Долгая ночь (СИ) - Тихая Юля. Страница 41

Я кивнула, а Арден мелко написал на карте: «~9:15 ссора».

— Ещё была швея, Кенна Биста, белка. Она доставила следователям много хлопот, на неё извели почти шестьдесят листов бумаги, потому что она постоянно вспоминала что-то новое или опровергала что-то, сказанное ранее. Дело в том, что мимо сквера она проходила дважды, когда шла к подруге и когда потом шла обратно. Из её слов, по крайней мере их окончательно варианта, получается, что оба раза пара просто разговаривала. Она заговаривала о том, что он, кажется, её ударил, но не смогла сказать, ни как, ни когда, ни почему не вмешалась. Следователь счёл, что удара она на самом деле не видела, просто переволновалась и очень хотела быть полезной и ключевой свидетельницей.

Здесь я могла только пожать плечами: я знала Кенну, как и любого жителя Амрау, но не очень близко. Она производила впечатление немного суетливой, но в целом добродушной тётеньки, из тех, что на любое известие всплёскивают руками и падают в обморок.

— Туда Кенна вышла сразу, как закончился новый выпуск «Монастырской розы». Судя по программе телепередач и маршруту, у сквера она была примерно в девять десять, раньше, чем пекарь. Когда точно она отправилась обратно, Кенна не смогла вспомнить. Её подруга, выдра Рази Бремингалья, тоже не ответила. Зато пара Рази, бобр Кажир Бремингалья, бурчал, что болтушки мешали ему смотреть повтор лыжной гонки, но не слишком долго. Из той же программы телепередач мы знаем, что повтор начался в девять тридцать. Следователь предположил, что второй раз Кенна видела возлюбленных незадолго до десяти.

Арден снова взялся за карандаш и написал: «~9:10 разговор, ~9:50 разговор», а у меня всё отдавало в ушах эхом это его «возлюбленные».

Они были знакомы меньше суток. Ара, конечно, была в полном восторге: пара, самостоятельная жизнь, а у него ещё и такие рога!.. Но «возлюбленные»? Откуда бы там взяться любви — за примерно восемнадцать часов? Или что же, он и правда считает, что достаточно одного только запаха, чтобы…

Она ведь не любила его. Так же, как и я — не люблю. Они — и мы — ещё только встретились, увидели что-то поверхностное, что-то заметили, что-то себе придумали; что-то понравилось, что-то расстроило; он был для неё чужак, на которого волей Полуночи пришлось посмотреть повнимательнее.

Заметили бы они друг друга, если бы не Охота? Или прошли мимо, и всего этого… не было бы?

Какая глупая, дурацкая случайность! Она могла бы жить, прясть охранные кружева, плести свои волшебные косы, прекрасные, как у принцессы Полуночи. Но это почему-то не сбылось.

xxxvi

Арден продолжал, не зная, о чём я думаю. Если в начале он ещё поглядывал на меня, пытаясь хоть как-то следить за речью, чтобы не задеть «потерпевшую», то сейчас увлёкся.

— Дальше был филин Ёцка Ка, коммивояжёр, приезжий из Тиб-Леннау, — он быстро перелистывал свои записи: я видела, как горящий взгляд бежит по строчкам. — Если бы показания свидетелей всегда были, как у него, мы все остались бы без работы. В девять двадцать восемь Ёцка, дремавший на сосне в двух дворах от сквера, ощутил сильный энергетический всплеск, а за тем сразу же ещё один, оба ярко окрашенные агрессией. Это ему не понравилось, он слетал поглядеть и увидел, как двое малолеток неумело, но старательно палят друг в друга заклинаниями, перечень прилагается. Гражданин Ка направился в полицию, потому что «служители порядка обязаны пресечь подобное хулиганское, социально опасное поведение», прости Полуночь, кто вообще захотел бы работать с таким коммивояжёром… но, в общем, «полицейские проявили преступную халатность», а именно — отсутствовали на рабочем месте.

— У нас нет толком полиции, только шериф и два патрульных, — неловко пояснила я, почему-то почувствовав необходимость что-то сказать в защиту маленького, тихого Амрау, в котором смерть Ары обсуждали почти год все кому не лень, но всегда как-то в стороне, отдельно, не с нами.

— Я знаю, а Ёцка не знал. Что шерифу можно позвонить и как это сделать, почему-то тоже. Поэтому свои ценные наблюдения он принёс в отделение только следующим утром, и ему даже сказали «спасибо», но было, конечно, уже поздно.

Поздно. Конечно, было поздно.

То, что Ара пропала, заметила мама. Она вернулась чуть за полночь, довольная и пропахшая настойкой так, что не нужно было быть двоедушником, чтобы это чуять. Я держалась, как гордый партизан на вражеском допросе, и говорила какую-то чушь, которая тогда казалась мне остроумной и очень хитрой. В итоге мама решила, что у молодых горячая кровь и всё такое, прочитала мне нотацию о неподобающем поведении и ушла спать. Тревогу забили только на рассвете, и лишь в обед обратились к шерифу, а тот вызвал лис, — когда стало ясно, что Вердал тоже исчез.

Нашли Ару уже следующим утром, а потом понадобилось время, чтобы извлечь тело. Те сутки, что её искали, смазались в моей памяти, спрессовались в разношёрстный набор бессвязных кадров и звуков: вот мама стоит у окна и, сама того не замечая, рвёт на ленты занавеску; вот толпа людей, собирается у нас во дворе, шериф что-то говорит, раздаёт какие-то указания и курит на летней кухне, пока группы добровольцев возвращаюся и отчитываются; вот папа ревёт и ломает голыми руками боярышниковые кусты; вот платяной шкаф и корзина белья, которые разоряют чужие руки. И со всех сторон, отовсюду: нет… нет… нет… к сожалению, ничего… нет…

На мосту нашли следы в снегу и запах. Мама упала там на колени и выла, выла, как раненый зверь, оглушительно и без слов. Ей дали каких-то трав, и они легла там же, в снегу, бормотала что-то, а потом снова начинала глухо, отчаянно рыдать.

«Я буду искать со всеми», говорила тогда я. Но меня не пустили. Тётя Рун держала меня и брата, обоих, за руки, и не отпускала ни на секунду. Велела молчать и не отвлекать взрослых.

Я не умела слышать запахи, но я знаю: Ара пахла теплом и травами. Ара пахла защитными чарами, тонкой шерстяной пряжей, красителем из пижмы и медного купороса, жжёными атласными лентами и мылом на травах. Ара была прекрасна; Ару нельзя было не любить.

— Ещё её видел Глен Барила, енот, вот здесь, у своего дома. И Дерда Люша, рядом с колодцем. А также Пишель Таа, примерно здесь, у самого хутора. И, конечно, пара лебедей, на дороге, уже в новой части города.

Арден назвал ещё несколько имён и с гордостью оглядел россыпь точек на карте. Я посмотрела тоже, но никакой картинки из них не складывалось: просто хаос из случайных мест.

— Тебе это о чём-то говорит?

— Нет, — я пожала плечами. — Наверное, она… переживала, и ходила просто так, без особой цели.

— Лебеди встретили её на дороге, ближе к одиннадцати вечера. Они шли от родителей девушки, они живут на второй линии коттеджей, к гостинице. Встретились вот здесь и утверждали, что Ара шла им навстречу. Это, получается, от моста к дому.

Я медленно кивнула.

— Она могла вернуться потом. Я не думаю… я сомневаюсь, что она могла в этот момент что-то планировать и в целом… ну… как-то внятно думать.

— Возможно. А скажи мне, Кесса, — Арден прищурился, — были ли у Ары часы?

Я на миг замешкалась, но всё же сказала:

— Да. Наручные. Она всегда их носила, и… нашли её тоже в них, но они разбились, не было стрелок…

— …и поэтому, а также из-за профнепригодности, их не внесли в опись.

— Допустим, — я нахмурилась. — Но при чём здесь?

Арден накрутил косу на пальцы, довольно прищурился.

— Ты, наверное, знаешь. Мы, лисы, и некоторые из волков, ощущаем запахи не так, как остальные. Мы их, как бы сказать… почти видим. Я могу сесть на перроне, зажмуриться и «посмотреть», как бродили пассажиры, что делали, сколько и где стояли, насколько были здоровы, что чувствовали, а иногда даже — что держали в руках. Благодаря нам в Кланах высочайшая раскрываемость преступлений! Если о происшествии стало известно в первые хотя бы три дня, все причастные будут обнаружены. Понимаешь?

Я кивнула, хотя сквозящая в голосе Ардена гордость была мне почему-то неприятна. Лисы берут след даже не три, а пять дней, им для этого даже не обязательно обращаться, это все знали; некоторые особи с «феноменальным нюхом», вроде Ардена, могли что-то учуять и через неделю. В детстве это приводило меня в ужас: как они живут, бедные, в такой какафонии информации!.. Потом, после побега, ужас стал ещё плотнее и гуще, но уже по другим причинам.