Киммерийский аркан (СИ) - Боровых Михаил. Страница 29

Все гости были рассажены согласно их званию и заслугам. Самые дальние места достались воинам, которые получили приглашения на пир в благодарность за свои заслуги.

Каррас поднял первую чашу за великую победу.

Потом пили за него самого.

Потом за павших в битвах.

Потом за будущие походы и победы.

Вспомнили подло убитого Ханзат-хана.

С каждым провозглашенным тостом пир становился все менее церемонным, все более обращался в простую попойку. Воины жадно набрасывались на истекающее соком и жиром мясо, ножами кромсали туши животных, не прекращая жевать, что-то говорили друг другу.

Дагдамм сидевший рядом с отцом заметил, что, хотя отец и не пропускает кубков, вино в них явно разбавлено. За плечом у кагана то и дело возникал слуга с баклагой, в которой плескалась простая вода.

Дагдамм понимал, зачем Каррас так делает — старается сохранить трезвый рассудок. Надеется услышать или увидеть что-то, что обычно люди скрывают.

Напротив Дагдамма сидел Кидерн. Его Дагдамм назначил сотником взамен погибшего в битве старого товарища. Кидерн поклялся верно служить, поцеловал клинок своего меча. Но вечная ухмылка не сходила с его лица. На пиру Шкуродер, как и все набросился на мясо и мясо, но время от времени взгляд его сталкивался со взглядом Дагдамма. Дагдамм пил много, но не пьянел. Дело было или в мрачном настроении, или в обилии пищи, или же в том и другом одновременно. Он не чувствовал веселого подъема на душе. Почему? Ведь сегодняшний день останется в веках, как день славы киммерийского оружия, и его имя, как одного из творцов этой победы, будет петься по всей Степи и после того, как кости самого Дагдамма пеплом развеют по ветру.

Уже темнело. Пирующие вожди позвали музыкантов, неуклюже покачивались в такт музыке, подпевали грубыми, осипшими от криков голосами. В кровавой кутерьме боя каким-то образом сумели выжить несколько отроков из свиты Сарбуланда. Выяснив, что они умеют играть на самых разных инструментах, юных рабов усадили чуть поодаль, чтобы они услаждали слух победителей. Но время от времени какой-нибудь перебравший воитель хватал приглянувшегося ему музыканта и тащил к деревьям, для развлечений иного рода. Женщин в плен не взяли, приходилось обходиться тем, что есть.

Дагдамм в таких развлечениях участия никогда не принимал, и насколько ему было ведомо, Каррас тоже.

Каррас подождал, когда со стороны рощицы вернется пошатывающейся походкой Керей-хан.

Глупо улыбаясь, вождь кюртов рухнул на подушки, и Каррас, улыбаясь самой благостной из своих улыбок (со стороны она все равно напоминала волчий оскал) спросил.

— Керей-хан, у тебя есть дочери?

— Есть. — икнул Керей, приложившись к очередной чаше. — Дюжина или больше, не помню.

— И кто-то из них уже вошел в брачный возраст?

Керей кивнул, допил вино.

— Когда прибудешь в свои кочевья, пришлешь мне двух. Для меня и для моего сына.

Керей дернулся как от удара.

Рука Карраса метнулась вперед пустынной гадюкой. Сильные пальцы сгребли тонкую холеную бороду. Керей вскрикнул, скорее от унижения, чем от боли.

— Пришлешь двух. И храни тебя Небо, если ты отправишь мне каких-нибудь пастушек. Ты все понял?

— Да, великий каган. — тихо ответил Керей.

— Теперь слушай меня, сын шакала. Я знаю, о чем ты думаешь. Потому что я вижу все твои мысли на твоем лице. Запомни, Керей, если со мной и моими людьми что-то случится, то сюда придет мой брат, и перебьет каждого кюрта выше тележной оси! Ты ведь понимаешь это, хитрый Керей? У тебя есть сыновья, Керей?

— Да. Четверо!

— И они с тобой сейчас?

— Двое старших, они в становище!

— Пришлешь мне их сегодня же. И не смотри на меня так, грязный мужеложец, я сделаю их своими воинами, а не подстилками! У них будут лучшие лошади и доспехи, и они будут сражаться под моим тугом. Ты сделаешь это, Керей?

Керей-хан кивнул и пожелал Каррасу править девяносто девять лет.

За всей этой сценой с любопытством наблюдали остальные пирующие. Наконец Башкурт-хан, плечистый человек с темным лицом и рыжеватой вьющейся бородой, сказал.

— Великий каган, окажи мне великую честь. Возьми и моего сына в свое войско. Ему пятнадцать лет, он ловко сидит в седле и без промаха стреляет из лука, сегодня была первая битва.

Каррас кивнул.

— Я исполню твою просьбу.

Башкурт поклонился, прижав руку к сердцу.

— Я твоя жертва, великий каган. — сказал он. — Правь же девяностол девять лет.

Эта расправа над заносчивым Кереем и неожиданное вступление в подданство отважного Башкурта случились так быстро, что присутствующие не сразу поняли, свидетелями чему стали.

Киммерийский Каганат продвинулся на Восток далеко, как никогда.

Отныне земли до самых границ страны аваханов, будут платить дань Каррасу.

Каррас подозвал Гварна.

— Отправь гонцов на родину. Пусть присылают пять сотен воинов. Кто хочет, пусть берут с собой жен и детей. Они останутся здесь, утверждать мою власть. Старшим над ними я поставлю тебя.

— Будет исполнено, великий каган. — поклонился Гварн. — Это честь для меня.

Каррас усмехнулся.

Решив, таким образом, дела государственной важности, великий каган все-таки решил отдаться пирушке и вино больше не разбавлял. Сладкозвучная музыка аваханов ему надоела, он велел позвать музыкантов из киммерийского стана. И под свирепые мелодии, под рычащие голоса своих воинов, Каррас пустился в пляс. Коренастый, сильный, несмотря на почтенные годы легкий на ногу, он кружился с мечом и щитом, ему хлопали и подбадривали криками совсем уже хмельные гости.

Киммерийский каган танцевал единственный танец, который умел.

Танец войны.

Вскоре к нему присоединился и Дагдамм, огромный, почти на целую голову выше отца.

— Сын! — воскликнул Каррас. — Довольно нам чинно сидеть здесь, и скучать! Пойдем в становище, будем пить и плясать с нашими людьми, которые своими мечами принесли мне новые победы! Когда-нибудь ты станешь каганом Степи, поведешь Орду к новым победам. Никогда не забывай о своих воинах. Ты выше их, но ты один из них! Когда научишься сочетать это в себе, ты станешь настоящим вождем.

Такая откровенность была непривычна для молчаливого Карраса.

Должно быть он оценил мои деяния за последние два дня.

Дагдамм готов был присоединиться к порыву отца. Странную тоску как будто уносило на просторы налетевшим ветром.

Но он снова столкнулся взглядом с Кидерном, и вино в кубке показалось ему кислым уксусом, а музыка — воем ветра и скрежетом колес.

Давно уже взошла над Степью Луна, давно уже горели все звезды.

На многие мили вокруг над Степью шумел пир многотысячного воинства.

Каррас и Дагдамм плясали в кругу киммерийских всадников.

Первый, и последний раз в своей жизни.

Тяжело на сердце было у аваханов, как у тех, которых скрутили веревками, так и у тех, кто встал на колени перед Каррасом.

И не уходила тяжесть с сердца Дагдамма.

Он проснулся рано, несмотря на то, что много выпил за ночь. С тяжелой головой, Дагдамм спустился к реке, умылся теплой мутной водой.

Да, пиршество продлится и сегодня.

Но сегодня будет день скорби. Сегодня будут хоронить своих павших.

Дагдамм взобрался на коня и поехал к месту, где держали аваханских пленников. Измученные, печальные люди встретили его настороженно.

Их стерегли мрачные и злые оттого, что пропустили пиршество, киммерийские всадники.

— Есть ли среди вас такие, кто будет служить мне? — спросил он.

И несколько десятков человек из тех, кто вчера не согласился встать на колени перед победителями, шагнули вперед теперь.

— Освободите их. Проводите их в мой стан. — приказал Дагдамм, и обернулся к аваханам. — не вздумайте бежать или бунтовать. Тогда умрете страшной смертью.

Вереница пленных потянулась за ним. Дагдамм пересчитал их. Шесть десятков. Больше полусотни. Целый отряд.

Он привел их туда, где расположились его люди, на пологий склон холма.