Девушки без имени - Бурдик Серена. Страница 63

— Ты не умираешь, и не смей так шутить.

— Но я умираю. Умираю с самого рождения, — грустно улыбнулась Эффи. — Нельзя отказать тому, кто умирает.

Вообще-то она была права.

— Ну ладно.

Я дотянулась до футляра и открыла его. Внутри он оказался все таким же гладким и ярким. Бархат напоминал мне красные кончики перьев черных дроздов, на которых я часто смотрела из окна, когда играл отец. Тогда мне казалось, что они завидуют его музыке, которая была гораздо красивее их щебетания, и слушают, чтобы научиться его песням.

Скрипка тоже осталась прежней: туго натянутые струны не лопнули. Я тронула одну, и она издала грустный звук. Я покрутила колки, настраивая скрипку, пока струны не стали звучать более слаженно. Эффи внимательно наблюдала.

— Только многого не жди. — Я затянула конский волос на смычке, встала и сделала реверанс: — Мадам. — Потом прочистила горло и подняла скрипку к плечу. Раздался страшный скрежет, будто кто-то царапал воздух, и я тут же ее опустила: — Я же говорила!

— Не смей останавливаться! — Эффи всплеснула руками.

Я поморщилась и продолжила возить смычком по струнам, пока звук не выправился — как будто я разглаживала простыню. После этого музыка потекла свободно, и в комнате будто стало светлее. Я вдруг подумала, что, выживи моя сестра, ей бы уже исполнилось пять лет. Она бы сидела на полу у очага, а я ей играла. Мама возилась бы у плиты, убрав волосы в огромный узел на затылке, и напевала без слов, что-то стряпая. Отец кивал бы в такт музыке и ворошил угли в очаге, а после моей игры указал бы на ошибки.

Если бы девочка не умерла, мы все были бы здесь.

Одну за другой я вспомнила все папины песни. Музыка смыла усталость, но, закончив последнюю песню, я вдруг все ясно осознала: мамы с папой нет, младшей сестры нет, возвращаться некуда. И я должна еще поблагодарить Господа за то, что он сохранил мой старый, полный пыльных воспоминаний дом и позволил мне с ним попрощаться.

Последнюю ноту я тянула как можно дольше. Звук отдавался в костях. Я знала, что хочу сделать. Наутро я сразу же пойду в город и продам скрипку. Денег хватит, чтобы посадить Эффи на поезд до Нью-Йорка и купить мне билет на Запад. Я слышала, что там девушка вроде меня может начать новую жизнь.

В комнате было жарко. Когда я убрала скрипку в футляр, с висков у меня капало. Смешно осознавать, что делаешь что-то в последний раз. Я чувствовала, что плачу, но не хотела, чтобы это видела Эффи.

— Мне нужно пописать, — объявила я, вышла и присела в траве, посматривая на старые могилки.

Вытерев слезы, я вернулась и сказала Эффи, что она выглядит так, будто уже умерла, поэтому должна лечь. Кровать оказалась голой, простыни комком лежали на комоде. Я встряхнула их — и во все стороны полетели пыль и грязь. Мыши проели в белье дыры.

— Неплохо жили эти твари. — Я взбила подушки и застелила кровать, как могла. Эффи не обратила на грязь внимания. Она рухнула в постель, будто белье было шелковым.

— Ничего лучше быть не может, — улыбнулась она.

— Ну, я кое-что могла бы назвать. — Я скинула туфли и залезла к ней. У меня не было сил раздеться.

— Ты так красиво играла. Напомнила мне сестру.

Она была балериной.

— Была?

— А может, и есть. — Она рассмеялась. — Я теперь ничего о ней не знаю.

— По крайней мере, у тебя есть одна сестра. А все мои сестры похоронены на заднем дворе.

Эффи нащупала мою руку под одеялом. Она напомнила мне Эдну, и мне захотелось убрать руку, но Эффи держала крепко, и мне не хватило духу.

— Я не хочу больше задыхаться, — прошептала она.

Странно было думать, что такая простая штука, как дыхание, у кого-то вызывает проблемы.

— Ну ты же не можешь просто взять и прекратить дышать.

— У меня нет выбора.

Какое-то время мы слушали мышиную возню и шуршание листьев.

— Расскажи мне сказку, — попросила Эффи. — Любую. Я ничего не могу выдумать после этих уколов. У меня в голове будто подушка вместо мозгов.

— Я не знаю ничего интересного.

— Тогда расскажи мне свою историю. Я ведь ничего о тебе не знаю. Я бы рассказала свою, но я слишком устала. — Она дышала с заметным трудом. — Пожалуйста! — Эффи сжала мою руку.

Может быть, виновато было возвращение домой, когда я уже не чаяла снова увидеть хижину, или слабый сладкий запах маминой розовой воды, который будто бы все еще остался на белье, или музыка, звучавшая в ушах. А может, моя уверенность, что Эффи умирает, а значит, ей можно исповедаться. Я не знаю причины, но я рассказала ей всю правду о себе. Слова рвались наружу, как звери из клеток.

В детстве время было ярким и живым, после маминой смерти оно стало хрупким и колючим, бесцветным, как фотопластина. Ничто не казалось настоящим. Я думала, что Эффи заснет, но она слушала внимательно. Я ничего не упустила. Рассказала ей, что спала с Ренцо, что мама умерла, что я выкинула младенца в воду, что не хотела убегать из Дома милосердия, потому что меня не ждало ничего хорошего, что я сделала это только ради Эдны, которая бросила меня одну в лесу, где надо мной надругался мерзкий полицейский.

Когда я закончила, рука Эффи будто закостенела. В глазах у нее стояли слезы.

— Мне так жаль… — прошептала она.

Я не ждала от нее понимания и пожала плечами:

— Что теперь жалеть? Что сделано, то сделано.

— Ты не сказала, как тебя зовут по-настоящему.

Я выудила имя из памяти, покрутила его, как тусклую безделушку, которую хотела начистить.

— Сигне Хаген. — Здесь это имя снова показалось моим, хотя бы на одну ночь.

— Красивое. — Она улыбнулась. — Тебе подходит.

— Меня так отец назвал. Он говорил, что это имя означает «победа» и что я должна быть его достойна. Когда мне было семь, я прошила юбку посередине, чтобы она стала как штаны, втерла сажу под глаза, наточила палку и бегала по лесам, крича, словно воин. Я оставалась там до темноты, чтобы проверить, насколько я храбрая. Думала, меня выпорют, когда я вернусь, но папа только спросил, не добыла ли я что-нибудь на ужин, а мама поставила передо мной тарелку и велела есть. Она сказала, что воинам нужно хорошо питаться, чтобы быть сильными. — Я тоже улыбалась.

— Она была хорошая. — Эффи посмотрела в потолок.

— Да. — Я очень устала и не хотела больше думать о прошлом. — Давай поспим.

Эффи покачала головой. Губы ее шевелились, будто она шептала что-то стенам.

— Ну как хочешь. — Я отвернулась к окну. — У меня уже нет сил.

Я еще долго лежала, гладя в окно. Край выбитого стекла походил на крошечные прозрачные горы. Еще не совсем стемнело, и я видела ярко-розовый шиповник снаружи. Может быть, поэтому я почувствовала мамин запах?

Сестры говорили, что после исповеди становится легче. Кажется, они не совсем лгали, потому что, закрыв наконец глаза, я почувствовала, будто ничего не вешу. Во сне мама сорвала розу и, просунув руку через окно, вставила ее мне в волосы.

29

Эффи

Я чувствовала, что рядом лежит сестра. Протянув руку, я ощутила ее теплую крепкую спину и хотела позвать по имени, но давление в груди не позволяло словам вырваться из горла. Я села. Лунный свет мерцал перед глазами, как вода под лучами солнца. Я была не дома. Мне хотелось спросить Луэллу, где мы, но я смогла только ткнуть ее в спину.

— Что такое? — Она спрыгнула с кровати, ударилась ногой об пол, выругалась хриплым со сна голосом.

Только тут я поняла, что это не моя сестра, и сразу с болезненной ясностью вспомнила все.

Мэйбл потрясла меня за плечи:

— Ты можешь дышать? Что случилось? Ты жуткого цвета. Скажи что-нибудь.

Я упала на спину, и она снова выругалась:

— Черт возьми! Даже фонарь не нашла. Я пойду за помощью. Там хоть луна светит. Увижу тропинку. Только не смей умирать, ясно?

Она поправила подушку у меня под головой:

— Это все дом. Чертов дом! Нельзя было приводить тебя сюда. Пойду к тому фермеру, он ближе всех. Покажем тебя врачу.