Одна Зима на двоих (СИ) - Верховцева Полина. Страница 36

В шатре стало слишком мало воздуха, но слишком много грозовых разрядов, от которых дыбом поднимались волоски на руках, а мурашки. Ох уж эти мурашки. Казалось, их волна никогда не ослабнет. По рукам, животу, бедрам. Потом наверх, теряясь на затылке.

Хасс слушал ее дыхание. Ловил каждый вздох, каждое движение. Втягивал полной грудью ее запах.

Она пахла желанием. Сладким, как мед, но с нотками горькой ненависти. Убийственное сочетание, способное вскружить голову. Уже вскружило. Он хотел ее себе всю, хотел знать, что у творится у нее в голове, хотел для себя все ее эмоции. Выпить до дна каждую, пусть даже это и ненависть. Зато его.

Сам поморщился от этих мыслей и едва заметно тряхнул головой, пытаясь отогнать наваждение. Глупость. Слабость. Нет смысла.

Зачем ему эмоции какой-то рабыни, которую через неделю отдаст на растерзание императору и даже не вспомнит, как она выглядит? Имени не вспомнит?

Не нужна.

Схватить за волосы цвета зрелой пшеницы, намотать на кулак и нагнуть, прижав лицом к столу. Содрать эти некрасивые панталоны, забрать то, что хочется. Грубо не задумываясь, не заботясь о том, какого ей.

Он накручивал, пытаясь разогнать по венам ярость, убедить себя в правоте, а между тем рука вернулась к шее, нырнула в волосы на затылке.

Просто рабыня. Игрушка. Он в своем праве, может делать что хочет.

Сжал кулак, запрокинуть голову.

Ким не противилась. Все так же с прикрытыми глазами, кусая алые губы, позволяла ему это делать.

Мужской взгляд впился в бешено пульсирующую голубую венку на шее. Такая нежная. Медленно, будто через силу Хасс склонился ниже, почти уткнувшись в нее носом, дурея от пряного аромата.

— Ведьма, — хрипло выдохнул, слегка прикусывая кожу, — признавайся, ты ведьма?

— Нет, — Ким едва держалась на ногах, — лекарка, слабая. Почти ничего не умею.

— Тогда почему каждый раз рядом с тобой у меня в голове происходит затмение?

— Я не знаю, кхассер.

Кулак сжался сильнее, натягивая волосы на затылке, и Ким со стоном прогнулась назад, откидываясь на горячее плечо. Этот стон прошелся по обнаженным нервам, добивая остатки самообладания. Резко дернув ее за руку, развернул ее к себе лицом. Потому что хотелось видеть глаза, то, что отражалось в пленительной зелени.

Ким с трудом сглотнула. Рядом с ним так тяжело находиться! Он всего лишь держал чуть выше локтя, а такое ощущение будто заполнял собой все вокруг. Был везде.

Она снова зацепилась взглядом за мутную каплю, сорвавшуюся с его волос на широкую грудь, и не сдержала удивленный возглас:

— Твои раны!

Не удержалась и прикоснулась к ярко алым рубцам на том месте, где еще недавно кровоточили разорванные края.

Хасс поджал живот, чуть не выругавшись вслух. Какие раны? Он уже давно забыл о них! Имело значение только это легкое прикосновение. Едва уловимое, словно ночной серебристый мотылек задел ажурным крыльями, но острое настолько что пробивало до самых пяток.

Точно ведьма! А впрочем неважно. Держаться все равно больше не было сил. Предел выдержки достигнут.

Он подхватил ее на руки так, словно она ничего не весила, и направился к кровати. Все мысли о том, чтобы нагнуть, использовать, принудить казались убогими в своей глупости. Не так он хотел. По-другому. Чтобы кричала от страсти. Мяла в ладонях мягкие шкуры и шептала в беспамятстве его имя. На меньшее он пока был не согласен.

Спустя время, когда обессиленная и расслабленная Ким задремала, свернувшись клубочком под мягкой шкурой, Хасс наблюдал, как разглаживалась хмурая складочка между бровей, а в уголках губ появлялась едва заметная сонная улыбка.

Сам кхассер не улыбался, наоборот, чем дольше смотрел на спящую девушку, тем мрачнее становился.

Красивая, маленькая, хрупкая. Ее хотелось не только присвоить, всю, полностью, без остатка, но и защитить, укрыть от остального мира. Ревниво спрятать от чужих взглядов.

Но не это было самое страшное.

Хасс хмурился, потому с каждым мигом все острее понимал: ему мало ее ненависти.

Глава 16

Ей едва удалось дождаться вечера. Днем выходить из шатра было слишком опасно: стоило только появиться возле полога, как на нее устремлялись десятки глаз. За золотой наложницей кхассера наблюдали все, кто с интересом, кто с опаской, кто с едва скрываемым недовольством. Ким с тоской вспоминала то время, когда она могла перемещаться по лагерю безмолвной тенью, на которую мало кто обращал внимания. Теперь все стало иначе. Слишком много беспардонного интереса со всех сторон.

К тому же Хасс запретил выходить из адовара, и кто-нибудь из наблюдателей запросто мог донести ему о том, что рабыня ослушалась.

Она была слишком уставшей, растерянной, измученной собственными ощущениями и мыслями. Изменения, произошедшие в ее жизни за последние сутки, сводили с ума, заставляли задыхаться и краснеть даже от мимолетного воспоминания. Еще не до конца осознала, не до конца приняла.

И вряд ли когда-то примет, но сейчас дело было не в этих изменениях, не в ней, и даже не в Хассе. Сейчас речь шла о том, что раненая вирта, посаженная на цепь среди шатров, полностью зависела от нее. Никто не принесет ей ни еды, ни воды, если этого не сделает сама Ким.

Поэтому дождавшись сумерек, она на свой страх и риск выскользнула из шатра и мелкими перебежками от укрытия, к укрытию, стала продвигаться к цели. В руках у нее был аккуратный куль, свернутый из старого полотенца. В нем — хлеб, яблоки, пара кусочков мяса, орехи. Готовясь к вылазке, Ким смела со стола кхассера все съедобное.

Конечно, в своем нынешнем облике вирта предпочла бы обрезь брюшины, потроха, на крайний случай куриные головы с мясистыми гребнями, но, к сожалению, этого Ким ей дать не могла. Придется перебиваться тем, что есть под рукой.

Улучив момент, когда поблизости никого не было, Ким стащила ведро с водой у других вирт, привязанных под широким навесом. Они долго фыркали и недовольно ржали ей вслед, возмущенные таким некрасивым поступком.

— Ничего. Вам еще принесут, — ворчала Ким, аккуратно шагая, чтобы не расплескать, — нам нужнее.

Возле одного из шатров ей повело наткнуться на тарелку с остатками ужина. Кто-то из воинов поленился вернуть ее обратно, и Ким тут же смахнула объедки в куль.

Лисса встретила сердитым шипением.

— Извини. Не получалось раньше выбраться.

В ответ снова раздалось недовольное клохтанье.

— Тише! — сердито цыкнула на нее Ким, — услышат, придут и все! Меня утащат обратно, посадят под замок, а ты от жажды помрешь! Будешь тогда знать, как шипеть.

Вирта затихла, будто поняла, о чем речь и недоверчиво принюхалась.

— Вот, — Ким развернула куль и вывалила его содержимое перед виртой, — что смотришь? Ешь! Другого все равно нет.

Негодующе фыркая, зверь ухватил зубами одну лепешку и без видимого удовольствия проглотил ее.

— Зато не голодная будешь, — подбодрила девушка, — жуй, давай!

Она подняла с земли ведро Лиссы, в котором на дне осталось немного грязной, нагревшейся за день воды. Потрясла его, слила муть в угол и наполнила свежей.

Где-то вдалеке снова загремели джембе.

— Что ушами прядешь? — вдохнула Ким, почесывая шипастую холку, — барабанят. Как всегда. Сейчас костры разведут и босые, полуголые девушки начнут танцевать. Представляешь? На них из одежды — только клочок ткани вокруг бедер, да бусы вокруг шеи. Они такие…такие

Тяжело было подобрать слова. Распущенные, вызывающие, невоспитанные

— Красивые, — наконец выдохнула она.

Той самой дикой, первобытной красотой, которая проникает в кровь, заставляя ловить взглядом каждое движением.

Если бы ее схватили и начали пытать, Ким не призналась бы даже самой себе почему ее это так раздражает. Почему сейчас, вместо того чтобы планировать побег, она размышляет о том, где Хасс. На обходе? В долине? Или там, у костров, сидит среди других кхассеров, и рядом с ним в призывном танце извиваются гибкие женские тела?