Ксеноцид - Кард Орсон Скотт. Страница 5

И вот я возвратилась, размышляла Валентина. И снова в политике.

– Передавай, – произнесла она резко, во весь голос, чтобы терминал понял, что ему приказывают.

В воздухе над текстом статьи появился значок передачи. Когда-то, когда Валентина еще писала научные статьи, ей приходилось сообщать направление, пересылая текст каким-нибудь обходным путем, чтобы издатель не мог так просто добраться до нее, истинного автора. Теперь же всем этим занимался таинственный приятель Эндера, действующий под псевдонимом «Джейн». Он выполнял сложнейшие переводы передаваемой с летящего на субсветовой корабля на язык, понятный для планетарных анзиблей, для которых время шло в пятьсот раз быстрее.

Сообщение с космолетом пожирало громадное количество времени планетарных связей, потому обычно такой вид связи использовался для передачи только лишь навигационных данных и указаний. Только лишь высоким правительственным чиновникам и военным разрешалось передавать более длинные тексты. Валентина до сих пор не могла понять, каким образом «Джейн» получает доступ в анзибли для ее статей, одновременно, не позволяя никому открыть, откуда же приходят эти революционные эссе. И это еще не все: «Джейн» тратил еще больше времени, пересылая на корабль все опубликованные ответы на ее тексты, информируя Валентину о любых аргументациях и стратегиях, используемых правительством против пропаганды Демосфена. Кем бы ни был «Джейн» – а Валентина подозревала, что это название тайной организации, которая проникла в высшие этажи правительственной администрации – справлялся он превосходно. И очень рисковал. Но, если уж «Джейн» желал – или желали – так рисковать, повинностью Валентины было создание такого числа статей, настолько страшных для правительства, какое ей только удастся создать.

Если слова могут служить в качестве смертоносного оружия, она обязана снабдить мятежников целым арсеналом.

Но вместе с тем она оставалась всего лишь женщиной. Ведь даже революционеры имеют право на личную жизнь, разве не так? На краденые то тут, то там мгновения радости, возможно – наслаждения, или хотя бы только облегчения. Валентина поднялась, не обращая внимания на боль после столь долгого сидения за клавиатурой, и протиснулась через двери своего малюсенького кабинетика. До переоборудования под личные потребности это была самая обычная каморка для хранения оборудования. Валентина чувствовала, что стыдится, спеша в кабину, где ждет ее Якт. Большинство революционных пропагандистов прошлого наверняка легко бы переждали эти три недели физического воздержания. А может и нет? Интересно, занимался ли кто-нибудь подобным вопросом.

Добираясь до кабины, Валентина пыталась представить, как ученый мог бы написать вывод о финансировании такого научного проекта.

Помещение с четырьмя койками они делили с Сифте и ее мужем Ларсом – тот предложил девушке руку и сердце за несколько дней перед отлетом, поняв, что Сифте на самом деле собирается покинуть Трондхейм. Совместное проживание с новобрачными было делом нелегким – Валентина все время чувствовала себя чужаком. Только, никакого другого выбора у них не было. Космолет, вообще-то, был фешенебельной яхтой, снабженной всяческими удобствами, о которых только можно было мечтать, но он никак не был приспособлен для такого числа пассажиров. Но он был единственным подходящим кораблем в окрестностях Трондхейм, так что его должно было хватить.

Двадцатилетняя дочь Якта и Валентины, Во, и их шестнадцатилетний сын Варсам занимали кабину вместе с Пликт, многолетней учительницей и самой близкой приятельницей семьи. Те члены экипажа яхты, которые решили лететь в это путешествие – ведь их и нельзя было оставлять на Трондхейм – спали в оставшихся двух помещениях. На мостике, в столовой, салоне и каютах толпились люди, изо всех сил пытающиеся оставаться людьми в этой толчее.

Но сейчас в коридоре никого не было, а Якт даже успел приклеить на двери карточку:

УЙДИ ИЛИ СДОХНИ И подписал: «Хозяин». Валентина вошла в каюту. Якт стоял, опираясь о стенку, настолько близко к двери, что от неожиданности она даже вскрикнула.

– Радостно знать, что один мой вид пробуждает стон наслаждения.

– Испуга.

– Иди ко мне, сладкая моя мятежница.

– А знаешь что? С формальной точки зрения – это я хозяйка корабля.

– Все твое принадлежит и мне. Я женился на тебе ради денег.

Валентина прошла дальше, и Якт закрыл за женой двери.

– Выходит, я для тебя лишь это – состояние?

– Ты тот клочок земли, который я могу обрабатывать, засаживать и собирать урожай, все в соответствующее время. – Он протянул к ней руки, и Валентина прижалась к мужу. Тот провел руками по ее спине и обнял ее еще сильнее. В его объятиях Валентина чувствовала себя в полнейшей безопасности, ей было позволено все.

– Кончается осень, – сказала она. – Близится зима.

– Самое время собирать урожай, – заметил на это Якт. – А может и самое время разжечь огонь и согреть старый дом, пока не выпал снег.

Он поцеловал ее, и все было так, как в первый раз.

– Если бы сегодня ты вновь попросил моей руки, я бы согласилась, – шепнула Валентина.

– А я, если бы встретил тебя сегодня впервые, попросил бы твоей руки.

Они уже много-много раз повторяли эти слова. Но, тем не менее, все так же улыбались, слыша их, поскольку те оставались правдой.

Оба корабля уже практически закончили свой космический балет громадных скачков и осторожнейших поворотов в пространстве. Теперь они уже могли встретиться и стыковаться. Миро Рибейра следил за этим процессом с мостика. Он сидел, сгорбившись, опирая голову на подголовнике кресла. Кому-нибудь такая позиция могла бы показаться неудобной. Еще на Лузитании, видя его, сидящим в подобной позиции, мама вечно жалела сына и заявляла, что сейчас же принесет подушку, чтобы ему было поудобнее. Ей все никак не удавалось понять, что лишь в такой, сгорбленной, неудобной позе сын мог держать голову, не затрачивая дополнительных сил.

Он терпел ее хлопоты, поскольку спорить не было бы смысла. Мать вечно двигалась и говорила так быстро, что ей никак не удавалось успокоиться, чтобы выслушать его. С тех пор, как тот повредил мозг, проходя сквозь защитное поле, отделяющее колонию людей от леса свинксов, Миро говорил невыносимо медленно, с большим трудом и не всегда разборчиво. Брат Миро, Квим, тронутый на религии, утверждал, будто Миро должен благодарить бога, раз вообще был способен разговаривать – первые дни он контактировал с людьми только лишь путем перебора алфавита и по одной букве передавал то, что хотел сообщить. Кто знает, может такой способ был и лучшим – по крайней мере, тогда Миро молчал. Ему не нужно было слышать свой голос – хриплый, раздражающий, его чудовищную замедленность. У кого в семье хватало терпения слушать его? Даже те, что пытались: младшая сестра Эла; друг и отчим Эндрю Виггин – Голос Тех, Кого Нет; и, понятное дело, Квим – даже в них он чувствовал раздражение его медлительностью. Они пытались заканчивать предложения за него. Старались как-нибудь подогнать его. Поэтому, хоть они и утверждали, что желают с ним говорить, хотя садились и слушали, свободно поговорить ему не удавалось. Миро не мог рассказывать о идеях, формулировать длинных, сложных предложений, поскольку, когда он добирался до конца, слушатель уже успевал забыть начало.

Человеческий мозг, решил Миро, точно так же как и компьютер, может воспринимать данные только с определенными скоростями. Если они проходят излишне медленно, внимание слушающего распыляется, и информация теряется.

Впрочем, не одни только слушатели. Миро должен был честно признать, что и сам уже не имел к себе терпения. Как только он думал об усилии, необходимом для изложения какого-нибудь сложного замысла, как только представлял себе, как пытается формировать непослушными губами, языком и челюстями слова, как только оценивал, как долго все это продлится, то обычно чувствовал, что говорить уже и не хочется. Разум все время мчался вперед, с той же скоростью, что и раньше; он обдумывал столько мыслей одновременно, что иногда Миро хотелось отключить мозги, притормозить их, успокоить и тем самым обрести покой. Но эти мысли оставались его исключительной собственностью. Делиться ими он ни с кем не мог.