Долгая ночь (СИ) - Тихая Юля. Страница 59

Арден удивлённо поднял брови.

— Что именно?

— Крысиный Король. Ты же не думаешь, что Вердал имеет какое-то отношение к Крысиному Королю?

Он нахмурился:

— Кесс, я не ласка. И даже — пока — не в Службе. Но Матильда думает, что…

— Матильда слегка ку-ку, — вставила я. — Она повёрнутая на этом своём фольклоре. Но ты же не думаешь действительно… то есть… в смысле…

Арден смотрел на меня с каким-то тяжёлым, густым недоумением, как будто я то ли пошутила ужасно неудачную шутку, то ли принялась доказывать, что небо жидкое и зелёное. Я смешалась и принялась вычерчивать на листе схему триклинной сингонии медного купороса.

— Ты помнишь взрыв на перевале Марпери?

— Довольно смутно, — честно сказала я.

Марпери — это совсем недалеко от Амрау, тоже Подножье, только северное; мы стоим на одной железнодорожной ветке, и даже трасса одна, К-3. Если ехать по ней из столицы Кланов, будет сначала зелёный-зелёный, равнинный Луг, потом туманное Заливное, в котором по ночам пляшут дикими звёздами светляки, а затем Подножье Южное и Подножье Северное, разделённые каналом. По этому каналу от побережья отправляют через цепь из двенадцати шлюзов тяжёлые, широкие баржи. У перевала Марпери они разгружаются, и дальше товары поднимают на механических платформах к лунным.

Ара ездила туда вместе с классом на экскурсию и рассказывала с восхищением и про огромные колёса-шестерни, и про пасти шлюзов, и про застеклённые кабинки в вышине, откуда линия канала проглядывается до самого дрожащего в мареве порта и вызолоченной солнцем морской дороги к колдовским островам. В семейном альбоме остались из той поездки плохонькие, зернистые фотографии.

Мне было лет семь, когда перевал взлетел на воздух. Чудесные механические платформы разломились, как сухие ветви, обрушили каменную площадку-основу, а валуны и вода похоронили три верхних шлюза.

Тогда всё Подножье гремело и плакало. Мама запретила дома телевизор, потому что по нему показывали только ужасное, но на улице всё равно болтали, — и от этого никуда было не деться. У моей одноклассницы умерла мама, захрипела и упала: отец работал где-то там, при перевале.

И ещё помню, что потом приезжали лунные, — цветастая, облачённая в газ и перья процессия, в золоте и серебре, в отблесках гранёного стекла. Кто-то из них был глазами жрицы, и она повелела закрыть перевал и забыть эту дорогу. Вместе с тем зачах и канал; только у самых гор, где был перевал, лунные воздвигли мраморную статую — крылатого мужчину, опирающегося на рукоять гигантского меча.

О причинах наверняка говорили по телевизору. Но телевизора не было, а я как раз открыла для себя игру в бусины, которые — в зависимости от материала — то склеивались, то отталкивались друг от друга. В конце концов, мне было семь. И взрыв при Марпери прошёл как-то мимо меня.

— Это… непубличная информация, — нетвёрдо сказал Арден, — но тогда при некоторых погибших нашли крысиные деньги.

— Чего?

— Старые монеты, они были круглые и крупные, чуть меньше ладони. С одной стороны профиль мужчины-человека, с другой — сцепленные хвостами крысы. Взрыв при Марпери — одно из самых крупных событий, в которых был замешан Крысиный Король.

Что-то такое было в ласочьем «музее». Фотокарточки Марпери, кажется, были тоже, — но «экскурсия» была недостаточно подробной, чтобы Матильда упомянула о нём хоть словом. Она говорила всё больше про судьбу и предназначение.

— В зашитом рту козы была такая же монета, Кесса.

Я глядела в исчерченный сингониями лист, и в хитросплетении линий видела почему-то тень склонённой головы. Узкая, чуть удивлённая морда, раскосые глаза; короткие тонкие рога загнуты назад. И лаванда. Много-много лаванды, химический запах кондиционера для белья и густой, тошнотворный — крови.

Может, Матильда и была ласка и посвятила всю свою жизнь великому служению, но как-то так вышло, что про Крысиного Короля Арден рассказывал интереснее и складнее.

Среди колдунов всё ещё бродят нелепые убеждения, будто крыса — грязное животное; разносит болезни, калечит других, грызётся с близкими за тёплый угол; и будто двоедушники-крысы такие же — бессмысленно драчливые, подлые и планирующие предательство с первой же встречи.

Крысы входят в Большую Сотню, и двоедушников учат иному: как лисы — это чутьё, правда и служение, а мыши — уют, семья и достаточность, так крысы — находчивость, ум и целеустремлённость. Чабита Ту была типичной крысой: изворотливой, в чём-то жестковато-эгоистичной, но вместе с тем настоящим мастером своего дела и склонной — где можно — быть по-своему мягкой.

Сказки про злобных крыс — они оттуда, из времён Войны Кланов, когда только Большой Волк сумел остановить бессмысленное кровопролитие и повернуть всять построенные по воле Крысиного Короля корабли. Тогда пришла Полуночь, и Крысиный Король не родился вновь. Но дело его живо, и многие годы перед казнью преступника можно было услышать: «Во имя Крысиного Короля», и до сих пор то здесь, то там всплывают крысиные деньги.

— Получается, его никто не ловил? — недоумённо спросила я.

— За всё время — ни разу, — Арден кивнул. — Каждую Долгую Ночь есть те, кто выглядывает его среди тысяч туманных зверей и смотрит, чтобы он не был пойман. Там, наверху… там он просто большая крыса.

— То есть Вердал никак не может быть Крысиным Королём?

— Конечно. Но ничто не мешает ему быть одним из хвостов. А хвосты — так это, если послушать Матильду, ещё хуже…

Подумать только: крысиные деньги из чистого серебра, за которые ничего нельзя купить; чьи-то смерти и чья-то боль; мраморная статуя Усекновителю, глаза лунной жрицы и высохший канал; странная страшная сила рода Бишигов и запреты Конклава; корабли, не уплывшие к островам, реки которых рождены из крови замурованных в пещерах колдуний; артефакты и артефакторные принципы, которые нельзя (можно) нарушать; закованное в лёд тело девчонки, которая всего-то хотела любви; утопленная в водохранилище лодка; полицейские и их дурацкие взгляды на жизнь; тайная служба при Волчьей Советнице, которая верит в старые сказки и борется с фольклорным чудовищем, — кому могло бы прийти в голову смешать всё это, развести водой, слепить и сказать, будто так и было надо?

Какими странными дорогами ты ходишь, Полуночь! Не лучше ли было бы сложить из этого если не сказку, — то пусть хотя бы и песню, горькую-горькую, тягучую, из тех, что хорошо звучат под дудук и редкие скрипы-всхлипы одиноко тронутых струн? Или, если не вышло с песней, — можно бы сделать абсурдистскую постановку для современного театра, чтобы пластический танец, канатоходец, и отрез белого шифона, медленно планирующий в свете софитов с расцвеченного нарисованными звёздами неба в искусственный снег.

Зачем было путать друг с другом Крысиного Короля и мою тихую жизнь, в которой я и хотела-то только — получить какой-нибудь диплом и накопить на маленькую квартирку с видом на лестницы Огица?

Или и правда есть у тебя, Полуночь, какой-то великий план, от которого нигде нельзя скрыться, и всё внутри меня теперь нацелено на что-то тобой задуманное, и куда бы я ни бежала, где бы ни пряталась, как бы ни билось, — течение вынесет меня к нужному берегу?

Или, может быть, и нет никакой цели и высеченного в камне будущего, а есть только я, сделанная из своей дороги — и ею определённая? Она стала мною; она создала меня; собрала из осколков, кусочков, ярких ягод и гнилой листвы, разумных решений и с чего-то случившихся всплесков, из всего неотменяемого и из всего несбывшегося; это я теперь, вот такая; и я какие-то вещи могу, какие-то делаю, каких-то хочу и всякий раз выбираю из тысячи тысяч возможных троп ту самую, что меня продолжает.

— Тебе не обязательно об этом всём думать, — Арден аккуратно переплёл свои пальцы с моими. — Тут не о чем особенно беспокоиться, Служба знает, как делать своё дело. Они его поймают, Кесс, и во всём разберутся.

— Но мы же зачем-то здесь, — тихо сказала я.