Она моя (СИ) - Тодорова Елена. Страница 50

— Что не так?

— Ноет очень, — шепчет и вновь розовеет. — Дай скорее что-нибудь набросить…

— Ты стесняешься, что ли?

Царевна не отвечает, только прищуривается недовольно. Мне эти ее внезапные загоны тоже не в радость. Извлекаю из шкафа первую попавшую рубашку, только чтобы ее не мучить. Набросив на худые плечи, отворачиваюсь под предлогом того, что самому нужно освободиться от кителя.

— Я еще в душ хочу. Отмыться от всех этих ядовитых взглядов.

— Иди, — бросаю и направляюсь в сторону лоджии.

— А ты? — прилетает ее взволнованное в спину.

— Раз выяснение отношений откладывается, перекурю.

Но когда я возвращаюсь, Катя сидит на кровати. Все в той же рубашке, что я ей дал. Ноги голые. Пройдясь взглядом по спальне, вижу, что платье и прочие аксессуары валяются в центре. Да, убирать за собой царевна так и не научилась. Но сейчас это, безусловно, меньше всего меня заботит.

— Почему ты не в душе?

— Потому что… — вскидывая ко мне взгляд, нервно поджимает губы, — решила подождать тебя.

Подхожу ближе, но останавливаюсь на достаточном расстоянии, чтобы она имела возможность смотреть мне в глаза, не запрокидывая голову до ломоты в шее.

— Тогда пойдем.

Поднимается царевна неуверенно, но в протянутую мной руку свою ладонь вкладывает без промедления. В ванную идем молча.

Я начинаю раздеваться, Катя не спешит делать то же. Смотрит на меня до последнего. Лишь после того, как я остаюсь полностью нагим, поддевает пуговицы на рубашке и позволяет той соскользнуть с плеч.

— Трусы зачем оставила? — спрашиваю тихо, когда забираемся в душевую кабину.

Едва заметно вздрогнув, пожимает плечами и поворачивается ко мне спиной. Включает воду и, потянувшись к флакону с гелем, принимается мыться. Вероятно, ей действительно не терпится очистить тело. Молча следую ее примеру. Стараюсь не глазеть на практически голое тело и не думать о том, что сегодня мы переступили последний рубеж. Безгранично моя. Хочется, безусловно, закрепить союз физически. Но с тех самых пор, как узнал, что она беременна, сомневаюсь в благоразумности подобного проявления чувств. Да и без того много переживаний на нее свалилось. Кроме того, сама Катя… Зачем-то же оставила эти чертовы трусы.

Заканчиваю, а царевна еще елозит грудь и живот. Неужели ждет, что выйду? Поэтому не снимает белье? Зачем тогда звала с собой, если преграды эти строит? Внизу живота неприятно ноет. Все тело такое напряжение стягивает, вены рвет. Голова наливается тяжестью. В висках искры высекает.

Шумно выдохнув, шагаю к Кате. Пока она цепенеет с флаконом геля в руке, я скольжу ладонью по ее животу и бережно прижимаю спиной к своей груди.

МОЯ.

Как только соприкасаемся, пах простреливает похотью. Чувствует, конечно. Вздрагивает ощутимо.

— Помогу тебе, — голос режет слух хрипотой, не способен сейчас его контролировать.

Выставляю вторую руку перед царевной. Терпеливо жду, пока она отомрет и нальет гель. Невольно задерживаю дыхание и ныряю ладонью под резинку ее белья. Катя дергается, словно пораженная электричеством. Поднимается на носочки и с шумным выдохом прикрывает глаза.

— Помнишь? — шепчу ей в ухо, наблюдая за тем, как трепещут мокрые ресницы.

У самого по коже дрожь расползается.

Австрия. Моя рука в ее трусах. Голая влажная спина. Наш первый физический контакт.

Царевна сглатывает и кивает, а я раздвигаю пальцами нежные складки. Намыливаю неторопливо, заставляя ее ежиться, переминаться с ноги на ногу и хвататься ладонями за стену.

— Хватит…

— Уверена?

Быстро мотает головой.

— Не знаю…

Я поддеваю пальцами резинку и стаскиваю с нее трусы. Даже когда едва касаюсь пальцами, чтобы смыть с ее плоти гель, вздрагивает и морщится.

— Хочешь кончить? Тебе можно?

Еще активнее кивает.

Прихватывая губами влажную шею, сжимаю одной ладонью грудь, а пальцем второй массирую пульсирующую вершинку клитора. Катя рвано мычит и толкается ко мне ягодицами. Член болью отзывается. Распирает жаром каленого возбуждения так, что зубы стискивать приходится. А царевна все трется и все громче стонет. Всем телом дрожит. В какой-то момент будто задыхается, замирает и, бурно содрогаясь, кончает.

Не давая ей опомниться, подхватываю на руки и выношу из ванной. Сдергиваю покрывало с кровати и скидываю на нее царевну. Забираюсь сверху и нахожу губами ее губы.

Катя отвечает. Едва подаюсь назад, чтобы не давить всем своим весом, тянется за мной следом. Ловит руками и ногами. Все еще мокрые, сразу запутываемся в простынях. Не могу сдержать мучительный стон, когда член упирается ей в промежность. А она еще двигает бедрами, усиливая трение и тесноту.

— Тебе можно? — снова спрашиваю, шумно выдыхая ей в рот.

— Да…

И я направляю в нее член. Как обычно, толкаюсь до самого основания. И застываю, сжимая челюсти. Перевожу дыхание и пытаюсь взять под контроль вырывающиеся эмоции, чтобы не кончить на первом толчке.

— Я сейчас… кричать буду…

— Больно?

— Хорошо…

— Тогда кричи. Обещала мне. Кричи и запоминай, что отныне кричать будешь только так. Война закончилась. Слышишь меня, Катенька?

— Слышу…

Тогда подхватываю ее под ягодицы и начинаю двигаться. Знаю, что долго не выдержу. Изо всех сил стараюсь сдерживаться. Но каждый толчок, Катины физические и голосовые реакции повышают градус. Мышцы горят и вибрируют от напряжения. Продолжаю в одном ритме толкаться, пока царевну не накрывает новая волна удовольствия. Лишь тогда себя отпускаю. Изливаясь в нее, ловлю чрезвычайно яркие и агрессивные реакции. Прошивает все тело, в глазах темнеет, и голова кругом идет.

После того, как дыхание выравнивается, поднимаюсь и натягиваю спортивные штаны. Кате предлагаю халат. Глядя на то, как суетливо она прячется в махровую ткань, вспоминаю, что она может быть голодной. Об этом и спрашиваю, намереваясь позвать в кухню. Но она мотает головой и садится на кровать.

— Я… — начинает говорить и замолкает. На мгновение опускает взгляд, а потом упирается им в меня и замирает. Чувствую, что только сейчас все свои эмоции отпускает. Готовлюсь к этому выбросу, понимая, что заденет меня нехило. Глубоко вдыхаю и застываю. Но стоит Кате начать говорить, у меня всю грудь прошивает всполохами. — Я так боялась, что ты не успеешь. И все это время… после Януша… каждый день в диком напряжении провела. Но мучительнее всего было в те минуты, когда я думала, что ты меня не любишь… Все-таки любишь?

Не хочу, чтобы она плакала. Но если бы сейчас царевна не транслировала удушающую ранимость, а плакала, у меня была бы возможность перевести дыхание, которое сначала колом в груди встает и долгие секунды спустя прет наружу, обжигая внутренности.

— Люблю, — еще никогда у меня столько сил не уходило на то, чтобы просто контролировать тональность голоса. И все равно получается слишком низко, с выразительной хрипотой.

— Любишь? — округляет глаза в счастливом изумлении, будто до этого все, что я сделал, засчитывалось каким-то иным макаром.

— Люблю, — повторяю жестче и громче.

— Любишь? — прижимает к щекам ладони и смеется.

Глаза все еще ошарашенные и вместе с тем блестящие от восторга.

— Люблю.

Мысленно задаюсь вопросом, сколько раз еще мне это придется сегодня повторить, прежде чем Катя успокоится. Как вдруг царевна подскакивает на ноги и налетает на меня с такой скоростью, что я успеваю забеспокоиться, не причинила ли она вред ребенку из-за этого столкновения.

— По-настоящему любишь? Правда? — обжигает дыханием мне плечо.

— Катенька, — с этим выдохом, как мне кажется, все свои чувства выдаю. Но она поднимает взгляд и ждет слов. В голове не укладывается то, что может до сих пор сомневаться. Суровый мудак во мне, для чистоты операции, подбивает перечислить по фактам все, что сделал ради нее, но преобладающий здравый смысл тормозит этот порыв. — Люблю я тебя. Без всякого злого умысла сейчас говорю. По этой причине женился. По этой же причине планирую прожить с тобой столько дней, сколько бог отмерит на этой земле. Сейчас я достаточно ясно выражаюсь? — серьезно спрашиваю, понижая голос практически до шепота.