Ничего, кроме страха - Ромер Кнуд. Страница 9

Маму отправили в воскресную школу, и там она подхватила вшей, ее длинные светлые волосы пришлось остричь, с нее сняли платье и обрядили в какое-то рубище — черное, уродливое и колючее. Ей выдали молитвенник — они там все время молились, стоя на коленях, и соблюдали все церковные праздники. Прошел год — с рождением Христа, смертью и воскресением, и еще один год, а мама все ждала известий от бабушки и не понимала, почему за ней до сих пор не прислали. Она была уверена, что письма к ней не доходят, их кто-то перехватывает, и мечтала о побеге, а ложась спать, беззвучно плакала, стараясь не разбудить тетушку, которая похрапывала с открытыми глазами рядом с ней.

Мама решила, что весь мир о ней забыл. Когда она, наконец, получила письмо от бабушки, ей показалось, что открыли крышку гроба, и к ней проник свет. Ее вызывали в Клайн-Ванцлебен — она поедет к маме и будет жить со своим отчимом! До этого она никогда не видела Папу Шнайдера. Она собрала чемодан и отправилась на вокзал. Высунув голову из окна вагона, она радовалась ветру и поезду — он приближал ее к маме со скоростью сто километров в час. На станции ее встретила служанка, вдвоем они пошли по улицам городка, потом вышли на проселочную дорогу и, наконец, добрались до усадьбы: длинные красные строения, черные фахверковые переплеты, острые верхушки башенок, а на самой высокой башенке — часы. Вокруг были сплошные поля. Они прошли через двор, позвонили в звонок, и Папа Шнайдер открыл дверь, а мама собралась с силами и, широко улыбнувшись этому совершенно незнакомому человеку, сказала: «Guten Tag, Vati»^[32].

В 1910 году родители отца переехали из гостиницы «Орэховэд» в прекрасный дом в Нюкёпинге. Над входом золотыми буквами было написано «Бельвю», дом был трехэтажным, с высокой деревянной башенкой, крытой медью. Бабушка чуть было не упала в обморок, когда Карл достал ключи и открыл дверь. Они прошли через бесконечный ряд комнат, где потолки казались выше, чем небеса. Карен сказала, что дом этот не для них, но Карл заверил ее, что нет никаких причин так считать. Он решил открыть автобусную компанию — у них будут деньги и на дом, и на детей, и на многое другое! Надо просто держать руку на пульсе, и вот увидишь, скоро Копенгаген и Берлин будут связаны прямой линией сообщения, а Нюкёпинг окажется как раз в нужном месте — он превратится в новый центр торговли и туризма! Карен промолчала в ответ, распаковала вещи и повесила на стену кухонные часы. Несколько лет спустя Карл обанкротился.

Они были по уши в долгах. Дедушка потерпел полное поражение, он садился на скамейку у железной дороги и, уставившись в одну точку, смотрел, как мимо проносятся поезда, и в остальное время молчал, не желая ни с кем разговаривать. Он забивался в свой кабинет и сидел там в одиночестве за опущенными шторами, а тем временем у него выросла борода, длинные волосы и длинные ногти. Он перестал мыться и есть. Так продолжалось, пока дедушка не достиг дна и не умер для всего мира — а потом он вдруг резко переменился, повеселел и решил начать все сначала. Не существует нерешаемых задач, в этом мире все возможно!

За автобусной компанией последовал обувной магазин на Фрисегаде, который довольно скоро пришлось закрыть: ведь в модных парижских туфельках не пойдешь полоть свеклу, — жители города всласть повеселились над выставленными в витрине моделями. Покупатели заходили в магазин так редко, что дедушка пугался, когда звенел колокольчик, и спрашивал: «Что вам надо?» Потом он прочитал в газете о «Копенгагенской телефонной компании», которая обслуживала более пятидесяти тысяч абонентов, и решил продавать телефоны людям, которые жили в двух шагах от всех своих знакомых, а дома у них уже валялась куча разных аппаратов, но при этом некому было звонить. Он снова сел на скамейку и ушел в себя, но уже очень скоро распахнул двери нового магазина — «Мотоциклы „Нимбус“» — и засверкали вспышки фотографов, а дедушка размахивал руками и улыбался газетчикам, фотографировавшим хозяина в приподнятом настроении на фоне праздничных флажков, развешенных по случаю открытия очередного безнадежного предприятия.

За историей его падения можно было следить по газете «Ведомости Лолланда и Фальстера», и по мере того как терялась надежда, что в действительности все образуется, дедушка начинал эту действительность выдумывать. Покупая в кредит и не имея при этом денег, он сочинял всякие небылицы и приводил одно оправдание за другим, и чем хуже шли дела, тем красочнее становились его истории. Скоро будут доходы от канадских акций! Он должен вот-вот получить долю наследства от дальнего родственника и за него готовы поручиться, просто письма поручителей не дошли по почте, — он только что разговаривал с адвокатом суда второй инстанции, тот лично свяжется с вами в ближайшие дни! У дедушки хорошо был подвешен язык, и он пытался упредить катастрофу, надеясь на будущее — рано или поздно оно должно добраться до Нюкёпинга, хотя городок и находится в глухой провинции, — и дедушка, закрыв глаза, молил высшие силы о том, чтобы ему улыбнулась удача, пока еще не слишком поздно.

Карен приходилось брать на себя повседневные заботы, пытаясь хоть как-то сводить концы с концами. У нее на руках было двое детей, а потом трое, и, наконец, четверо: Лайф, мой отец, Иб и их сестренка Аннелисе, — и она выбивалась из сил, чтобы все были сыты и одеты. В дополнение ко всем своим домашним заботам она иногда подрабатывала уборщицей или нанималась собирать клубнику, она пекла хлеб, выращивала овощи и каждый вечер придумывала новое название для супа: луковый суп, картофельный суп, бульон с яйцом — дедушка спрашивал, нет ли в супе коньяка — да, и коньяк она добавляла, и суп растягивала на такое количество дней, что, в конце концов, в нем ничего не оставалось, кроме лучших намерений и любви. Она крутилась как белка в колесе, шила и вязала, из ничего делала праздник, а в это время их вещи приходилось распродавать. По вечерам, закончив свои дела, она укладывала детей спать и целовала их перед сном, обещая им что-нибудь не всегда выполнимое.

Непонятно, чем они жили, и никто не осознавал, насколько на самом деле плохо обстоят дела, — только мой отец. Он вытянулся, похудел и вырос из своей одежды. Прекрасно понимая, в чем причина их бед, он знал, что на Рождество в подарок они получат лишь пустую болтовню да оберточную бумагу. Он изо всех сил старался помогать матери и хорошо учиться, и после девятого класса не пошел в гимназию, а поступил учеником в Сберегательную кассу. Он заботился о Лайфе, который страдал костным туберкулезом и почти не вылезал из больниц, оплачивал уроки танцев Аннелисе и платил за школу младшего брата Иба, который прогуливал, курил и воровал. Если кто-то начинал дразнить Лайфа, потому что тот был инвалидом, отец ругался и грозился позвать полицию, а потом приходил Иб и всех сильно и долго лупил, и вообще Иб все больше и больше начинал походить на уголовника. Аннелисе злоупотребляла косметикой и пропадала по ночам, и папе время от времени приходилось забирать ее из ресторанчика «Фризская таверна». По утрам он делал уроки с Ибом, который связался с сомнительной компанией и начал пить, — а после работы отец брал под мышку портфель и отправлялся в вечернюю школу изучать бухгалтерию, стенографию и немецкий, и на уроках он всегда поднимал руку и знал правильный ответ.

Самым счастливым днем в жизни моего отца был день, когда его приняли на работу в акционерное общество «Датская строительная страховая компания». Это было в 1934 году, и отец был готов рассказывать об этом бесконечно. Сначала в газете появилось объявление о вакансии, а потом директор Дамгор встретился с ним в офисе компании на Рыночной площади. Дамгор был великий человек, он сам создал компанию с нуля вместе с тремя сотрудниками: фрекен Слот, кассиром Максом Кристенсеном и своим зятем Хенри Мэйландом. В компании применяли систему перестрахования, и клиенты могли сэкономить пару крон, если покупали полис на десять лет — в наши дни такое уже невозможно. Я слышал эту историю из уст отца тысячу раз, если не больше, и он всегда сиял, когда доходил до того места, где директор Дамгор заглядывает к отцу — был поздний вечер, но отец задержался на работе — и спрашивает отца, а не играет ли он в бридж? Отца научили играть в бридж знакомые старушки — ему нравилось ходить в гости к пожилым дамам и общаться с ними, — и он, конечно же, охотно согласился на роль четвертого партнера и стал регулярно играть с членами правления, пить кофе с коньяком, отказываясь от сигар, — и в итоге получил повышение. Директор всегда симпатизировал ему, говорил отец, и на губах у него блуждала улыбка. Он мог бесконечно повторять эту историю — для него она была все равно что евангелие, источник света в темные времена.