На волоске (СИ) - Брай Марьяна. Страница 7

После долгих разъяснений, рисунков палочкой на песке, я поняла. Рундина это неделя. И в ней не как мы привыкли, семь дней, а девять. В месяце пять таких недель. Сорок пять дней в месяце. А месяцев всего десять.

Алавия – огромное государство, где есть все, что только можно желать. Именно так мне описала Палия место, куда нас, по всей видимости, везли. Когда меня выкрали у отца, то заявили, что отдадут только за всех рангафаров армии Хиреты. То есть, он должен был отдать всех офицеров, чтобы вернуть меня. Естественно, он не согласился, и теперь я стану очень дорогим лотом на рынке Алавии.

Девушки с моей внешностью там большая редкость, а тех, кого удавалось захватить из моих многострадальных землячек, мигом попадали в рабство.

Значит, так. Я хиретка, девушка даже не из государства, а из небольшого, но гордого кочевого племени. Только потому, что у нас нет точки постоянной дислокации, Алавия нас не поработила. Очень, черт возьми, мило.

Я наблюдала за девушками, которые возвращались с купания, и задала вопрос Палии:

– А твой народ? Ты же не похожа на них, ну, цветом кожи. Ты такая белая!

– Они тоже из Балии, только они дочери ласов, а я дочь патриолуса, - не без гордости заявила Палия.

В процессе я выяснила, что ласы — это крестьяне, а патриолус - дворянин, имеющий высокий статус. Она не выходила на улицу днем, и ее тело до этих дней не знало света солнца. Деревенские девушки имели всего одну одежду, и вышивали ее вместе с матерью аж с шести лет, и к шестнадцати годам они могли носить эти безрукавки и считаться невестами. Ночевали эти девушки все в одном месте – в доме старухи, которая и выдаст их замуж. Днем были под опекой матери и отца, а вечером собиралась на ночлег. Это и погубило их. Алавийци, промышляющие продажей людей, прекрасно знали где взять самое дорогое.

– Только ночной свет двух огней освещал мое лицо, - добавила она. Теперь я поняла почему девушка постоянно куталась в плащ и утыкалась лицом в мое плечо. Значит, местные дворянки гордились своей белоснежной кожей. Палии пришлось тяжелее, потому что ее в руки работорговцев отдал собственный отец, чтобы не отняли его дом и не убили сыновей. Девушка словно смирилась с этой участью и даже была счастлива, что ее жизнь стоила жизни всего дома.

Рассказанное за день никак не укладывалось в моей голове, но я приняла решение быть сильной и очень внимательной. Как учил меня муж, как делал это наш сын. Они всегда говорили, что в мелочах тысяча возможностей, и паника – твой личный и самый страшный враг.

Что там за два огня мне выяснять не хотелось, и только ночью я поняла, что она имела в виду.

Спать нас оставили на улице. Старший, которого мужчины называли Зират, нарубил веток и сделал что-то вроде небольшого шалаша. Накрыл его большой попоной, которая весь день была свернута и приторочена к седлу его лошади. Видимо, мы с подругой слишком дорогой товар, чтобы снова отправить нас в домик, где нас чуть не заморили голодом.

Когда начало темнеть, нас накормили той самой кашей, вручив прямо в руки по два шарика. Так они хранили остатки еды – обваливали эти комы травами и специями, солили и складывали в кожаные мешки. Мой желудок с радостью принимал сейчас все, и я съела, не сомневаясь, оба. Запила горячим настоем каких-то непривычных по вкусу, но приятных трав. Кружек было всего три, и те, скорее всего, были в ходу среди мужчин. Девушки в доме горячего питья не получили. Им поменяли воду в ведре, бросив туда тот же ковш.

Мы надели сухие и чистые теперь рубахи. Я натянула юбку, а корсет оставила под головой, завернув его в свой плащ. Было тепло, сухо, начинали стрекотать кузнечики или цикады. Пока мы не знали, что с нами будет, но биться в страхе за свою жизнь у меня не было ни сил, ни желания.

Вот тогда-то, когда Палия заснула, как воробышек, свернувшись в кучку, прижавшись ко мне спиной, я и увидела то, что ввергло меня в шок и лишило всех надежд на возвращение: в треугольнике шалаша, который служил выходом, на фиолетовом небе, среди тысячи ярких звезд, к привычной взгляду луне слева подбиралась еще одна.

Сначала я думала, что у меня заслезились глаза и мне это кажется, двоится, но потом, проморгавшись, я встала на колени и высунула голову на улицу. На огромном, бархатном небе было две луны, и та, что сейчас заходила за обычную – полную, круглую как блин, была очень странной – ее левый бок словно откушен. Она не была серпиком, а луной, которая вот – вот наберет свою форму до полной.

Засыпала я долго, и мысли роились в голове, гудели, как пчелы в улье. Нет такого места на Земле, а значит, это не Земля. Иногда дыхание сбивалось, и хотелось выкрикнуть в теплую и обволакивающую темноту свои желания, главным из которых было – вернуться назад.

Бряцанье упряжи и перекликивание между мужчинами разбудило меня рано. Хотелось поспать еще. Ночью я вытащила из-под головы плащ и накрылась им, даже не помнила, как это случилось.

Я прислушивалась к их голосам, и только сейчас поняла, что слова, которые они произносят – незнакомы, но понимаю я их моментально. Прошептала пару слов, и поняла, что и сама говорю на этом тарабарском языке, и как только начала задумываться и анализировать, тут же начала путаться, потому что привычные «дочь», «ночь», «печь» просто не складывались, никак не произносились. Звуки из моего рта вылетали совсем другие.

– Что ты говоришь? – пробормотала проснувшаяся Палия.

– Просто, считалочка, - ответила я шепотом.

– Что такое считалочка?

– Потом расскажу. Идем вместе в кусты, - аккуратно пробравшись к выходу, я дала знать, что мы собрались за домик, где уже и без того природа была насыщена ароматами. Такой был за вокзалом в моем городе раньше, потому что внутри автовокзала туалет никогда не работал.

Мужчины варили очередную похлебку, и когда мы вернулись, нам указали на наше «место» под деревом. Там полагалось сидеть пока не выйдет солнце из-за горы. Тогда мы пересаживались к кустам. Белизну Палии, они, похоже, берегли лучше, чем это делала она сама.

Какого характера рабство нас ожидает было понятно и без разъяснений. Девушки, все незамужние, да еще и редкой внешности в этой самой Алавии. Я поняла, что бежать бессмысленно, когда подруга по несчастью рассказала, что мы давно уже на их земле. Любая женщина, завидев нас, сама привяжет к дереву и приведет мужчин – деньги они любили, а таких, как мы не считали за людей.

Нас ненавидели за ту свободу, которой мы обладали что при жизни в период целостности Империи, что после ее распада. У нас не было городов, и не было обязательств перед столицей.

Судя по тому, что девушек из домика выводили по две, заставляли причесываться и обматывать босые ноги полосками ткани, что-то должно было произойти. Костяная расческа с крупными зубьями кочевала от одной к другой. Девушкам туго приходилось, ведь закрученные в жгуты волосы вчера помыли, не расплетая и не расчесав перед сном. И непонятно – сколько времени они были в дороге. У некоторых приходилось ножом вырезать колтуны. Сначала даже у меня, сидящей вдали от всего происходящего, сжалось сердце. Нож, поднесенный к шее одной из них сзади ничего хорошего не предвещал.

– Наверно, мы дождались того, кто будет покупать, Мали, - грустно сказала Палия и у меня перехватило дыхание.

– Ты же говорила, что нас поведут на рынок!

– Не знаю, но они точно к чему-то готовятся. Мы вчера помылись, постирали одежду и расчесали волосы. Нас хорошо кормили, и ты теперь хорошо можешь стоять на ногах.

– Зачем заматывают ноги?

– Обувь они надеть не успели, Их забрали босиком. Балийские крестьянки спят, укрывшись своей арако, - ответила Палия, но поняла, видимо, что я не знаю, что такое «арако» и добавила: - безрукавкой. А обувь оставляют за порогом. Вот и пригнали их босыми. Твои сапоги остались в хижине, а свои я спрятала здесь, - она отвернула край плаща, и показала свернутые в рулончик мягкие, похожие на замшевые домашние тапочки, сапожки.