Киммерийский аркан (СИ) - Боровых Михаил. Страница 43

— В такой победе не будет чести! — несколько раз воскликнул похожий на волка вождь киммерийцев Озерного Края.

— Зато это будет победа, ради которой прольется мало киммерийской крови! — отвечал Каррас.

— Твой отец никогда не поступил бы так! — стоял на своем Перт.

— О да, мой отец поступил бы иначе. На белом коне выехал бы он под стены Гхора и предложил бы узурпатору Бузахуру решить все поединком. Но я не мой отец, я знаю, что ответит мне Бузахур. Я обращусь со словами к жителям Гхора, но не к человеку, беззаконно занявшему трон, который принадлежит нашему сыну Кериму!

В голосе Карраса звучала странная убежденность в своих словах.

— И все же такой способ ведения войны противен законам чести. — не хотел уступать Перт. — Так овевать — оскорблять богов!

— Богов? Оскорблять богов? Ты думаешь, уважаемый дядя, что если бы Бузахур не прогневал богов своими преступлениями, то боги позволили бы мне одержать над ним победу?

Перт не нашелся что ответить.

Дагдамм отметил что в речах отца, который обычно не считал, что свою волю надо обосновывать опорой на божественные послания, в последнее время слишком часто стали упоминаться боги. Стареет и ищет опоры в вере? Или это что-то другое?

Сам Дагдам не жалел согнанных аваханов. Но не жалел в силу привычки, в силу воспитанного в себе жестокосердия. А Каррас нашел обоснования своей жестокости в воле Неба. Это разные вещи.

Жестокость замысла Карраса была такой, что превышала все виденное закаленными воинами Ормузда. У его союзников-аваханов, вольных и невольных, сердце обливалось кровью при виде страданий единоверцев и соплеменников. Но чтобы они не подняли бунт, не бросили на выручку несчастным, среди которых были, быть может, их родственники, Каррас в тыл аваханам поставил безжалостных афгалов во главе с одноглазым Гулямом. Гулям и его воины нарочно на виду у аваханов точили сабли, чтобы показать аваханам, что будет, если они ослушаются приказа великого кагана.

В облаке пыли катилась на Гхор человеческая волна, впереди которой шли безоружные пленники.

Лишь у самых стен, на расстоянии полета стрелы, взревели трубы, и остановилась толпа.

Каррас на злобном, грызущем удила жеребце выехал вперед. Вскоре к нему присоединился Керим, а потом и Дагдамм. С ними был священник из храма Ормузда, человек с необыкновенно зычным и благозвучным голосом. Каррас, конечно, и сам умел перекричать бурю, но языком аваханов почти не владел. К тому же Керим убедил его, что слова из уст священника вернее достигнут сердец горожан.

— Люди Гхора! — провозгласил Каррас. — Знайте, что я воюю не с вами, не с народом аваханов, а с узурпатором Бузахуром, который незаконно захватил трон, который по праву принадлежит моему названному сыну, Кериму. — Каррас простер могучую руку в сторону Керима, который был одет в свои лучшие доспехи, поверх которых накинул шитый золото плащ и смотрелся просто великолепно. В сравнении с ним царь степных варваров казался бедным, одетым не лучше простого лучника. Зато в коренастой фигуре степняка чувствовалась сила, которой статному Кериму, пожалуй, недоставало. И речь шла не о телесной силе. Каррас вел себя как прирожденный властелин. Керим — как почтительный сын. — Отдайте мне головы Бузахура и его семьи, примите власть моего названного сына, и не прольется больше ни одной капли крови. В этом я клянусь Вечным Синим Небом. Знайте, люди Гхора, что великий каган двух слов не говорит.

По рядом столпившихся на стенах воинов прокатился ропот. Они не приняли на веру каждое слово Карраса. Но поверить ему был соблазн. Никто не хотел умирать в проигранной битве.

Но в ответ Каррас услышал звонкий голос эмира Бузахура. Бузахур сам поднялся на стену, высокий и стройный, темнолицый, с большими черными глазами, похожий на вендийца.

— Эй, варварский царек, возомнивший себя сильнее избранного Ормуздом эмира Афгулистана! Вот тебе мое предложение. Уходи из-под стен Гхора, и уведи своих людей! И тогда я не убью тебя. А иначе у меня найдется стрела для каждого воина из твоей орды!

В подтверждение своих слов Бузахур поднял тугой лук и пустил стрелу. Каррас припал к спине коня, и стрела не причинила ему никакого вреда, но вонзилась в бок коня, на котором восседал священник. Конь встал на дыбы и сбросил седока.

Кто-то засмеялся, кто-то в ужасе ахнул. Керим пустыми глазами посмотрел на закаменевшее лицо киммерийского кагана.

— Сын. — обратился он к Дагдамму, а не к Кериму. — пусть начнется приступ.

Дагдамм ударил коня пятками, и с гиком поскакал назад, на ходу выкрикивая команды.

Киммерийцы подняли бичи и обрушили их на спины пленных аваханов.

Приступ начался.

Стеная от ужаса, вперед хлынули пленные аваханы. Оружия им никто не дал, но они несли с собой мешки с песком, вязанки хвороста, еще какие-то громоздкие вещи. Это были не щиты для самих пленников. Да, пучки прутьев могли защитить от стрел, но надо было дойти с ними до сухого рва, опоясывавшего город, и бросить туда.

Если несчастный успевал сделать это, не будучи пронзенным стрелой, то ему руки давали следующий тюк или мешок. Они гибли один за другим, но смерть от киммерийского меча была ближе, чем смерть от летящей со стороны крепости стрелы, и люди вновь и вновь бросались ко рву.

Со стен полетели стрелы, а когда они подошли ближе, то и копья. У некоторых защитников города рука дрожала, когда они направляли свои луки на толпу из селян, женщин, детей и стариков. Потому их луки били мимо или слишком слабо.

Но другие стрелки, зная, что за спинами безоружных горячат коней степные варвары, приказывали милосердию молчать.

Люди падали, пронзенные стрелами, сбивали друг друга с ног, истошно кричали и рыдали, умоляли не стрелять в них. Некоторые лучники на стенах тоже плакали, когда спускали тетиву. Податься назад было нельзя. Тех, кто пробовал так сделать, без жалости рубили страшные киммерийские всадники. Тех, кто сумел отбежать в сторону, били стрелами.

Кровь лилась потоками.

Некоторых людей в осадной толпе охватило странное ожесточение. Они возненавидели людей на стенах Гхора сильнее, чем киммерийцев с бичами. И кое-кто уже требовал, чтобы ему дали оружие, отомстить этим трусам в крепости.

Лицо эмира Бузахура перекосило от злобы и душевной муки. Он был воином и убил многих на поле боя. И многих он погубил в борьбе за власть. Но то, что творилось под стенами города, было ужасно. О такой жестокости он прежде только слышал, но сам никогда не применял такой способ ведения войны.

Нельзя было взять Гхор силами только безоружных пленников, но они приняли на себя первый удар, в их телах остались сотни стрел, которые иначе поразили бы нападавших степняков.

К полудню Каррас позволил обескровленным людям отступить. Они бессильно валились на землю, израненные, истерзанные ужасом.

Кто-то пытался хоть сейчас сбежать к лесу, спастись в долине реки. Кто-то, уже на все махнув рукой, оставался недвижим.

К седлу Керима бросился бородатый мужчина с безумными глазами.

— Эмир Керим!!! — закричал он сорванным голосом. — Эмир Керим, дай мне меч! Я не хочу умирать как баран на бойне, дай мне меч, и я буду драться!

Керим приказал дать человеку оружие, и тот, в самом деле, не бросился на него, или на стоявших вокруг степняков, а отошел к отряду верных «законному эмиру» аваханов.

Милосердие наконец-то осенило собой душу Карраса, и он приказал распустить осадную толпу, хотя сначала хотел перебить всех до последнего. Но ему все же предстояло править этим краем, нельзя истреблять будущих подданных.

Люди осадной толпы не лезли на стены, не дрались с защитниками крепости.

Но они засыпали рвы. Под их прикрытием киммерийцам, гирканцам и воинам Керима удалось многое — они подтащили к самым стенам осадные лестницы и башни, переносные стены, сплетенные из тонких прутьев и обтянутые кожами. И теперь под защитой этих переносных стен, воины готовились к настоящей атаке. По ним стреляли из луков, но деревянные стены защищали неплохо.