Самый трудный день. 22 июня 1941 года - Михайловский Александр. Страница 14

Это «поаккуратнее» чуть было не довело группу до беды. Когда пулеметная очередь прошила левое крыло с мотором, который тут же задымил, а потом загорелся, подраненный «юнкерс» немедленно начал «метать икру» – производить выброску диверсантов не в назначенном районе, а куда попало, пока машина держится в воздухе и высота позволяет совершить прыжок с парашютом.

Нет, этих мерзавцев потом все равно поймают, никуда они не денутся, а вот старший лейтенант Матюшин за такие недоработки вполне может получить в личное дело предупреждение от начальства. И это только на первый раз. Если он продолжит косячить, то за предупреждением последуют выговор и рассмотрение дела в трибунале.

Выручили Матюшина пилоты вертолетов. Один тут же добил летающую каракатицу, чтобы немцам жизнь медом не казалась, а второй, совершив крутой разворот, вернулся и успел расстрелять в воздухе трех парашютистов, что смогли выпрыгнуть, причем последнего достали уже над самыми верхушками деревьев. Все было проделано с гарантией: пуля калибра 12,7-мм при попадании в любую часть тела не оставляет жертве шансов выжить, и работа тут будет скорее для патологоанатома, чем для следователя… Останки диверсантов потом так и нашли – в несколько фрагментированном виде.

Третий «юнкерс», в отличие от первых двух, полз низко-низко, почти над самыми верхушками деревьев. Очевидно, командование транспортной авиагруппы в Сувалках, обеспокоенное бесследным исчезновением нескольких машин, изменило полетные инструкции. Вот тут-то и можно было проявить некоторый гуманизм, ибо прыгать с парашютом с такой высоты – это форма самоубийства, причем не самая гуманная.

Опять сноп пламени из четырехствольного пулемета, очередь по левому мотору – и горящий «юнкерс» завилял, выискивая в лесу поляну для вынужденной посадки. Попытка стрелка огрызнуться из пулемета винтовочного калибра по зависшим за его хвостом странным теням была пресечена сразу и самым жестоким образом.

Как после этого «корова» немедленно не рухнула в ночной лес – знает один только Боженька. Но немецким пилотам удалось-таки дотянуть до русла небольшой речки и плюхнуться в ее болотистую пойму. Попытка уцелевших немецких диверсантов, отстреливаясь, разбежаться в стороны, пресек высадившийся тут же взвод старшего лейтенанта Матюшина, тренированный и экипированный как раз для такого рода боевых действий.

Диверсанты, вооруженные пулеметами ДП и автоматами ППД, совершенно не плясали против ОСНАЗа с его бронежилетами, приборами ночного видения, а также «калашами», «печенегами» и гранатометами «Муха». Так что из всей немецкой группы в плен попал лишь ее командир – чистокровный немец, обер-лейтенант Фогель, а также двое рядовых, один из которых был сыном окопавшегося в Германии белоэмигранта, а второй – горячим литовским парнем. Остальных или подстрелили еще в воздухе, или же уничтожили при оказании сопротивления. Если «Крокодил» прочесывает НАРами кусты, в которых засел пулеметный расчет, потом туда можно смело направлять труповозку.

Больше у группы Матюшина в эту ночь вылетов не было. Видимо, немецкое командование, озадаченное такими большими потерями транспортных самолетов и подготовленных агентов, взяло паузу и приостановило операцию. Хотя на план «Барбаросса» в общем это никак повлиять не могло. Военная машина Третьего рейха уже крутилась, набирая обороты.

22 июня 1941 года. 01:20 мск. Западная Белоруссия, Брест.

Майор ГРУ Илья Григорьевич Старинов

Как человек, весьма осведомленный в подоплеке происходящих событий, я был готов ко всему, и ничему не удивлялся. А как же иначе – ведь участие в работе совместного с НКВД разведывательного центра в Барановичах я принимал, можно сказать, с самого начала его существования. Диверсионная и контрдиверсионная деятельность есть две стороны одной медали. Меня назначили руководителем группы минного заграждения и разведывательно-диверсионного противодействия. Моим заместителем, помощником и в какой-то мере наставником стал мой коллега из будущего полковник Омелин Вячеслав Сергеевич. Вот так получилось, что майор командует полковником; но сделать наоборот, как сказал сам товарищ Омелин, было бы неправильно, с политической точки зрения.

У контрразведчиков картина была совершенно иной. Если у нас было время заблаговременно подготовиться к грядущим событиям, то их война началась буквально с первого момента существования нашего Центра. Старшим группы контрразведки назначили майора госбезопасности из будущего Филимонова Сергея Николаевича, а его заместителем стал старший майор госбезопасности Михеев Анатолий Николаевич. Работа у них была ювелирная – ведь, помимо борьбы с националистическим бандподпольем и агентами иностранных разведок, им предстояло, никого не вспугнув, проверить высшие командные кадры нашей армии и отделить агнцев от козлищ, а дураков – от предателей и заговорщиков.

Кроме этих двух основных отделов, в нашем Центре имелись группа глубинной разведки, которой руководил старший майор Павел Судоплатов, и связанная с ним глубоко засекреченная подгруппа радиоразведки, где на своем фантастическом оборудовании работали исключительно специалисты из будущего. По большей части именно они выясняли, где, кто, что, когда, почем и сколько отвесить в граммах.

Режим секретности в нашем центре господствовал жесточайший: о деятельности наших смежников мы знали только в общих чертах, как и они о нашей, да и то лишь потому, что без этого просто невозможно наладить взаимодействие. Доступ на территорию Центра был ограничен. Имел место даже случай, когда охрана не пропустила командующего округом генерала армии Павлова, потому что тот отсутствовал в списках допущенных, подписанных наркомом обороны Сталиным и наркомом внутренних дел Берией. Немного побушевав, генерал армии укатил, пообещав вернуться, но так и не выполнил обещания. Наверное, в Москве ему объяснили, как глубоко он не прав.

Пытался попасть к нам и всесильный нарком госконтроля Мехлис – человек подозрительный и злопамятный. С ним обошлись помягче: полковник Омелин, согласно инструкции на случай несанкционированного сверху визита членов ЦК, тут же позвонил по своему ручному аппарату «товарищу Иванову» и передал трубку Мехлису, после чего тот нас быстренько покинул, и даже не обещал вернуться.

Потом Омелин сказал мне, что это, скорее всего, интригует «жопа с ушами». Но все эти интриги – совершенно не нашего ума дело, на то есть товарищ Сталин, или, в крайнем случае, товарищ Берия. А мы с ним должны работать, пока еще есть время.

Первоначально в нашей с товарищем Омелиным группе был всего десяток сотрудников, перенимавших опыт разведывательно-диверсионных операций из будущего и проводивших рекогносцировку будущих районов наступления германских ударных группировок. Потом, к началу декабря сорокового года, с так называемых «курсов повышения квалификации» к нам стали прибывать командиры среднего и младшего звена, впоследствии и составившие основной костяк нашей группы. Последними, уже весной этого года, к нам в подчинение прибыли четыре отдельных саперных батальона, после чего наша деятельность смогла перейти из теоретической в практическую плоскость.

Работали мы и с просоветски настроенными товарищами из Польши, готовя из них разведывательно-диверсионные группы, которые должны начать действовать с момента нападения фашистской Германии на СССР. Ситуация на сопредельной территории была сложной. Большая часть подполья, подчинявшаяся эмигрантскому правительству Польши в Лондоне, имела не только антинемецкую, но и антисоветскую ориентацию. Так что нашим польским товарищам фактически предстояло воевать на два фронта.

Между делом полковник Омелин рассказал мне также, что в ТОТ РАЗ эти «птенцы Пилсудского» додумались до того, что в ходе войны, за счет взаимного ослабления СССР и Германии, они смогут не только восстановить для Польши границу 1921 года, но и отколоть от Советского Союза Украину, Белоруссию и Прибалтику, сделав их марионеточными государствами под польским влиянием. А вот шиш вам, панове! Пойдете против нас – вдавим в землю так, что только сок брызнет. И не говорите потом: «А нас за шо?»