Боги слепнут - Алферова Марианна Владимировна. Страница 1

Роман Буревой

Боги слепнут

ЧАСТЬ I

Глава I

Августовские игры 1975 года

Радио в соседней комнате ожило и разразилось потоком трагических маршей. Динамик хрипел, стараясь перекричать воду, рвущуюся из водопроводного крана. Обычное утро в многоквартирной инсуле. Подмастерье из седьмой римской центурии штукатуров собирался на работу.

«Состояние императора Руфина без изменений…» – хрипел динамик.

«Надо же, как долго он живет», – отметила про себя Арриетта. Многие надеялись, что Руфин выживет. Но она знала, что император умрет. Знала – и все. Откуда – неизвестно. Да и какое имеет значение, откуда приходит знание? Мы знаем, что слово «синь» обозначает бескрайность неба и простор, а «черный» ассоциируется с мраком и непроглядностью ночи. Разве нужно доказывать, что ночь черна, а радость – мимолетна?

Позвонила Сервилия Кар. Чуть грустный голос, уверенный тон.

– В три часа нас ждет Руфин. Не опаздывай.

Арриетта посмотрела на старенький хронометр. Было шесть утра. Она не знала, стоит ли прощание с императором сладкого утреннего сна.

– Ты должна прийти, – Сервилия не настаивала – утверждала. И как она только вспомнила про нее, Арриетту. Сто лет не звонила, а тут…

– Я приду, – выдавила в ответ Арриетта.

С домной Сервилией трудно спорить, она всегда права, даже, когда далека от истины.

Арриетта накрутила кольца провода на палец и стала смотреть, как раскачивается трубка. На что это похоже? На трубку, которая раскачивается. Кто может похвастаться, что походит сам на себя? Арриетта не может. Она меняется. Не хочет меняться, но меняется. Не год за годом, но минута за минутой. Минуту назад ей хотелось написать пару строк, банальных, но очень милых. Но минута прошла, и Арриетта выбросила листок в корзинку и смотрит, как он сиротливо лежит на дне – маленький серый комочек весь в изломах граней.

Ей нравится сообщать знакомым, что она – поэтесса. То есть пишет стихи. У нее вышла книжка тиражом в двести экземпляров. Если зайти в книжный магазин на Священной дороге «Зефир», то можно увидеть на витрине замусоленный экземпляр.

Арриетта бросила трубку и взяла пустую страницу. Хотела написать что-то веселое, но написала «тоска». Тоска – избитое слово, с него нельзя начать стихотворение. В мире слишком много тоски. Дома – тоска, трава – тоска, и лица человеческие тоже, почти как дома и трава. Но Арриетта не стала бросать листок в урну. Одно слово еще не означает провал, из него может что-то вылупиться.

Император Руфин умирает. В три часа дня Арриетта в числе избранных приглашена с ним проститься, император собирается сказать миру последнее слово. День до трех часов утратил смысл, скомкан ожиданием, как листок с неудачной фразой. Сооружение прически, умывание, даже завтрак нельзя растягивать так долго, чтобы день распрямился и принял удобные очертания. Само по себе приглашение лестно. Но Руфин… Что он значит для Арриетты?

Август умирает. Это звучит первой строчкой стихотворения. Но строчкой слишком многозначительной. Она не требует продолжения и не может вытащить за собой из небытия целую строфу, и потому останется в одиночестве. Арриетта даже не знала: грустно ли ей, что Руфин умирает, или нет. Во всяком случае, она ничего не хотела от него услышать, и нечего ей было ему сказать. Наверное, еще года полтора назад она бы с ума сошла, узнав о гибели императора и его армии. А сегодня ей все равно. С некоторых пор Арриетта стала подозревать, что другим – тоже. Или почти все равно. Просто они не говорят об этом вслух, как и она. И от этого ей по-настоящему становилось не по себе.

А может быть, люди сделались бесчувственными потому, что утратили гениев? Гении не позволяли людям равнодушно наблюдать за происходящим, они бы заставили подопечных грудью встать против зла. Не всех, конечно… Некоторых. Многих. И этого вполне достаточно. Но кто по собственной воле готов бороться, пока его не приперли к стене? Кто?

Хорошо бы повстречать гения. Арриетта думала об этом каждодневно. Но гении почему-то не встречались ей на пути. Ну, разве что в виде кошек.

Арриетта отворила дверь и вышла в сад. Сад – это громко сказано. Нелепо называть садом огороженный квадратик земли, в который намертво вросла старая пиния. Огромный шатер длинно игольной хвои накрывал весь «садик» лиловой тенью. Сейчас под этим шатром лежал человек. От природы крепкого телосложения, он исхудал так, что кости готовы были прорвать выдубленную солнцем кожу. Грязная туника, волосы всклокочены и в пыли. Незнакомец спал и видел удивительные сны. Неправдоподобные видения роились вокруг головы спящего, как слепни над потным крупом скакуна. Арриетта опустилась рядом на колени: интересно подглядеть чужой сон. Но только она всмотрелась в мельканье зеленоватых и голубых теней, только различила слабое мерцанье вокруг головы, как человек дернулся и проснулся. Видения мгновенно исчезли. Бродяга был красив и молод. И у него были огромные черные глаза. Они смотрели, не мигая, куда-то мимо Арриетты и разглядывали неведомое у нее за спиной. Разглядывал так внимательно, что она невольно оглянулась. Но за ее спиной не было ничего интересного. Стена дома, выкрашенная охрой, уже изрядно полинялая, и в стене пустая ниша, в которой когда-то находилась статуя. Незнакомец протянул руку и положил ладонь на голое колено девушки. Арриетта влепила ему пощечину. Незнакомец отшатнулся, по-прежнему разглядывая пустую нишу в стене.

– Кто здесь? – спросил он глухо. – Ловцы?

И тогда Арриетта поняла, что перед нею слепец. Ей сделалось стыдно за свою выходку.

– Кто ты? – задала она вопрос в свою очередь.

Незнакомец облегченно вздохнул:

– Нет, не ловцы… не ловцы… Слава богам…

Он содрогнулся всем телом, вспомнив ночную охоту и свой бег, петлянье по улицам в темноте. Впрочем, для него темнота днем и ночью одна и та же. Как он спасся? Как сумел ускользнуть? Кажется, он перепрыгнул через ограду и упал здесь под пинией, а ловцы помчались дальше, уверенные, что вот-вот настигнут добычу. Он ускользнул. Пока.

– Кто ты? – повторила Арриетта вопрос.

– Я – Гимп, бывший гений.

– Гений! – воскликнула она почти восторженно. – Значит, ты говорил с богами, да?

Он кивнул с неохотой:

– Говорил, и довольно часто.

– Ну и как они, боги? Блаженны и вечны?

– Может быть и блаженны, но не вечны. Хотя и бессмертны. Представь, бессмертны, но не вечны.

Он бросал слова, как другие бросают кости – по воле случая, имитируя мысль. Говорил не для того, чтобы высказаться, но лишь затем, чтобы скрыть чувства и опасения. Но это не злило Арриетту. Напротив. Его словесные обманки забавляли ее, как игра.