Боги слепнут - Алферова Марианна Владимировна. Страница 22

– Ну, чего тебе? – Малек раздумывал, швырнуть в раба туфлею или не стоит – гнев уже прошел.

– Сейчас будут раздавать жрачку. Изволишь наблюдать самолично?

Малек допил вино и поднялся.

– Ладно, иди, скажи, чтобы без меня не начинали.

Раб помчался вниз. Торопился. Хотел выслужиться, надеясь на прощение. А зря – усмехнулся про себя хозяин. Малек неспешно двинулся следом, как и положено богатею и рабовладельцу. Что может быть на свете восхитительнее возможности безнаказанного пнуть в бок здоровяка семи футов росту, и знать, что тот не взбунтуется, не кинется в ответ с кулаками, а безропотно стерпит. И если прикажет хозяин, бухнется в ноги и оближет туфлю. Это почти что чудо. Малек не уставал наслаждаться подобными чудесами.

Малек спустился в нижнее помещение. Здесь двое стражей, один – загорелый здоровяк с широченными плечами и бесформенным толстогубым ртом, второй – смуглый, обритый наголо и вертлявый, уже ждали. На широком ремне каждый охранник носил два ножа и кобуру, из которой грозно высовывалась вороненая рукоять пятнадцатизарядного «брута». Раб, что прежде прибегал наверх, ожидал позади надсмотрщиков – возле кувшинов с водой и корзины с лепешками. Малек кивнул Губастому и отворил маленькую боковую дверцу. Она вела в потайную комнату, откуда была видна большая зала. Прежде в этой зале он пировал с гостями, когда тем случалось добраться до крепости, а в этой комнатке дежурил верный человек. Но у Малека давным-давно не осталось друзей. Одни погибли. Других он продал в рабство. Третьи сделались его рабами. Для пиров с подхалимами и наложницами вполне хватало малого триклиния. Сейчас эта зала служила госпиталем. Сквозь тайное окошечко, скрытое лепными украшениями, в крошечную каморку долетал запах гноя, лекарств и немытого человеческого тела. Со своего места Малек видел почти все помещение. Освещенное масляными светильниками, оно тонуло в лиловом полумраке. Двое пленников ожидали возле двери раздачи пищи. Остальные сидели или лежали на койках.

Губастый открыл дверь и протолкнул корзину с лепешками внутрь, а затем внес два кувшина.

– Как дела, Лентул? Все живы?

– Пока все, – отвечал мужчина в зеленой тунике с длинными рукавами. Он был не стар, но светлые волосы надо лбом почти полностью выпали. Мужчина носил очки. Одно стекло в них треснуло, и потому медик постоянно щурился. – Но, боюсь, все не выживут.

Один из пленников – невысокий шустрый человечек – вынес одно за другим два вонючих ведра. Губастый стал обходить койки, наливая каждому больному в чашку его порцию воды и кладя перед каждым лепешку, горсть фиников, а из маленького кувшинчика плескал в отдельную чашку вино. Натренированная рука точно отмеряла дозу. Этой своей способностью разливать, раздавать и делить Губастый необыкновенно гордился. На всех, кроме хозяина, Губастый смотрел свысока. На рабов (а обитателей этой комнаты он считал рабами, хотя те не были клеймены и не носила ярма) он смотрел свысока вдвойне.

Пленники принимали его милости молча. Не благодарили, не кланялись. Губастого это злило, но он сдерживался. Наконец раздача закончилась, и Губастый покинул «госпиталь». Тут же в зале началось странное движение. Те, кто мог ходить, вставали и по очереди направлялись в угол к большому глиняному кувшину и сливали в него часть воды. Те, кто не мог встать с койки, просили совершить эту процедуру товарищей. Так же поступали и с вином. Только некоторые сливали в общий кувшин не половину, а все вино. Это походило на тайную мистерию, приношение таинственному богу. Но боги римлян никогда не отличались жадностью – им хватает нескольких капель вина, немного фимиама, первины урожая, остриженной в первый раз бороды, внутренностей животного. Мясо жертвенного животного римляне всегда съедали сами. Зачем же отдавать богам последнее? Отдавать вино и финики. И драгоценную воду? Но напрасно Малек пытался разгадать, что же на самом деле происходит.

Лишь какой-то солдат с ампутированной по колено ногой выпил свою долю вина целиком. Остальные как будто не заметили его выходки.

«Плата? Этому худосочному? – подумал Малек и подозрительно глянул на медика. – Неужели он сожрет столько фиников и выпьет все вино? Вино-то дерьмовое, с осадком».

Раб говорил, что они делают это каждый вечер. Раб полагал, что медик собирает плату. На то он и раб, чтобы так считать. Хотя и беглый. Хотя и бунтарь. Доносчик. Иначе раб думать не может. Нет, тут что-то другое. Но как разгадать – что.

Объяснение раба не устраивало хозяина.

Медик взял чашу с вином, подошел к самодельному алтарю, где стояла грубо вырезанная из куска дерева статуэтка Эскулапа, и вылил несколько капель вина на алтарь.

– Бог врачевания, – прошептал медик, – будь милостив, дай всем силы, а мне умение.

Малек ожидал, что сейчас Лентул выпьет остальное вино. Но медик этого не сделал.

– Как ты говоришь зовут медика? – спросил Малек Губастого, выбираясь из своего укрытия.

– Кассий Лентул, – отвечал тот.

– Кассий Лентул… Кассий Лентул… – повторил несколько раз Малек, пытаясь припомнить что-то, связанное с этим именем.

Когда вслед за разбушевавшимися водами реки Джаг-Джаг в пробитую брешь в стене ворвались монголы, они резали всех подряд – и тех, кто сопротивлялся, и тех, кто молил о пощаде. Повсюду бурунами вскипала вода, грязь и тина заполнили первые этажи, и в этой густой каше плескались люди и лошади, ослы и собаки. Белый жеребец с темным пятном на лбу, вырвавшись из конюшни, визжал от ужаса совершено человечьим голосом, хрипел и рвался из рук, что пытались ухватить дорогую добычу. Наконец конь взлетел по ступеням на стену Нисибиса, где уже не осталось ни одного защитника, и носился по ней, призывая хозяина отчаянным ржанием. За ним визжа от восторга, носилось степняки. Наконец одному смельчаку удалось поймать уздечку, и конь как будто смирился и даже пошел назад к лестнице, но потом, обезумев от ужаса, попятился, встал на дыбы, забил копытами в воздухе, и, опрокинувшись, полетел вниз, увлекая за собою вцепившихся в него людей. Грохнувшись в липкую лужу, он перебил себе хребет, пытался подняться, ударяя передними ногами и поднимая тучи черных брызг. И опять ржал и кричал по человечески, пока один из монголов не выстрелил ему в голову и не прекратил мучения. Если бы кто-нибудь из римлян видел происходящее, он бы истолковал смерть жеребца как мрачное знамение. Но все римляне пали.

С римлянами общаться просто. Вся их нехитрая философия – купить, подкупить, пригрозить. С варварами иначе. Они непредсказуемы. Кто их разберет, этих пришельцев из степи. Желтые плоские лица, черные узкие глаза. То ли они собираются продать тебе по дешевке пленника, то ли обнажат кривые сабли и зарубят и тебя, и твой товар. Лучше бы держаться от них подальше. Но Малек чуял добычу, она манила, она пьянила, так зверя пьянит кровь. Монголы убивали и жгли. Насиловали и вновь убивали. Но все равно много, слишком много пленников скапливалось в их лагере. Женщины и мужчины, связанные, полуголые, голодные спали прямо на земле, скованные друг с другом. Их можно купить дешево, а перепродать дорого. Фокус в том, чтобы отыскать нужный товар. И Малек готов был рискнуть. Он встречался взглядами с пленниками, ободряюще кивал, улыбался. И они уже верили, что он готов им помочь. Они ползли к нему на коленях. Торопливо шептали опухшими потрескавшимися губами:

– Спаси.

– Имя, родня, – спрашивал Малек.

Если он слышал в ответ: «Нет никого. Все погибли», – тут же отходит. Но если в Риме или Антиохии за пленников готовы были дать выкуп, Малек записывал имена. Малек рисковал. Но он всегда рисковал и потому сундуки в подвале его крепости переполнены золотом.

Вот монголка с бурым толстым лицом, похожим на засаленную подушку, варит в бронзовом котле баранину. Запах знатный. Грязную поварешку женщина моет прямо в бульоне. И миску тоже. Двое степняков тянут за уши третьего, дабы тот разинул рот, и вливают ему в пасть вино из глиняной бутыли. Еще двое хлопают в ладоши и пляшут. Малек отворачивается, чтобы скрыть брезгливую гримасу. Властители… Скоро весь мир будет вытирать перепачканные кровью и жиром руки о не стиранные кожаные штаны. А те, кто разгуливает в белых тогах, чистит зубы по утрам, а на ночь читает поучения Сенеки и Марка Аврелия, разучились сражаться.