Бессмертный избранный (СИ) - Андреевич София. Страница 41

Старик взмахом сухой руки прерывает его.

— Что будет — не знаем даже мы с тобой.

Они долго смотрят друг другу в глаза, пока я пытаюсь понять, о ком или о чем речь. Нет, не о ком. Они наверняка говорят об ученице Мастера, и слова бородача уж слишком полны чувства — он знает ученицу, и знает хорошо. Но переживают они не о ней.

— Если она потеряла травы… Ей можно сгинуть в клетке. Ничего не изменится, — повторяет бородач.

Старик говорит медленно, выковывает слова языком. Каждое звучит так, словно сделано из железа:

— Я не доживу до следующего двоелуния, но я не оставлю девочку умирать. Ты всегда ждал от нее слишком многого. А я не ждал. И потому, Фраксис, ты и злишься сейчас. Но за твоей злостью меньше правды, чем за моим спокойствием. Ты должен помнить.

Он уходит в ночную темень, и мы с Фраксисом остаемся одни. Он вспоминает о роли бородача-простака, которую играл в нашем путешествии, усаживается обратно за стол, кладет перед собой руки.

— Эта девочка еще в детстве была отмечена особым знаком, — говорит он с ухмылкой. — Как и ты, Инетис. Но ее знак на лице, а твой — в сердце. Вы обе владеете двумя видами магии. У обеих сила магии сочетается со слабостью духа. Уверен: вы подружитесь.

— О чем ты говоришь? — спрашиваю я.

Мне неприятны его слова о слабости духа — они слишком правдивы. Я была замкнутой и робкой с самого детства. Хотела всем угодить, и потому часто отступала там, где нужно было постоять за себя. Цили в детстве дразнил меня послушной овечкой, мама упрекала в нерешительности, особенно во время занятий. Я осваивала магию долго и тяжело. Это теперь я применяю ее так, словно дышу ею. Чтобы почувствовать уверенность в своих силах мне понадобилось полжизни.

Но откуда он может это знать?

— Ты все поймешь, как только увидишь ее, — Фраксис подмигивает. — Как тебе в новой одежде, Инетис? Непривычно?

В какой-то миг я отчетливо осознаю, что нахожусь наедине с мужчиной посреди леса. Взгляд Фраксиса пробегает по моему телу, и мне становится не по себе. Даже если я успею выбежать и закричать — кто услышит? А если попробую сбежать, то, скорее всего, сгину в вековечном лесу без следа.

Руки у меня начинают дрожать, меня бросает то в жар, то в холод. С трудом я выдерживаю вечернюю трапезу, а после почти обрываю все попытки Фраксиса завязать непринужденный разговор и ухожу в сонную. Замирая от каждого шороха, прямо в одежде, я лежу на кровати без сна почти до рассвета. Лишь потом засыпаю, чтобы проснуться, когда солнце уже высоко в небе.

Но уже за дневной трапезой Фраксис развеивает мои страхи.

— Ты испугалась меня вчера, — говорит он. Пристально смотрит на меня, держа ложку с подгоревшей кашей у рта. — Инетис, я не трону тебя. Я не должен тебя касаться.

Не должен? Потому что я — правительница? Но мне не показалось, что обоим им — и Мастеру, и Фраксису — есть дело до того, кем я была. И я не ожидала от него такого благородства.

— Я признательна тебе за спасение… — начинаю я, но он фыркает:

— Погоди благодарить, Инетис. Я бы не стал спасать тебя. Ты не так уж и молода, да и ценности никакой, даже в качестве жены.

Я краснею, понимая, что он не хочет меня оскорбить — это все правда, и от этого только неприятнее.

— Мланкин заплатил бы мне кучу денег, если бы я привез ему твое тело. Уж не знаю, признались ли ему воины или нет, но рано или поздно он узнает правду. Ты сама не выдержишь вдали от сына тридцать, а то и сорок Цветений. Или больше, если Мланкин собирается править до старости. Ты ведь захочешь его увидеть.

И я увижу, говорю себе я, но вслух спрашиваю другое:

— Но тогда почему? С чего вдруг такая доброта? Я думала, что попросил или нанял тебя Цили… но вы и сами не знаете, где он.

— Ты все узнаешь, Инетис, — говорит он. — Пока же скажу тебе только, что ты предназначена другому мужчине. Потому я тебя и не тронул. А так, поверь, я вовсе не благородный. — Он хрипло смеется. — Хотя и благородному тут было бы тяжело удержаться.

— Другому мужчине? — повторяю я в замешательстве. — Предназначена? Ты, наверное, носишь зуб тсыя недавно, Фраксис. Предназначение — удел шарлатанов. Все знают, что будущее никому не открывается. Такой магии просто нет.

Он смотрит на меня очень серьезно и качает головой.

— Инетис, ты правда думаешь, что знаешь о магии все?

— Моя мать научила меня, а она была…

— Я знаю, кто твоя мать, — перебивает Фраксис, и в этот раз я это не спускаю ему с рук:

— Мама сталкивалась с этим так называемыми прорицателями. У Первозданного океана их полно, глядят в воду, видят каких-то чудовищ и рассказывают вот уже сотню Цветений о конце мира. Это все сказки. В Цветущей долине есть магия трав, воды, воздуха, крови и огня. Она же есть во всем известном мире. Есть и маги земли, правда, мама их никогда не видела. — Я сжимаю зубы. Я наверняка рассказываю ему то, что он и так знает — знает, если он маг. — Ты должен это знать. В Асморанте никто не учит… прорицанию.

— Видеть будущее магам не дано, — кивает Фраксис.

— Тогда почему я предназначена кому-то? И откуда ты знаешь? Этот человек сам пришел и сказал тебе, что у него есть на меня право? Можешь ему передать, что я снимаю с него все его обязательства. И у меня есть муж, хоть он думает, что я умерла.

Я киплю от злости. Прорицание, предсказание, пророчества. Мама еще девчонкой была как-то на ярмарке работников со своим отцом. И какая-то работница-маг, возомнив себя пророком, вдруг крикнула им вслед, что девочка проживет долгую жизнь, если отдаст свое сердце человеку, облеченному властью. Фиур города тут же приказал посадить нахалку в клетки, но мама запомнила эти слова и рассказала о них нам, когда мы подросли.

Мой отец — наместник Тмиру. В его власти целая земля, правда, теперь он не имеет наследников, и после его смерти Мланкину придется поломать голову над кандидатурой нового наместника. Мама любила его всем сердцем, и, рассказывая нам про тот день на ярмарке, не позволяла себе даже намекнуть на то, что выбрала его из-за брошенных тогда слов.

Я всего однажды робко заикнулась о том, что моя мать могла бы раскаяться и отречься от обетов, но Мланкин засмеялся и, хлопнув меня пониже поясницы, сказал, что я, видимо, совсем не знаю Сесамрин и еще глупее, чем кажусь.

В отряде, который был послан за ней, сначала умерли все лошади, потом передохли и люди. Слова моего мужа. Второй отряд потерялся в лесу, третий так и не собрали — травница из провинции уже успела навести на людей ужас. Сесамрин пропала из виду, но вряд ли приняла бы даже из рук дочери милость в обмен на раскаяние.

— Ты спишь со мной и ешь мою еду. Ты носишь моего сына, который будет сыном своего отца, а не внуком своей бабки. Ты отреклась от магии, Инетис, ты уже на моей стороне. Не понимаю, ты правда решила, что все это сделаешь и сможешь остаться собой? Идем в постель, надо выбить из тебя эти мысли.

Моя мать умерла, прожив всего сорок три Цветения. Пять из них она провела, скрываясь. Прорицание? Предназначение? Наверняка перед смертью мама вспомнила те слова. Что она чувствовала тогда?

— Эти шарлатаны дарят людям надежду, — говорю я. — А потом время ее отнимает. Это не магия, иначе мы бы чувствовали ее.

— Люди не могут видеть будущее, — кивает Фраксис. — Я не был у Первозданного океана, но слышал то же, что и ты. Эти маги даже зубы тсыя не носят. Знают, что могут нарушить клятву.

— Потому что все предсказания — ложь.

— Люди не могут предсказывать, — снова говорит Фраксис. — Но есть кое-кто, кто знает, что будет. Вот он может.

Я качаю головой.

— И кто же это? Не ему я, случайно, предназначена? — Меня утомляет это переливание из пустого в порожнее, да и о маме я сейчас думать не хочу. Я поднимаюсь и направляюсь к двери в сонные. — Я пойду отдохну.

— Инетис, ты предназначена человеку, но предназначение твое определил кое-кто другой, — говорит Фраксис.

Я оборачиваюсь.

— Я не собираюсь никому принадлежать. И не хочу больше слышать о предназначениях и всей этой чепухе. Хватит.