Запоздавшее возмездие или Русская сага - Карасик Аркадий. Страница 5

— Да нет, молодой еще. Просто выпрыгнул из обычного взводного в командира батальона, дважды получил внеочередные звания, а потом тормознули. Наверно, достал начальству до самых печенок.

Капитан снова отпил из глиняного кувшина и продолжил няньчить руку.

— Болит? — кивнул Романов на замотанное бинтом предплечье. —

Перевязать бы.

— Конечно, надо бы перевязать, да вот незадача — батальонная фельдшерица Клавка уехала с командиром в штаб полка… Ничего, потерплю.

Молоко кончилось и ординарец принес жаренную говядину. Нечитайло кивнул на миску с мясом, здоровой рукой ухватил здоровенный кусок и впился в него зубами. Погладит больное предплечье — откусит, снова погладит. Романову есть не хотелось, но уходить к курящим писарям тоже не совсем удобно. Он сидел, глядя на ползающих по столу мух.

Покончив с мясом, капитан запил съеденное полустаканом водки. объяснил: анестезия, здорово помогает. Предложил новому комроты — тот отказался: не любил алкоголь, после него трещит голова и ноги становятся ватными.

Кажется, начштаба — неплохой мужик, не гордец и не штабная зануда, лениво размышлял старший лейтенант. Это уже хорошо. Дай Бог, и с комбатом он поладит — несмотря на «сложный» характер, тот фронтовик, пропыленный и просоленный, авось, оценит в деле нового ротного.

Над столом жужжали осточертевшие мухи, возле коновязи ржали застоявшиеся жеребцы, на крыльце писаря вели нескончаемую баланду…

Дождавшись возвращеия писаря, Романов пошел в его канцелярию, бывшую кухоньку. Сдал препроводительную щуплому солдатику, которому впору в детсад ходить, а не воевать. Приладил на спину тощую котомку. И заторопился.

— Где размещается моя рота?

— Скажу ординарцу — проводит…

— На кой ляд мне провожатые — сам найду! Только выдай ориентиры.

Угодливо и торопливо писарь описал маршрут. С такими подробностями, что новый комроты-3 с трудом удержал зевоту. С детства не выносил пустословия, когда вместо двух трех слов тебя поливают, будто цветы из лейки.

Воспользоваться писарской информацией не пришлось. Когда Романов подошел к яблоньке попрощаться с Нечитайло, возле калитки остановилась бричка, запряженная худющей лошадью. Казалось ребра вот-вот проткнут ей кожу. Рядом с солдатом-возницей сидит старшина в новенькой гимнастерке с распахнутым воротом. Мощный, выпирающий подбородок скрывается под редкой козлиной бородкой, хитрые сощуренные глазки изучают окружающую местность. Обычно старшины — толстые, с брюшком, хохлы, а этот — сухой, подтянутый, по внешности — типичный русак.

Проворно спрыгнув с доски, заменяюшей сидение, он рысцой подбежал к столу под яблоней. Рывков бросил сложенную лодочкой руку к козырьку фуражки.

— Товарищ капитан, разрешите обратиться к товарищу старшему лейтенанту?

— Рекомендую, Романов, — не отвечая, начштаба повернулся к новому ротному. — Твой старшина. Прохор Сидякин. Пройдоха, каких мало, мошенник — некуда штампы ставить, подлиза и ворюга.

Странно, но оскорбительная характеристика не вызвала у старшины ни гнева, ни обиды. Наоборот, губы растянулись в угодливой улыбке. Только узкие глаза метнули в сторону писаря и часового опасливый взгляд — слышали ли они унизительные выражения начальства?

— Ну, зачем вы так, товарищ капитан…Нынче без обмана шагу не шагнещь. Война все спишет. А я, ежели и обманываю, то не себе на пользу — солдатикам и взводным.

— Тушенку трофейную продал старшине первой тоже на пользу своим солдатикам?

Голос Нечитайлы посуровел, на скулах забегали желваки. Сидякин сделал вид — не расслышал, даже согнутую ладонь приложил к правому уху, хитрец.

— Простите, товарищ капитан, не понял… К тому же, тороплюсь. Обувь с починки везу… Поехали, товарищ старший лейтенант?

Успокоившись, на прощание пообещав разобраться с жуликом, капитан снова принялся укачивать раненную руку….

Батальон вывели на краткий отдых и пополнение, но, судя по вызову командира в штаб полка, этот отдых вот-вот завершится. Наверно, обстановка на передовой обострилась. Не зря Нечитайло вскользь упомянул о предстоящем марше.

Третяя рота расположилась в узкой лесозащитной полосе. Солдаты обжили наспех сооруженные шалаши, взводные жили в палатках. Отдельная палатка — для командира роты. Ничего особенного — вместо кровати топчан, рядом с ним — кривоногий, сколоченный из горбыля, столик, поставленные стоймя яжики из-под боеприпасов изображают табуретки.

Сгустилсь вечерние тени, вот-вот наступят сумерки, плавно переходящие в ночную тьму. Но Романову спать не хотелось — мучила боль в раненной ноге. Разве принять двести граммов «лекарства»? В полку, в котором до ранения служил Роман, не чурались лишней стопки. Но такой уж у Романова организм — не переносит спиртного!

После короткого разговора с командирами взводов ротный немного успокоился. Боль не отступила, но сделалась как бы привычной. Кажется, ребята подстать Нечитайло, знающие, обстрелянные, не подведут.

Когда, посапывая от показного старания, в палатку вошел старшина и поставил перед ротным обычный ужин: перловую каша и две жирные сельди, старший лейтенант не выдержал.

— Прохор… как тебя по батюшке?

— Назарович… Только не надо по батющке, вам разрешается по имени.

— Ладно, буду — по имени, — легко согласился Романов. — Тут такое дело, Проша, нога измучила. Дергает, словно электроток пропускают. Вот и решил… Кто из медиков имеется поблизости? — неожиданно, в последний момент, передумал просить принести водку. — Перевязать бы, что ли?

— Санитар есть, да толку с него — еще навредит. Я мигом Клавку приведу!

— Это какую Клавку?

— Батальонную фельдшерицу. Понятливая бабенка и грамотная.

— Так она же уехала с комбатом?

Старшина хитро улыбнулся. Так, слегка, уголками губ. Чтобы показать свое отношение к командирским шалостям и, одновременно, не дай Бог, не выглядеть этакой ехидиной. Испортить отношение с начальством — легче легкого, а вот восстановить потрудней! Тем более, с таким строгим и самолюбивым, как капитан Видов.

— Они завсегда вместе ездят, но ночуют в командирском блиндаже… Тоже вместе, — не удержался он. — Наверное, уже — там.

Не спрашивая разрешения, Сидякин исчез. Словно растворился в подступающей к леску темноте.

Значит, ппж — походно-полевая жена, брезгливо подумал Романов. Конечно, в этом нет ничего уливительного, тем более, позорного. Когда ходишь по самому краю, разделяющему жизнь и смерть, многое считается ребячьей шалостью. Но странное чувство недовольства охватило ротного. Странное — потому, что он знал: женщины на фронте — самый ходовой товар

Что касается совести, то ее отлично успокаивает расхожая фраза: война все спишет.

Мужчин не обвиняют — мужик есть мужик, трудно ему без бабы. А вот женщин презирают, именуют подстилками.

Поэтому, когда фельдшерица вошла в палатку, Романов встретил ее недобрым взглядом. Надо же, молоденьая, не старше двадцати лет, а уже распущенная, продавшая тело за трофейные «сувениры» и защиту от остальных оголодавших мужчин.

— Добрый вечер, товарищ старший лейтенант, — официально поздоровалась Клавдия, снимая с плеча санитарную сумку. — Болит? Ничего страшного — сейчас перевяжу, сделаю укольчик, к утру будете, как новенький… Полей мне на руки, Проша.

Пока женшина мыла над ведром узкие выцветшие ручки, Романов с интересом разглядывал ее. Настоящая русская красавица, не толстая, но и не худая, с высокой грудью, курносая. Вот только — какой-то грустный взгляд. Будто она удивляется нелепому своему положению в окружении одних мужиков.

Удивительно, но презрение исчезло, негодование превратилось в добрую насмешку. Старший лейтенант невольно искал в душе оправдательные мотивы, заставившие красавицу отдаться комбату. О так называемой «любви» даже смешно думать — какая там любовь в воюющей армии?

— Ой, забыла представиться! — по девчоночьи ойкнула фельдшерица. — Старшина медслужбы Клавдия Терещенко. Вы можете не представляться — Прошка все о вас по дороге сюда рассказал… Снимайте штаны.