радостно задрал голову в немом смехе, будто уловил чужие мысли, и даже показалось, что он сказал: да, да. Он покивал и вновь уставил на Потапа воспалённые глаза, налитые торжествующим злом. Он поднял большой палец кулака в дырявой шерстяной перчатке, покачал раздумывая и прикидывая, и медленно указал пальцем вниз.

Автобус по-черепашьи подъехал к главной дороге и начал поворачивать к склону, создав слева небольшую пробку из легковых автомобилей. Где-то за перекрёстком раздался визг тормозов, хлопок металла о металл, звон бившегося стекла.

Потап усмехнулся, не надеясь, быть услышанным, тихо произнёс:

— Мы знакомы, приятель?

Бомж пожал плечами и покачал отрицательно головой.

— Что? — удивился Потап, произнеся шёпотом. — Ты меня услышал?

Бомж продолжал смотреть, щериться гнилыми зубами. Свет в салоне погас, автобус выехал на трассу и скрылся на крутом спуске.