Она моя (СИ) - Тодорова Елена. Страница 13

Вашу мать, блядь…

— Не думаю, что это безопасно.

— Да почему? — искренне недоумевает Федор. — Не опаснее, чем гулять по городу. Я бы даже сказал…

— Сегодня готовка, завтра ипподром, — резко перебиваю его. — Что за херня, брат? Дальше что? — непреднамеренно шагаю ближе, словно собираюсь подавлять не только словом, но и делом. — Может, у тебя какая-то личная игра? Так ты не заиграйся, — выдаю тише и жестче, чем должен.

Федор растерянно замирает. Смотрит на меня, не мигая. По лицу стремительно расползаются красные пятна.

— Какая игра? — уточняет, как только удается справиться с замешательством. Тянет лыбу во все лицо. — Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав [3], — прибегает к своей любимой древней философии, не гнушаясь цитатами. — Совсем несвойственная для тебя реакция.

Капитан Очевидность, блядь.

— Не додумывай того, чего нет, Федя. С чего мне сердиться? Предупреждаю тебя. С Катей… — прочищаю горло и зачем-то понижаю голос. — С Катей следует быть осторожным.

— Осторожным?

В какой-то момент кажется, что брат готов рассмеяться, и если это так, я готов врезать ему по лицу.

— Ты слышал, что я сказал. Повторять не собираюсь.

— Может, хочешь просто поговорить?

— О чем, блядь?

— О чем-то, — разводит руками, будто животрепещущие темы находятся в воздухе. — Знай, что я всегда готов выслушать.

Прищурившись, смотрю на него, как на малохольного.

— У меня нет потребности что-то с тобой обсуждать. Так достаточно понятно?

— Окей, — поднимая руки, выставляет их ладонями наружу. — Усек, — быстро и легко соглашается, словно действительно не видит смысла спорить. Но потом под нос себе бормочет: — Значит, позже.

Сглатываю и плавно перевожу дыхание.

— По поводу ипподрома, — возвращаюсь к первоначальному вопросу. Снова сглатываю и загребаю крупный глоток воздуха. — Если она хочет, можешь организовать, — по каким-то причинам это решение дается труднее, чем я мог себе представить подобную ерунду.

— Отлично, — сцепляю зубы, потому как довольная рожа Федора неожиданно еще сильнее меня раздражает. — Тогда до завтра. Я ведь не нужен вечером? Вы идете вдвоем?

— Да. Ты свободен.

По пути к выходу машинально нахожу глазами Катю. Она сидит на ковре у низкого журнального столика и что-то пишет.

— До завтра, Катрин!

— Пока, Федя! — быстро мажет взглядом от меня к Федору. Улыбается ему и, махнув на прощание рукой, возвращается к своему занятию.

Не то чтобы я собираюсь с ней о чем-то разговаривать, но, закрыв за братом дверь, иду в гостиную. Нависаю тенью над столом. Катя замирает, но головы не поднимает. Перекатывая в руках карандаш, заметно нервничает в ожидании того, что я ей скажу. Я же с некоторым удивлением стопорюсь взглядом на бумаге, по которой пару секунд назад она шуршала грифелем.

— Что это? — спрашиваю на автомате.

Блядь, вот обязательно ей постоянно на полу сидеть?

Твою мать…

И все равно, как долбаный мазохист, жду, когда поднимет голову и посмотрит мне в глаза.

— Это конь, — поясняет обиженным тоном.

Да я не спрашивал, кто именно. Изумился тому, что она в принципе рисует.

— Ну, положим, пока только полконя, — поправляю, за каким-то хером орудую нехарактерным мне сарказмом.

— Сам ты… — возмущаясь, вскидывает-таки взгляд. И тут же теряется, замолкая. Краснея, резко и шумно вдыхает. У меня точно так же естественный процесс вентиляции вызывает неестественные трудности. Какие-то важные клапаны перекрывает. Легкие сворачивает. А заглатываемый воздух в горле штырем встает. — Я только начала. Федор, как услышал, что моя мама художник, альбом подарил.

Опять Федор.

Принимаю это спокойно, только за грудиной какое-то расхлябанное месиво огнем загорается.

— Будь готова сегодня вечером к половине девятого.

— Хорошо, — буркнув, утыкается обратно взглядом в стол.

Еще какое-то время нависаю, рассматривая. Не укрывается от меня, конечно, ни то, как Катя нервно стискивает пальцы, ни то, как часто вздымается ее грудь. Снова без лифчика, что ли? Словно в ответ на мой вопрос, ее кожу стягивает дрожь, и через ткань футболки остро проступают соски.

Отворачиваюсь и ухожу в кухонную зону.

Подальше от царевны. Туда, где не заденет. Ни образом, ни запахом.

Черт возьми…

Все еще слишком отчетливо помню, что почувствовал вчера, когда почти ворвался в ее тело. Шелковую влажность. Тугой жар. Болезненное сопротивление. Одуряющую похоть.

Вашу мать…

Что за чертовщина?

Глава 11

Кажется, что происходящее должно примелькаться и с каждым последующим визитом вызывать меньшую степень изумления и неприятия. Но в случае с «Комнатой желаний» регулярность почему-то работает иначе. Раздражителями становятся абсолютно все: и специфическое освещение, и знакомые лица, и навязчивая фоновая музыка, и приглушенный гомон томных голосов. Детали незначительные, а откладываются где-то на подкорке и при первом же воспроизведении вызывают адовое отторжение.

О том, что происходит после полуночи, я и вовсе молчу. Сейчас мне смешно, что когда-то я хотела раздобыть видеокассету с порно, чтобы разобрать процесс досконально и чему-то там научиться. Наблюдение за тем, как люди занимаются сексом, вызывает весьма странные чувства. Первостепенным является омерзение, но со временем зарождаются и другие ощущения, которые прежде мне доводилось испытывать лишь благодаря Тарскому. Я возбуждаюсь. Только если с ним этот жар головокружительный, всепоглощающий, с яркими вспышками эйфории, то здесь какой-то тошнотворный, мучительный, постыдный и опустошающий.

Задерживаю взгляд на Таире. Как ни одергиваю себя, сколько внутренних монологов с собой ни провожу, хочу смотреть на него. Особенно если он, как сейчас, не замечает этого.

Гордей гораздо крупнее и сильнее обычного среднестатистического мужчины. Сумасшедшее сочетание пугающей и покоряющей мощи, сдержанной и парализующей ярости, мужественной красоты.

Волосы всегда коротко стриженые, но такие темные, что никаких просветов не оставляют. Вкупе с такими же темными широкими бровями и густой небритостью оттеняют смуглую кожу и придают лицу какую-то грубоватую яркость.

Губы четко очерченные и твердые. Хочется ласкать их пальцами и своими губами. Хочется подчиняться им. Плавиться под ними. Гореть. Тонуть.

Глаза… Глаза у Тарского такие, что одним лишь взглядом любую эмоцию продавить может. Менять психологическое состояние. Управлять настроением. Вызывать запретные и очень часто попросту безумные желания.

Кожа горячая. Вызывает стойкое стремление прикасаться. Греться. Заряжаться. Впитывать ощущения.

Хочется непрерывно находиться внутри уникального энергетического поля, которое он создает. Вбирать в себя силу и уверенность, которые источает.

Сопротивляться этой тяге буквально невозможно. И при этом где-то на задворках всегда присутствует страх. Быть рядом с Тарским — все равно что находиться рядом с огнем. Он согревает и завораживает, но при этом ты понимаешь, что если потеряешь осторожность и перестанешь его контролировать, он тебя сожжет. Ужасающий трепет.

По телу прокатывается волна дрожи, когда Гордей ловит мой взгляд. Удерживает дольше, чем способно вынести мое растревоженное сердце. Но разорвать связь первой не могу. Вместо этого, поддаваясь какому-то непреодолимому, как мне видится, спасительному порыву, скольжу рукой по скрипучей коже дивана и касаюсь его сильной ладони. Таир реагирует с некой долей удивления. Опуская взгляд, освобождает меня, чтобы зрительно считать инициативу, которую я неожиданно проявила.

Разворачивает свою ладонь и, будто взвешивая мою кисть, едва заметно качает ее вверх-вниз. А затем крепко, почти до боли сжимает и замирает.

Меня бросает в жар. Горячее покалывание зарождается в кончиках пальцев, ползет стремительной дрожью по кисти, на запястье, предплечье, плечи, обкидывает мурашками спину и, наконец, захватывает все тело.