Последняя версия - Карасик Аркадий. Страница 18

Последняя фраза здорово ущипнула мое развитое самолюбие, но ругаться со Светкой — плевать в зеркало на свое изображение. Выяснять отношения перед запланированным обращением с просьбой — глупей не придумаешь. Все равно, что сначала подпилить ножку стула, а после плюхнуться на него. Ведь я тогда даже догадаться не мог о том, что начисто отпадет необходимость в помощи со стороны Светки и главбуха.

Поэтому я пропустил мимо ушей ядовитое замечание и отправился на кухню отглаживать наряды ехидины. Так уж повелось в нашей совместной, не освященной ни ЗАГСом, ни церковью, жизни: готовить еду, убирать квартиру, стирать и гладить моя — обязанность; мурлыкать и ласкаться, часами болтать по телефону, вертеться перед зеркалом — «обязанности» подруги. Любая семья имеет свои особенности, только лишь ей присущие, у нас со Светкой — тем более.

Я покорно сносил все её фокусы, фактически превратился в домашнюю хозяйку… Ради чего? Кажется, простой вопрос, а вот сколько минуло столетий и ответ так и не найден. Ибо он, этот ответ, находится в связке с другим: что такое любовь?

Нарядившись и старательно накрасившись, будто не в гости собралась, а выступать на сцене перед многочисленными ценителями театрального искусства, подружка выпорхнула из дома. Не одна, конечно, в сопровождении верного пажа и телохранителя.

— Усек, Костик, не болтай и чаще улыбайся. Улыбка для умного человека — тот же грим, маскирующий истинные мысли… Понял?

— Давно.

Всю дорогу подружка кормила меня инструкциями, наставлениями и настырными советами. Впечатление: мы шли не на празднование дня рождения полубанкира-полуфункционера рухнувшей партии, а на подпольное сборище противников существующего режима, где я буду исполнять дурацкую роль бессловесного улыбчивого робота.

Признаться, мне было глубоко безразлично, что подумают о «муже» племянницы юбиляра его гости. Попросила Светка сопроводить её на празднование — ради Бога, попросит остаться дома и заняться приготовлением обеда — пожалуйста. Я чувствовал себя тряпичной куклой, которую наряжают, с которой играют и — главное — ласкают. Ибо отравлен страстными светкиными ласками, без которых не мыслю жизни.

— Насколько я знаю своего дядюшку, гостей соберется немного — от силы пять человек. Возможно — десять. Бабы — трясогузки, разряженные куклы, безголовые, жирные. Не вздумай пялить глаза на их, так называемые, прелести — выцарапаю. Мужики зацикленны на бизнесе… Кстати, не удивляйся, если увидишь знакомые морды…

Я заранее настроился именно на такой вариант — увидеть знакомых. И этот настрой — спасибо Светке, низкий ей поклон — позволил мне не удивляться и, следовательно, сохранить спокойствие.

Светкин дядя, как и положено бывшему партийному функционеру, проживал в самом центре города, занимая трехкомнатную квартиру на пятом этаже многоэтажной башни. Вычеканенная надпись на металлической пластине, наглухо прикрепленной к стальной двери, гласила: Второв Петр Николаевич. И все, ни указания занимаемой должности, ни упоминания званий. Правильно поступаешь, Петр Николаевич, дальновидно и умненько. Укажешь — «банкир», наедут рэкетиры, помянешь прежнюю высокую партийную должность и немалое положение — заподозрят сторонника возврата в «проклятое» прошлое. Не зря говорят: береженного и Бог бережет.

Пока я разглядывал мощную бронированную дверь и размышлял о превратности нашего бытия, Светка торопливо скармливала мне очередную инструкцию.

— Дядя не любит, когда ему возражают. Выбрасывает из себя явную глупость — соглашайся… Понял?…

Деврь, как сейчас водится, открыли не сразу — видимо, разглядывали визитеров в глазок. Когда убедились в абсолютной безопасности, открыли. На пороге плотный мужик с небольшой бородкой и спокойными, выразительными глазами. Под пиджаком угадывался округлый животик, руки заложены за спину.

— Здравствуй, дядюшка Петюн, — кокетливо пропела женщина и подтолкнула меня. — Познакомься, мой друг, Константин Сергеевич, по родственному — Костик…

— Рад, — коротко выдохнул хозяин, протягивая раскрытую пухлую ладонь. — Петр Николаевич Второв. Родной дядя этой ветренницы.

Подтверждая родство, дядя прикоснулся губами к головке племянницы. Будто клюнул её. Светка закинула тонкие руки на плечи родственника и одарила его несколькими короткими поцелуями. Тоже смахивающими на склевывание хлебных крошек. В применении к банкиру — более чем понятно, ибо «хлебные крошки» вполне могут превратиться в нечто более ценное.

Я ограничился вежливым пожатием.

— Проходите в гостиную. Представлю своим друзьям.

Представлять меня не пришлось. Хорошо, что Светка предупредила, без этого впору упасть в обморок.

В креслах за угловым столиком — всего несколько человек. До тошноты мне знакомых. С бокалом в руке — генеральный директор Росбетона. С сигарой во рту — аптечный фабрикант. Разглядывает какую-то книгу главный бухгалтер. В противоположном углу довольно обширной комнаты о чем-то перешептываются жены. Судя по азартно поблескивающим глазкам и подрагивающим двойным-тройным подбородкам, перебирают косточки неким соперницам.

Увидев «старого знакомого» Листик выронил изо рта изжеванную сигару, но ловко поймал её. В глазах — идиотское выражение пациента дурдома.

— Старлей? Сыскарь? Вот это встреча! Неужто кого-нибудь пасешь?

— Друг моей племяшки, — недовольно пророкотал сочным баском Второв. — Не знаю, о каком сыскаре ты говоришь…

— Действительно, раньше Константин Сергеевич работал в угрозыске, — внес свою лепту в неприятный для меня разговор генеральный директор Росбетона. — Сейчас — начальник пожарно-сторожевой службы предприятия.

Листик отрывисто захохотал, будто внутри сработал некий пульверизатор, выплескивающий наружу сгустки смеха. Впечатление такое четкое и об»емное, что мне захотелось смахнуть с нового своего костюма жирные брызги, которые ни одна химчистка не удалит.

— Ну и ловкачи, ну и дельцы! — захлебывался Листик. — Надо же — удумали нанять в сторожа сыскаря. Когда старлей сказал мне об этом, я, честно говорю, не поверил… Да Сутин всех вас с потрохами продаст уголовке…

— Говори да не заговаривайся! — поспешно перебил Пантелеймонов. — Константин Сергеевич может вообразить невесть что: мы все, мол, отпетые жулики, замаскированные под честных коммерсантов и предпринимателей. Так что от души советую вам, уважаемый Евгений Степанович, прекратить глупые шутки.

Странно, но Листик действительно замолчал, только беспрерывно сверлил меня подозрительными взглядами. Ради Бога, дорогой, хоть дырки во мне высверливай, хоть скважины пробивай, прошло и, к сожалению, уже не вернется время, когда я, не раздумывая, напялил бы на твои бледные ручки известное «украшение» и отправил в «обез»янник». Теперь я рядовой служащий Росбетона, имеющий неограниченное право на подхалимистую улыбочку и подтверждающие кивки головой. Что угодно, господа? Не хотите ли отведать тушенного сторожа в кисло-сладком маринаде? Соответственно — угодливое выражение на глуповатом лице и склоненная в готовности шея.

Листик пренебрежительно пустил в мою сторону клуб сигарного дыма и повернулся к Пантелеймонову. Беседа — вполголоса, сколько я не напрягал слух — так ничего и не понял. Речь шла о каких-то конструкциях для аптечных павильонах, акциях, приобретенных Богомолом, снабжении медикаментами заводского медпункта.

— Сними перчатки! — недовольно проговорил Пантелеймонов, морща гладкий лоб. — Впечатление — собираешься кого-нибудь придушить…

Действительно, натянутые на руки аптечного бизнесмена нитянные перчатки выглядели довольно странно. Как и тогда, в вестибюле административного здания Росбетона.

— Привычка, — засмеялся Богомол, но перчаток не снял. — В давние времена боялся оставить сыскарям свои «пальчики». Снимешь — будто чего-то не хватает…

Откровенно из»ясняется наркоделец, ничего не боится, почему-то уверен: в этой компании никто его не продаст. Кроме отставного сыщика, конечно. Вот и буравит меня глазами-сверлами.