Не любовь. Не с нами (СИ) - Романова Наталия. Страница 40

А я… я начинала отчаянно молотить лапками, как лягушка в крынке, лишь поняв, что иду ко дну. Так было в конце первого курса, когда я поняла, что не только разменяла свою жизнь на череду мужчин и алкоголь, но и стою на пороге исключения из института. То же самое произошло после перевала, когда срочно понадобились деньги, в остальное время меня вполне устраивало спокойное существование, стабильность. Ведь именно за это я ценила Вадима и наши отношения – они были стабильными.

Естественно, я не скучала по Вадиму, не вспоминала о нём, прошлогодние зимние сапоги, которые пришлось выкинуть, вызывали во мне больше эмоций, чем он, но всё же, ощущения стабильности мне не хватало. Неожиданное, а главное, неприятное открытие.

У меня не было денег, чтобы возместить родителям ущерб, не было работы, которая приносит стабильный заработок, и если раньше меня это не волновало, теперь приводило в уныние, и не было постоянных отношений – последнее нервировало исключительно в отношении Голованова.

Сколько бы я ни придумывала себе отговорок, моё несчастное, глупое, разбитое сердце хотело постоянных отношений с Глебом. Я отдавала себе отчёт, что это невозможно по тысячам причинам, начиная с его места жительства – в кошмарном сне я не могла представить переезд обратно на побережье Чёрного моря, – заканчивая его патриархальными замашками феодала-узурпатора. Но внутренняя, влюблённая Цыпа, до сих пор жившая во мне, начинала истошно визжать: ну и что?! И требовать, чтобы Голованов сейчас же признался в любви и сразу же женился на мне. Подумаешь, феодал, я согласна. Согласная я!

Тем более, он уже развёлся. Об этом я узнала от него лично. Он позвонил в один из дней, почти сразу после его признания, что он – мой.

– Цыпа, поздравляю тебя, я свободен, только что получил развод.

Не «поздравь меня», а «поздравляю тебя». Меня он поздравляет! С ума сойти. Что прикажете делать с этой ценной информацией?

– Сочувствую твоему горю, – фыркнула я.

– Разделяю твою радость, – ответил он. – Готовься, сегодня будем праздновать.

– В рэсторан пойдём? – я вложила в эти слова всё ехидство, на которое только была способна.

– В рэсторан в этом месяце мы уже ходили, – точно таким же тоном ответил Голованов, напомнив, что я разговариваю с самовлюблённым самцом шимпанзе. Говорят, их генетическая база совпадает с человеческой примерно на девяносто процентов, вот оставшихся десяти как раз не хватало Голованову!

Глеб приехал вечером на такси, внедорожник был в ремонте, что тоже капало на мою несчастную, погрызенную совесть, заставляя тайком вздыхать, чувствовать себя виноватой. Но только тайком!

Он привёз огромного лосося, сам его разделал, замариновал, пожарил на мангале, запёк, каждому на свой вкус. Клянусь, вкуснее красной рыбы я не пробовала никогда в жизни. Глеб действительно умел готовить и делал это с нескрываемым удовольствием.

Захватил с собой несколько бутылок вина, излюбленный бурбон, детям сок и мороженое – последнее попадало под расстрельную статью по мнению их матери, но у Голованова был обширный опыт приношения сладкого лакомства младшим Цыплаковым.

В какой-то момент мне написал клиент, я тут же рванула в комнату, чтобы ответить и разобраться с возникшей проблемой – деньги, мне нужны были деньги, если уж со стабильностью в последнее время не складывалось.

– Как ты? – услышала я серьёзный голос Коли примерно через полчаса после того, как убежала.

Я подобралась к окну, чуть отодвинула штору, увидела, что за столом остались двое: брат, с сочувствием смотревший на друга, и понурый Глеб.

– Так себе, – ответил Глеб. – Четырнадцать лет псу под хвост, сам понимаешь, – добавил в раздражении. – Я ж детей последние два года хотел, сколько можно «для себя» жить, теперь думаю, бог отвёл. Родила бы чернобрового сына, – горько усмехнулся он и тут же, не дожидаясь тоста, намахнул приличную дозу бурбона.

Было видно, что Коля хотел что-то спросить или сказать, но промолчал, точно так же, не чокаясь, выпил, помянул семейную жизнь Головановых.

Мне хотелось плакать. Реветь хотелось. Ничего не меняется. Солнце встаёт на востоке, закат мы видим на западе, Полярная звезда указывает на север, а Голованов страдает по Лие.

«А как же я? Ведь я же лучше. Лучше собаки», – хотелось мне проговорить голосом Карлсона, жаль, что почти двухметровый «малыш» не изменит своего мнения.

В душевных терзаниях, которые я виртуозно прятала от окружающих, особенно от Голованова, прошла пара недель. Я мечтала уехать обратно в Иркутск, но не могла, потому что считала себя обязанной помочь родителям и, конечно, из-за Глеба, чтоб ему провалиться!

Иногда Нюта приходила ко мне в комнату, когда я работала, начинала рассказывать о недоразумениях и ссорах с Колей, которых за годы совместной жизни накопилось с избытком, а заканчивала всё оптимистичным: зато теперь всё хорошо.

Время от времени Коля садился со мной рядом, обнимал меня за плечи и мычал невразумительное, приободряющим тоном, обещая, что всё непременно наладится. На Голованова в такие дни он смотрел, как на врага государства.

Родители не отставали от семьи брата. Папа травил бородатые анекдоты, от которых у меня должно было подниматься настроение, как шкала градусника в полдень, мама бесконечно пыталась накормить, заявляя, что вид у меня нездоровый, бледный и есть я стала непростительно мало для взрослой девушки.

Голованов же говорил:

– Цыпа, обещаю, всё будет хорошо.

Хорошо? Хорошо?! Он не только ни разу не признался, что любит меня, он даже не сказал, что не любит Лию. Куда прекрасней-то! Офонареть можно от такого «хорошо»!

Я, конечно же, устраивала истерики Голованову, потому что он самец шимпанзе, самовлюблённый эгоист, высокомерный нахал, австралопитек, чудом доживший до современности. Он давал мне покапризничать, молча соглашаясь со всеми эпитетами, потом занимался со мной любовью, заставляя сомневаться, что он самовлюблённый и высокомерный – не может эгоистичный мужчина быть настолько чутким любовником.

Так и жил каждый орган Цыплаковой Ирины Васильевны своей, самостоятельной жизнью: сердце обливалось кровью от любви к Глебу; душа рвалась в Иркутск, потому что это место ассоциировалось со стабильностью; тело поддавалось умелым ласкам; разум настаивал, что мы все должны остаться и помогать родителям.

Я возвращалась из магазина, по обыкновению навьюченная как вол, когда увидела Нюту, которая усердно красила ворота.

– Нормальные же ворота, – удивилась я.

– У Коли краска осталась, – взмахнула рукой Нюта. – Чего добру пропадать? Серёжа с Алёшей спят, а я решила пока покрасить. Смотри, какая красота выходит.

– Нарядно, – согласилась я.

Изумрудный цвет действительно привлекал внимание, на его фоне дом, обитый желтоватым сайдингом смотрелся карамельной сказкой. Привлекал внимание, что играло на руку маленькому туристическому бизнесу.

Я вернулась через несколько минут, чтобы помочь Нюте. Вместе мы быстро справились, полюбовались красотой, вытирая вспотевшие на солнцепёке лбы, довольно кивнули, удовлетворённые полученным результатом, и отправились в дом. Нюта – готовить обед, а я – гладить очередную стопку постельного белья.

К вечеру Нюте подурнело, она сидела на кровати бледная, почти зелёная, мучаясь от головной боли, потом её несколько раз вырвало, в завершении поднялась температура. Я чувствовала себя ничуть не лучше, правда, обошлось без температуры. Я и до этого чувствовала себя неважно из-за постоянного нервного напряжения, а вот что происходило с Нютой, было неясно.

Утром заскочил Глеб, чтобы осмотреть Нюту. Он спокойно пальпировал, постукивал, кажется, у врачей это называется перкуссия, послушал, выудив откуда-то стетоскоп, потом начал задавать вопросы о регулярности стула, менструального цикла, возможности беременности. Нюта покорно отвечала, бедняжке было настолько плохо, что попроси Глеб стащить трусы, она бы покорно сняла.

– Голованов, – попытался вмешаться Коля.