Киммерийский аркан (СИ) - Боровых Михаил. Страница 2

Что оно положит начало великой войне между Лесом и Степью, между народами, живущими в войлочных шатрах, и народами, живущими в деревянных домах.

Но даже если бы Апас знал все это, что он мог поделать?

Он был простым воином-латником на службе младшего князя Буйволка, который сам был на службе у великого князя Видослава.

— Это честь для меня, господин. — сказал Апас вместо всего того, о чем думал.

I. Встреча в степи

По весенней степи, которая цвела от буйства пробуждающейся жизни, ехал на рослом, крепком коне одинокий всадник. Это был молодой мужчина, высокого роста и мощного сложения.

Но сейчас голова и рука его были перевязаны окровавленными тряпицами, широкие плечи поникли, а на лице, в обычную пору красивом и гордом, запечатлелась великая тоска.

Богатая одежда всадника была во многих местах пробита и разодрана, пропитана потом и дорожной пылью. Единственным его оружием был короткий тяжелый меч с чуть кривым клинком, который путник заткнул за пояс. Небольшой круглый щит из кожи и дерева висел справа у седла. Щит этот был покрыт многочисленными зарубками и насечками, явно не раз и не два принимал он на себя удары вражеского оружия и спасал жизнь своего владельца.

Человек не казался так уж тяжело раненым или больным, видимо большая часть его страданий были душевного свойства.

Светлые длинные волосы, грязные и спутанные, падали на крепкую шею. В густой бороде запеклась кровь.

Он смотрел пред собой пустым, будто остановившимся взглядом, и казалось, вовсе не правил конем, и тот нес седока, куда ему вздумается.

Трава еще не поднялась в полный свой рост, но повсюду виднелись алые, желтые, синие цветы.

Мало в мире зрелищ столь прекрасно-возвышенных, как это цветение, охватывающее многие мили, и даже самые грубые и жестокие люди, такие как воинственные степные властители киммирай, сталкиваясь с этой красотой, преисполнялись благоговения перед ней.

Но ничто не трогало погрузившегося в скорбь одинокого путника.

Его вывело из задумчивости лишь столкновение с другим человеком.

Сначала он увидел коня — невысокого и мохнатого, обычного коня, на каких ездили гирканские кочевники. Животное стояло, понурив голову, и меланхолично жевало невысокую траву, цепляя ее мягкой и широкой губой. Что же до всадника, то он скорчившись валялся на земле, издавая странные скулящие звуки. Это был совсем юнец, почти мальчик, смуглолицый и с раскосыми глазами, чистокровный гирканец. Прическа и цвета одежды указывали, что принадлежит он к народу богю.

Путешественник подумал было, что юный богю ранен или тяжко болен, но заметив незнакомца, тот вскочил на ноги, в заплаканных глазах его сверкнула ярость, а в руке — клинок кривой сабли.

— Убирайся, пока я не вырезал твое сердце! — взвизгнул он, наступая на конного путника.

Тот миролюбиво поднял руки.

— Я не враг тебе, человече. Мое имя Грим, я из рода асиров, что ныне пресекся под мечом Люта. Между нами и богю никогда не было крови.

Юный кочевник не был настроен столь миролюбиво.

— Кровь никогда не поздно пролить, ас! Хорошо твои волосы будут смотреться на моем щите! Подними меч и сразись как мужчина!

— Вижу не терпится тебе пролить кровь и напоить ею землю. — сказал Грим, в один миг спешившись и выхватил свой короткий клинок. В следующее мгновение он нанес сверху рубящий удар, который богю отразил своей саблей, но Грим ударил гирканца в лицо щитом. Тот сделал шаг назад, совершенно оглушенный этим ударом, из разбитого носа и рта потекла кровь, глаза стали мутными. Грим мог бы убить своего противника одним ударом, но он вновь ударил щитом, в этот раз по темени, и юный богю свалился к его ногам как мешок шерсти.

Когда гирканец пришел в себя, то увидел, что лежит на земле, даже не связанный, хотя и разоруженный. Грим сидел напротив, подвернув под себя ноги, и устало улыбался.

— Что же исторгло слезы из глаз столь храброго воина? — спросил он с той же улыбкой, в которой не было веселья.

И богю заговорил.

— Я плакал по своей молодой жизни, чужеземец. Зовут меня Унур, сын Нохая, отец мой глава нашего рода Хулганов. Все было в моей жизни, богатство, и слава, и молодая жена из хорошего рода, красивая и добрая нравом. Но скоро лишусь я головы, не прожив жизни, не совершив подвигов, не породив сына, не оставив следа в истории нашего рода. Потому и поддался я позорной слабости, потому и лил слезы.

— Кто же приговорил тебя к смерти, юный Унур?

— К смерти меня приговорил отец мой Нохай, а исполнит приговор сам великий каган Каррас, недаром прозванный Жестоким.

— И как же вышло, что отец твой и великий каган сговорились, чтобы умертвить тебя?

— Отец мой послал меня гонцом ко двору Карраса, а известно каждому в Степи, что Каррас казнит гонцов, несущих дурные вести.

— И что же такого дурного хочешь ты сообщить великому кагану, что он непременно должен казнить тебя?

— С севера идет неведомое прежде племя вентов. Они уже перебили алта и склонили к покорности татагов и мужонов, а также другие племена леса. В бою они неодолимы, не берут их ни стрелы, ни сабли, ни копья.

— Но это не новость уже. Известно каждому, что венты вышли из леса три года назад.

— Да, это не новость. Новость же то, что народ богю, спасаясь от вентов, решил уйти в дальние земли, покинув руку Карраса. А также то, что венты взяли уже и разрушили крепость Баглараг, которую киммирай возвели у северных своих пределов.

— В самом деле, дурные вести везешь ты Каррасу. Но и я еду с тем же самым. Я один в мире знаю, как погиб славный сын Карраса, Конан, и кто к тому причастен. Страшной смертью умер Конан, шаманы истерзали его плоть, Доржа-хан съел его сердце, а душу его пленила ведунья Айрис. Мой род тоже погиб в бою с вентами. Мы не покорились князю Люту, и венты перебили каждого асира, кроме меня, который, быть может, был достоин смерти больше, чем прочие. Я тоже ехал к Каррасу и вез ему дурную весть. Жизнь моя закончена, нет у меня ни отца, ни сына, ни даже рода моего больше нет. Я решил сыграть с судьбой, и вверить свою жизнь Каррасу. А ты так и не сказал, почему же родной отец обрек тебя на такую участь, не послав раба или любого другого воина?

— Отец мой возжелал моей жены.

Грим улыбнулся.

— Старая, как мир история, молодой Унур. Скажи мне, на словах велел тебе отец передать послание Каррасу, вручил письмо, или напел песню?

— Послание мое — песня.

— Так спой же ее для меня. Я поеду к Каррасу, и спою ему твою песню, и поведаю свою повесть. Пусть каган вершит мою судьбу.

— Почему ты спасаешь мою жизнь, Грим?

— Потому что я слишком много видел смертей. Поезжай к своей жене, и проживи свою жизнь.

И они расстались.

Но через некоторое время Унур решил, что не обязательно ему следовать совету Грима. Теперь он знал то, что во всей Степи знали лишь Грим, Айрис, да шаманы северян-звероловов. Унур решил убить Грима, привезти Каррасу его голову и его историю. За это Каррас не казнит меня, а наградит. И тогда я пожалуюсь ему на своего отца. — так думал Унур, разворачивая коня.

Два дня и две ночи крался Унур за своим спасителем. Они миновали заболоченную местность и пересекли невысокий горный кряж. Все чаще встречались деревья, шелестящие молодой листвой осины и березы слушали вечные песни ветра.

Грим двигался напролом, не идя никакой известной тропой, не соблюдая никакой осторожности. Унур посмеивался над наивным асиром. Он уверил себя, что убийство Грима в сущности не предательство, а дело чести, к тому же асир столь глуп и беспечен, что если он, Унур, не снимет с него головы, то это сделает первый попавшийся степняк.

Унур возненавидел Грима за легкость, с которой тот одолел его, богю, ханского сына, рожденного и вскормленного для побед. Последующий милосердный поступок асира теперь казался гирканцу изощренным издевательством, изысканным унижением.

Унур скрипел зубами и плевался, когда вспоминал грустную улыбку асира и его великодушные речи.