Краснокожий пророк - Кард Орсон Скотт. Страница 26

«Но если убийство и мой дар тут ни при чем, что же я сделал не так?»

На этот раз Сияющий Человек ничего ему не показал. На этот раз Элвин не увидел вспышки света и видение ему не явилось. На этот раз он должен был дать ответ сам. Он тяготился собственной глупостью, тяготился тем, что никак не может понять, как вдруг ответ пришел.

Его вина заключалась в том, что он сделал это ради собственного удовольствия. Тараканы подумали, что он заботится о них, а на самом деле он преследовал собственные цели, ничего больше. Он навредил тараканам, своим сестрам — все пострадали по его вине, а почему? Потому что Элвин Миллер-младший разозлился и захотел поквитаться…

Из переливающегося глаза Сияющего Человека вырвался огонь и ударил Элвина в самое сердце.

— Я никогда не воспользуюсь своим даром ради собственной выгоды, — пробормотал Элвин-младший.

Стоило этим словам слететь с губ, как он почувствовал, что сердце его охватил огонь, пылающий и жгущий изнутри. А Сияющий Человек снова исчез.

Лолла-Воссики задыхался, голова его кружилась. Он чувствовал слабость, неизмеримую усталость. Он понятия не имел, о чем думал мальчик. Он только знал, какие видения посылать, а в конце ему нужно было просто стоять, стоять и ничего не делать. Именно так он и поступил, он стоял и ждал, пока из его глаза вдруг не вырвалась сильная вспышка огня, пронзившая сердце мальчика.

Но что теперь? Он дважды закрывал глаз и являлся мальчику. Его мучения закончились? Однако он знал, что это еще не конец.

В третий раз Лолла-Воссики закрыл глаз и увидел, что теперь мальчик сияет куда ярче, чем сиял когда-то он, что свет перешел от него к ребенку. И тогда он понял — да, он стал зверем сновидения для мальчика, но и этот мальчик в свою очередь был его зверем. Для Лолла-Воссики настало время пробудиться от сна.

Он сделал три шага и опустился рядом с кроватью на колени, его лицо приблизилось к маленькому, испуганному лицу мальчика, которое сияло настолько ярко, что Лолла-Воссики не мог различить, кто перед ним — мальчик или муж. «Что мне нужно от него? Зачем я здесь? Что он может мне дать, этот могущественный ребенок?»

— Расставь все по своим местам. Верни целостность, — прошептал Лолла-Воссики на своем родном языке, на языке племени тони.

Понял ли его мальчик? Элвин поднял руку, осторожно протянул ее и дотронулся до щеки Лолла-Воссики, прямо под выбитым глазом. Затем положил палец на мертвое веко краснокожего.

Воздух затрещал, посыпались искры. От неожиданности мальчик вскрикнул и отдернул руку. Но Лолла-Воссики уже не видел его, потому что мальчик неожиданно пропал. Впрочем, Лолла-Воссики не интересовало то, что он сейчас видит, ибо его поразило то, что он ощущает. Невероятно.

Тишина. Зеленая тишина. Черный шум ушел, исчез навсегда. Чувство земли вновь вернулось к нему, и древняя рана исцелилась.

С трудом переводя дыхание, Лолла-Воссики стоял на коленях — земля вернулась к нему, и теперь он чувствовал ее как раньше. Столько лет прошло, он уже забыл, насколько это здорово видеть во всех направлениях, слышать дыхание каждого животного, обонять аромат каждого растения. Человек, который находится на грани смерти от жажды, чье горло пересохло и в рот которого вдруг попадает струйка холодной, освежающей воды, не может глотать, не может дышать. Он ждал ее, мечтал о ней, но она появилась слишком внезапно, поэтому он не может удержать ее, не может насладиться ею…

— Не получилось, — прошептал мальчик. — Прости меня.

Лолла-Воссики открыл здоровый глаз и впервые увидел мальчика как обыкновенного человека. Элвин смотрел на его пустую глазницу. Лолла-Воссики сначала ничего не понял — он поднял руку, дотронулся до дряблого века. Пусто. И вдруг до него дошло. Мальчик счел, что нужно излечить его искалеченный глаз. «Нет, нет, не расстраивайся, ты излечил меня от более глубокой раны — что мне эта жалкая царапина? Зрения я никогда не терял; меня покинуло чувство земли, а ты вернул его мне».

Он хотел крикнуть это мальчику, крикнуть во весь голос, запеть от радости. Но чувства, которые его переполняли, были слишком сильны. Слова не шли на язык. Он даже не мог послать ему видение, потому что они оба пробудились. Сон закончился. Они стали друг другу зверем сновидения.

Лолла-Воссики схватил мальчика обеими руками и притянул к себе, поцеловав в лоб, нежно и крепко, как отец — сына, как брат — брата, как друг — друга за день до смерти. Затем подбежал к окну, перемахнул через подоконник и упал на землю. Земля спружинила под его ногами, как под ногами самого настоящего краснокожего, чего не случалось с ним много лет; трава стелилась под ним; кусты раздвигали свои ветви; листья поднимались, когда он несся сквозь чащу. И тогда он действительно дал волю чувствам — закричал, запел, и ему было все равно, услышит его кто-нибудь или нет. Животные не бежали от него, как это было раньше; наоборот, они шли, чтобы послушать его песню. Певчие птички проснулись, чтобы подпеть ему; из леса выпрыгнул олень и помчался с ним бок о бок через луг, подставляя свою спину под руку Лолла-Воссики.

Он бежал, пока у него не перехватило дыхание, и за все это время он не встретил ни единого врага, не почувствовал ни единого укола боли; к нему вернулась прежняя целостность, он снова стал человеком. Он остановился на берегу Воббской реки, рядом с устьем Типпи-Каноэ. Хватая ртом воздух, он хохотал.

Только тогда он обнаружил, что из его руки капает кровь. Разрез, который он сделал, чтобы продемонстрировать бледнолицему мальчику боль, по-прежнему кровоточил. Штаны и рубашка насквозь пропитались кровью. «Одежда белого человека! Не нужна ты мне больше». Он содрал ее и швырнул в реку.

Странная вещь произошла. Одежда упала на поверхность воды, как на землю. Она не тонула, ее не уносило течением.

Как такое может быть? Неужели сон не кончился? Может, он еще не совсем проснулся?

Лолла-Воссики закрыл глаз.

И сразу увидел нечто ужасное, настолько ужасное, что закричал от страха. Закрыв глаз, он снова увидел черный шум, огромное полотно черного шума, твердое, замерзшее. Это была река. Это была вода. Она была сделана из смерти.

Он открыл глаз, и черный шум опять превратился в обычную воду, только одежда лежала на прежнем месте.

Тогда он мертвой глазницей посмотрел туда, куда бросил штаны и рубашку. По черной поверхности растекался свет. Он кружился, сиял, ослеплял. То сияла его собственная кровь.

Теперь он видел, что черный шум на самом деле представляет собой пустоту, ничто. Это место, где заканчивается земля и начинается пустота, край мира. Но его кровь, искорками протянувшаяся по поверхности черного шума, мостиком перекинулась через безбрежное ничто. Лолла-Воссики встал на колени и окровавленной рукой коснулся воды.

Она была упругой, теплой и упругой. Пролившаяся кровь создала небольшую платформу. Он переполз на нее. Она оказалась гладкой и твердой — прямо как лед, только от нее веяло теплом, дружелюбием.

Он открыл глаз. Вновь появилась река, но вода под ним осталась твердой. Там, где ее касалась кровь, водная стихия мигом затвердевала.

Он подполз к месту, где лежала одежда, и принялся толкать ее перед собой. Добравшись до середины реки, он пополз к другому берегу, оставляя за собой тоненький, мерцающий мостик крови.

Он творил невозможное. Мальчик не просто исцелил его. Он изменил порядок вещей. Это было пугающе прекрасно. Лолла-Воссики взглянул в воду, текущую между его рук. На него смотрело его собственное одноглазое отражение. Тогда он закрыл здоровый глаз, и ему явилось совсем иное видение.

В этом видении он стоял на поляне, обращаясь к сотням, к тысячам краснокожих, собравшихся со всех концов страны из разных племен. Он увидел, как они строят из деревьев город — тысячи, десятки тысяч сильных мужчин и женщин, освободившихся от огненной воды белого человека, от ненависти белого человека. В видении они обращались к нему как к Пророку, но он отрицал свой пророческий дар. Он был всего лишь дверью, открытой дверью. «Шагните сквозь нее, — призывал он, — и обретите силу. Единый народ, единая земля».