Цифраторий (СИ) - Кайманов Степан. Страница 13

— Да он наверняка уже весь инфой обкололся, — отмахнулся Илон, не желая нянчиться с новичком.

— Ага, — подтвердил Брюс. — Но ты все равно покажи ему, как все устроено. Присмотрись, что за перец. У тебя глаз на митфанов наметан.

Часть 2

Илон недовольно кивнул, лесть нисколько не скрашивала просьбу. Ну выявил он однажды митфана среди мастеров хаоса. Да там бы кто угодно справился. Просто повезло. И теперь получается, что его будут приставлять нянькой к каждому желторотому сотруднику?..

Как там его звали… Илон напрягся, в очередной проверяя память на прочность. Слово крутилось в голове, каталось на языке, но все никак не обретало ясности. А… Ан… Антонио или Антон. Нет, Антонио. Да, точно Антонио.

Антонио — тощая дылда с черными, лоснящимися волосами до плеч и носом, как у Пиноккио.

Антонио — наверняка бесталанный и несчастный человек, живущий на сытое пособие. Дон Кихот наших дней, воюющий с ветряными мельницами — с мифической Цитаделью Зла.

Антонио и его разговоры про свободу и рабство, его сочувственные взгляды на митинги под Цитаделью… Такой же шизик, как робофаны и реалфаны. Странно, что ни СБ, ни Интел ничего не заметили — видимо, в его мозгах недурственно покопались перед тем, как запускать в Шэлл Интертаймент.

Довольный восстановленной картиной прошлого, Илон поднялся и смело приблизился к столику, за которым сидела Инста, прячась от всего мира.

— Привет, — добродушно сказал Илон.

Угрюмая девушка, совсем молоденькая и короткостриженая, почти лысая, подняла на него глаза. Один тускло светился, второй заплыл, укрывшись под налитой кровью гематомой. На щеках и на носу таяла голубая пенка наноидов, скрывая синяки, ссадины и царапины.

— Чего тебе? — шепеляво спросила Инста, еле двигая опухшими губами.

Илон не уловил смущения, стыда — только нотки раздражения.

— Хотел помочь, — ответил он, уткнувшись взглядом в ее стол, где белел выбитый зуб и угасал, изгибался пустой тюбик с лечебными наноидами.

— Хэлсиды есть? — поинтересовалась она устало, словно из последних сил.

— А… Да. Сейчас. Бро!

Дрон с жестяным шелестом метнулся из-под стола и черной медузой завис над экраном Инсты.

— Дай мне наноиды.

Лапка Бро змейкой юркнула под днище и извлекла оттуда светлый тюбик с красным крестом на поверхности. Через несколько секунд голубая мазь толстым слоем покоилась на раздутом веке, на распухших губах, на сбитых костяшках пальцев.

— Утренняя разминка? — невесело улыбнулся Илон.

— Типа того.

— Могла бы взять отгул.

— П-ф! — дунула она оскорбленно и поежилась от боли.

— Оно того стоило? — Илон обвел указательным пальцем вокруг своего лица.

— Полуфинал.

— Поздравляю, — вздохнул он и вернулся на свое рабочее место.

— Илон, — лицо в забавной голубой маске высунулось из-за экрана Инсты. — Спасибо, — она потрясла пустым тюбиком и покосилась на вход.

В зале хаосмастеров появился незнакомец. Выглядел он немного потерянным: озирался по сторонам и ступал робко, как по тонкому льду.

Новичок, конечно, новичок, не сомневался Илон, разглядывая умопомрачительную прическу незнакомца. Желто-медные волосы стояли дыбом, а их кончики сводились в заостренную кисточку — наподобие тех, какими Мэй писала настоящие картины.

Такой антенной, наверное, можно сигналы из космоса принимать, — с иронией подумал Илон.

— Мне нужен…

— Иди сюда, — Брюс махнул ему рукой.

Инста резко подняла свое лицо, покрытое голубой пеной, из-за экрана, и новичок отшатнулся от нее, как от огня. Гагарин хрипло усмехнулся. Брюс улыбнулся, но сразу принял серьезный, невозмутимый вид.

— Вон там твое рабочее месте, — услышал Илон, включая экран.

Через несколько секунд к его столу протянулась худая, бледная рука.

— Денис. Но друзья зовут меня Дэн.

Илон пожал ладонь и тоже представился:

— Илон. И друзья зовут меня Илон.

Дэн сел на свой стул, с удивлением покосился на дрона, дремавшего у ног Илона, и включил экран.

— Красные зоны и красных шэллов не трогай — это для Цивы и прочей фигни. Золотых тоже не трогай — в них пассажиры. С синими делай, что пожелаешь.

— Знаю, — ответил Дэн. — Прошел ускоренный курс обучения, — с непонятной гордостью заявил он.

Самоуверенный болван, — подумал Илон, провожая взглядом уходящего Гагарина, который пару секунд пялился на новичка — видимо, узнав в нем клиента.

В зал начали стекаться мастера хаоса, когда Илон набрал первые строчки черновика: «Эдварду не хватает денег на избирательную кампанию. В двенадцать часов дня он едет в ближайший киоск и покупает лотерейный билет…».

Борода…

Черная, как уголь, и аккуратно подстриженная. Совсем не та длиннющая борода, что традиционно болтается у жрецов высшего духовенства. И уж, конечно, совсем не та борода, что спутанными, мохнатыми гроздями отвратительно свешивается с опухшей морды какого-нибудь пьянчуги. Но… все-таки борода. Борода и… усы.

Эдвард примостился на стуле в гримерке телеканала «Саншайн» и изучал свое задумчивое отражение, пока воздушные пальцы кудесницы, словно крылья бабочки, кружились над его макушкой, укладывая завитки темных волос.

Борода была палкой о двух концах, сторонами одной монеты, плюсом и минусом. Камнем преткновения, о который не один пиарщик сломал свой острый меч, желая отправить ее под бритву. Все они, ухоженные и прилизанные, морщились при виде бороды, недвусмысленно высказывая свое презрительное «фи». Она, видите ли, старит. Она, понимаешь, не нравится избирателям-технократам, да и нейтралам тоже. Некоторые не ходили вокруг да около, а говорили прямо: «Многим представителям среднего класса борода кажется архаикой, своего рода атавизмом и вызывает нехорошие ассоциации с невежественным мужиком из дремучего леса». Архаика, атавизм… Шэлла-Спасительница, слова-то какие! Слова — не слова, но, согласно последним опросам, от своего главного соперника он, Эдвард Скам, все еще отставал на пять процентов. И, в отличие от него, Юко Накамура, будь она проклята, в силу понятных причин не носила бороду. С другой стороны, никто вообще не ожидал от обычного и неизвестного фермера такой прыти. Пять процентов — всего лишь пять процентов. И, если подумать, борода тоже принесла немало очков. Она нравилась зеленым районам, а духовенство было от нее в полном восторге.

Нежные, едва уловимые прикосновения молодой и обаятельной гримерши никак не давали Эдварду сосредоточиться на предстоящем интервью. Она мило улыбалась, когда замечала его растерянный взгляд, тихо шелестела своим тонким васильковым платьем и божественно пахла — жасмином, черной смородиной, мандаринами… Эдвард старался дышать спокойно, вполсилы, но шустрые яркие запахи все равно настырно просачивались в самый мозг, где взрывались оглушительным салютом ароматов.

Эдвард посмотрел на часы: «10:35». Казалось, белая секундная стрелка ползет по черному кругу циферблата черепахой.

Еще десять минут до начала. Память играет с ним… Он уже слышит нарастающий шум: оглушительные и лживые аплодисменты несутся роем огромных цикад, воздух дрожит от напряжения — стрекочет, словно по нему проскакивают электрические разряды; в груди холодеет от ледяных улыбок, а перед глазами мелькает несколько десятков мужских и женских незнакомых лиц. Они сияют в свете студийных прожекторов, а затем… размываются, словно мир во время дождя, и ускользают за призрачную вуаль — остаются где-то там, далеко-далеко, — за порогом Шэлл Сити, среди мертвой пустоты…

Эдвард грустно улыбнулся, вспоминая свое первое публичное выступление. О, это было потрясение! Когда его, взмокшего и испуганного, почти невменяемого, впервые выставили в центре оживленного стадиона. Ноги тогда сделались чужими и все норовили его подвести, а влагой из мокрой рубашки можно, наверное, было наполнить ведро. Он выслеживал кабанов и волков — смело, решительно, с каменным лицом, но перед улюлюкающей толпой оказался беспомощным, как новорожденный теленок. И каждый объектив кинокамеры хищным дулом упирался в голову, в грудь, и, казалось, какой-нибудь из них обязательно громыхнет подлым выстрелом.