Месть авторитета - Карасик Аркадий. Страница 29

Вопрос брошен мне, как перчатка-вызов на дуэль. Но я успел утихомирить разыгравшийся гнев и промолчал.

Бухгалтер победно огляделся — не осталось ли в палате других супротивников? Кроме нас, четверых, покорно склонивших головы, никого нет. Выждав некоторое время, презрительно плюнул на пол. И снова вцепился в одноногого инвалида…

— Не желаешь на паперть по причине безверия — ползи в метро. Там, на полу в переходах, много сидит таких, как ты, убогих. Подстели тряпицу погрязней да подырастей, выставь обрубки и сиди-посиживай. Можешь даже на досуге труды научные изобретать.

Все равно куряку не переспорить — зряшная трата времени. Он не признает чужого мнения. Вмиг заглушит осторожные возражения кузнечным молотом тяжеловесных доказательств, засыплет похоронным пеплом ехидных сравнений, добьет залпами злющих матюгов.

Гена молча рассматривает надоевший потолок, словно разыскивает там черное будущее инвалидной своей судьбины.

Возвратился развеселый Сидорчук.

— Унитазы — класс, лидеры всех наших двухсот пятидесяти партий позавидуют. Мурлычут, будто сытые коты. Сам проверил… Не зря Петро так прочно пристроился в кабинке, что раньше чем через час оттуда не выползет…

Все понятно. Магнитофон пристроен и пущен в дело. Приковыляет «такелажник» — Иван изымет аппарат и не позднее завтрашнего дня — может быть, и сегодня! — мы получим возможность прослушать доверительный разговор двух бандитов… Вернее, бандита со своим подручным.

Сидорчук с разбега прыгает на койку с такой силой, что все ее металлические суставы взвизгивают, прося пощады. Изловчившись, довольно подмигивает мне… Все, батя, о'кей! Скажешь Гошеву: пусть готовит приказ о премии. За хорошую работу, талантливую роль и так далее, и тому подобное…

В палату влетает Фарид. Именно влетает, а не входит. Никогда не поверишь, что у парня ноги гниют, покрыты гнойными язвами. Азербайджанец счастлив, а счастливые люди боли не ощущают.

— Соперник у меня завелся, батя, да? Резать его буду, кишки на башку чалмой намотаю, — кричит он, явно игнорируя остальных обитателей палаты. — Понимаешь, ходит за Мариам, будто его к ее джинсам приклеили… Увижу еще раз — зарежу — делает он зверское лицо, таращит полные счастьем глазища. — И второй, кажется, появился… Убегает Мариам от них, а я говорю: зачем убегать? Все равно ты моя, никому не отдам. Пусть ходят, слюнки глотают, а попытаются приставать — зарежу!

Обычно ревность не сочетается с радостью, угроза «зарезать» — со счастливой улыбкой во все лицо. Парень хохочет, закидывая кудрявую голову, сверкая блестящими черными глазами. Все его угрозы убить, зарезать, обмотать кишки вокруг головы ухажеров звучат не страшно, скорее — наивно.

Фарид догадался — его так называемые соперники охраняют девушку. По его просьбе, обращенной к «бате».

— Пойдем покурим, да? А то я пустой, как дырявый кошелек/

Я неторопливо поднимаюсь. Торопиться нельзя — сопалатники так и сверлят меня подстерегающими взорами. Не палата — осиное гнездо.

Сидорчук открывает глаза, растерянно ворочается на кровати. Ему не хочется отпускать «подшефного» одного и опасно афишировать слишком близкое знакомство.

На лестничной площадке, наклонившись к моей зажигалке, Фарид быстро шепчет: не могу, батя, показать тебе зазнобу вора в законе — выписалась шалашовка. И еще один смылся — Никита…

Осы, почуяв опасность, начинают разлетаться…

29

Сегодня в палате тихо. По обыкновению подремывает Петро. Спит и, вроде, не спит. Любой шум: скрип под ногами вошедшей сестры или санитарки, шепот за дверью в коридоре — глаза открываются. «Такелажник» по-звериному насторожен.

Безмятежно любуется витиеватыми облачками табачного дыма Алексей Федорович. Будто изобретает очередные «щипки» для наивного калеки.

Все так же всматривается в белый потолок Гена. Глаза потемнели, углы рта опустились — тоскует человек.

Фарид нетерпеливо расхаживает по коридору. Изредка заглядывает в палату. Он тоже грустит. Сегодня — внеочередное дежурство Мариам, она согласилась подменить чем-то занятую подругу. Время смены, а девушки нет. Фарид волнуется, и его волнение передается мне. Неужели люди Гошева упустили «подшефную»? Не должно быть — хлопцы опытные…

Со шприцами, уложенными в ванночку, будто патроны в обойму, появляется заканчивающая дежурство сестра. Она тоже ожидает Мариам и тоже не понимает причины отсутствия всегда аккуратной подруги. Дежурство выдалось тяжелым, почти не спала. Не терпится перекусить на скорую руку и отоспаться.

При виде шприцев заныло мое истерзанное уколами бедро, но сестра свернула к постели бухгалтера.

— Одноразовый? — сердито спросил тот, опасливо косясь на иглу. Будто высматривал на ней рой микробов. — Или одноразовые растащили по домам, а этот — недокипяченный? Учти, малявка, башку отверну и привинчу к… другому месту!

Обычно в ответ на подобные оскорбления сестры отстреливаются грубостями, иногда обращают ехидные сравнения больных в шутки. Сегодняшняя медсестра устала до такой степени, что нет сил ни ворчать, ни возмущаться, ни шутить.

Повелительный жест — поворачивайтесь! Алексей Федорович, вздохнув, ложится на живот, задирает полу халата, спускает трусы, обнажая тощие ягодицы. Почувствовав укол, вздрагивает и зло фырчит.

— Не дрова колешь, садистка, живую плоть лечишь! И чему вас только учат в разных школах-училищах?

И снова сестра не реагирует.

На очереди — Гена, потом — Сидорчук и… я. Гена даже не морщится, словно не в него втыкают острую иглу. Ивану ничего не назначено — кроме таблеток.

Я переношу довольно-таки болезненный укол спокойно. Когда болит душа, физическая боль по сравнению с болью душевной переносится легко.

— Все-таки, где Мариам? — спрашиваю уставшую сестру, пользуясь отсутствием азербайджанца. — И почему вы меняетесь сегодня вечером? Обычно смена по утрам…

— Я попросила освободить мне вечер, — признается девушка. — А вот где она гуляет — не знаю. Сама волнуюсь…

Вечерний, внеплановый осмотр производит сам начальник отделения. Необычно серьезен, не улыбается, не шутит. Видимо, не так уж легко нести ответственность за больных. Особенно в гнойном отделении.

Как всегда, первая остановка — возле Гены.

Федор Иванович ощупывает обрубки ног, измеряет давление, разглядывает температурный листок, прослушивает грудную клетку, мнет живот. Недовольно хмурится.

Обычная процедура. И — необычная. Слишком много внимания уделяется безногому калеке…

— Ну, что ж, все более или менее в порядке. Мы сделали, что могли. Слово — за природой. Она у нас — умная, знает, что и как долечивать… Конечно, с нашей помощью… Итак, завтра мы тебя выписываем. Супруге я позвонил — обещала приехать. Брат не сможет — срочная работа… Готовься.

Важная новость — выписывают Гену!

Я просто не могу себе представить нашу «осиную» палату без него. На койке рядом с входом появится другой страдалец. Никто по утрам не станет просительно тянуть руки, не улыбнется смущенно, услышав очередной похабный анекдот куряки…

Кажется, я позабыл, что вскоре сам покину эту палату, что и на мое место ляжет другой человек…

Волоча ноги, опустив голову, входит Фарид. Не вечно же ему болтаться по неуютному коридорному «проспекту»? Прибежит Мариам — обязательно заглянет в поисках парня в палату. Еще до приема дежурства. Приветливо улыбаясь, поздоровается с ее обитателями, в первую очередь, конечно, с Фаридом.

Парень не ложится — стоит за спиной начальника отделения. Ловит каждое его слово. Вдруг Федор Иванович упомянет об исчезнувшей сестре… К примеру, послал, дескать, ее с поручением — вот-вот появится.

Но речь не о Мариам.

— Постарайтесь дома выдерживать больничный режим. Делайте зарядку по нашей системе, берегитесь простуд…

— А то, что парню при операции внесли инфекцию, как быть с тем хирургом? — язвительно подбрасывает всезнающий бухгалтер. — Похвальной грамотой наградят, премию дадут?