Люди на краю пустыни - Кард Орсон Скотт. Страница 54

Наконец Парли, закончив декламировать речь, скрылся в темноте. Тем временем на сцене появились Тули, игравший Джозефа Смита, и Скарлетт, которая играла роль его матери. В темноте мелькнула фигура Маршалла, одетого во все белое. Малейший отсвет падавших на него лучей прожекторов подчеркивал ослепительную белизну его одежды. Он должен был появиться на сцене в роли ангела Морони. Между тем Парли спустился вниз и шагнул в темноту, прямо туда, где стоял Дивер. Опустив плечи, он устало положил голову и руки на край сцены, в которую был превращен кузов грузовика. В течение какого-то времени Дивер наблюдал за Парли, не в силах отвести взгляд от его сгорбленной фигуры. Он знал, что Парли плачет, и это было невыносимо. Человек должен вовремя уйти на покой, не дожидаясь, пока он будет не в состоянии выполнять свою работу. И лучше всего это сделать еще тогда, когда тебе сопутствует успех. А он не уходит и раз за разом терпит неудачу.

Дивер не посмел с ним заговорить. Он не мог вспомнить, был ли между ними хоть один разговор. Да и, собственно, кто такой для него этот Парли? Незнакомый старик, не более того. Тем не менее Дивер шагнул к нему и опустил руку ему на плечо. Парли не шевельнулся и не отстранился. Он ничем не выдал того, что чувствует на своем плече прикосновение чужой руки. Через какое-то время Дивер убрал руку и, вернувшись на свое место, снова стал наблюдать за сценой.

Ему потребовалось некоторое время, чтобы снова войти в суть происходящего на сцене. Он увидел Дасти, у которого теперь было черное лицо освобожденного Линкольном раба. Маршалл играл весьма импозантного Линкольна, на которого было приятно посмотреть. Но Дивер не сводил глаз с публики. Никогда прежде он не видел такой толпы. Солнце уже давно зашло, и небо совсем почернело, поэтому он мог видеть только людей, сидевших прямо напротив сцены. Свет прожекторов время от времени выхватывал из темноты их лица. С открытыми ртами они смотрели на сцену. Их неподвижные фигуры чем-то напоминали механизмы, застывшие в ожидании того, кто придет и вновь запустит их. Тем временем на сцене Линкольн, протянув руку юному рабу, воодушевлял его покончить с рабством. «О, счастливый день!» —воскликнул Дасти. Грянуло музыкальное сопровождение. «О, счастливый день!» — несколько раз повторил вслед за ним церковный хор.

После этого Линкольн протянул обе руки, чтобы обнять мальчика, а Дасти стремительно прыгнул ему на шею. Публика заревела от хохота. Дивер увидел, как почти синхронно их головы запрокинулись назад, а потом вернулись в исходное положение. Еще некоторое время, поерзав на своих местах, они наконец угомонились. Этот комический момент снял напряжение, вызванное длительной неподвижностью, и зрители вновь расслабились. Затем, увидев нечто на сцене, они разразились бурей аплодисментов. Дивер даже не стал выяснять, что именно вызвало такие овации. Публика тоже была частью спектакля. Она двигалась, смеялась, ерзала и хлопала в ладоши, как один человек. Казалось, что каждый зритель был частью единой души.

Тем временем на сцене появился Тули. Он играл роль Брайама Янга, который вел Святых через равнины Запада в Юту. Дивер смутно припомнил, что заселение Юты произошло еще до Гражданской войны, но это изменение хронологии не имело никакого значения, так как оно прекрасно вписывалось в спектакль. Диверу показалось несколько странным то, что пьеса под названием «Слава Америки» оказалась своего рода гибридом истории мормонов с историей Америки. Но потом он понял, что эти люди искренне воспринимают и то и другое как единое целое. Джордж Вашингтон, Бетси Росс, Джозеф Смит, Авраам Линкольн, Брайам Янг — все они были персонажами одной и той же истории — их собственного прошлого.

Однако через некоторое время Дивер потерял к публике всякий интерес. Ничего нового он уже не видел — они по-прежнему сосредоточенно смотрели на сцену и, затаив дыхание, следили за развитием событий. Наблюдать за ними было довольно скучным занятием. Дивер снова взглянул на сцену.

Теперь на ней появилась ракета. Но на самом деле она походила на боевую ракету, и не имела ничего общего с космическим кораблем «Аполлон». И все же Маршалл почему-то надел на голову нечто вроде шлема и забрался внутрь этого сооружения. Все было не так, как в жизни. Вместо трех членов экипажа летел только один, да и весь его полет представлял собой сплошной вымысел. Любой школьник в Дезерете рассказал бы об этом событии более правдиво. Но публике было достаточно и этого, она поняла, о чем идет речь. С другой стороны, установить на сцене ракету такой же величины, как настоящая ракета «Сатурн», да еще и с надписями NASA и USA, было бы просто невозможно. В общем, все поняли, что Маршалл изображает Нейла Армстронга. Большое облако дыма, окутавшее сцену, должно было означать запуск корабля. Через некоторое время дверца в борту ракеты вновь открылась, и из нее вышел Маршалл. Заиграла скрипка, и из колонок полилась нежная, волнующая мелодия. Маршалл извлек американский флаг на маленькой подставке, сделанный из какого-то плотного, негнущегося материала, и опустил его прямо перед собой. «Маленький шаг для человека, — сказал он, — и гигантский прыжок для человечества».

Музыка достигла своей кульминации. В глазах Дивера стояли слезы. Это, без всякого сомнения, был момент наивысшего взлета Америки. Но в то время никто об этом не знал. Неужели тогда, в 1969 году, люди не увидели тех трещин, что уже начали разрушать все вокруг них? Ведь не прошло с тех пор и тридцати лет, как все исчезло. И НАСА, и сами США перестали существовать. Все вокруг рухнуло. И только индейцы на юге создавали свои государства. Называя себя американцами, они говорили, что белые жители Северной Америки являются европейцами и живут здесь незаконно. А кто, собственно, мог им возразить? Америка закончилась. В течение двухсот лет она кормила и пожирала весь остальной мир и, протянув свою руку, прикоснулась даже к Луне, а теперь кто попало присваивает себе ее имя. От Америки ничего не осталось, кроме жалких обломков.

И все же мы были там. И этот маленький флаг так и остался на Луне, а следы наших астронавтов не сотрет никакой ветер.

Постепенно Дивер понял, что все то, о чем он постоянно размышлял, было озвучено в пьесе. Он начал понимать это, когда услышал прерывистый шепот Скарлетт: «Следы так и остались на поверхности, и если мы туда вернемся, то сразу поймем, что они принадлежат нашим астронавтам».

Дивер снова посмотрел на публику. Кое-кто из зрителей вытирал слезы. Впрочем, и самому Диверу пришлось сделать то же самое.

И вот наступила катастрофа. Музыка превратилась в какофонию звуков. Парли играл злобного советского тирана, а Маршалл — безнадежно тупого президента США. Оба изображали, как одна грубая ошибка за другой в конце концов привели к войне. Сначала Дивер не мог поверить, что Аали решили показать конец света с помощью комического танца. Но это выглядело ужасно забавно. Публика умирала от смеха, когда советский тиран несколько раз наступил на ногу президенту, а тот лишь кланялся и приносил извинения, поднимая свою пострадавшую ногу и ей же ударяя самого себя. В конце концов, они с русским обменялись рукопожатием, что, видимо, означало заключение официального договора, а потом президент стал одной своей ногой топтать другую. Каждый его жалобный крик вызывал взрыв хохота. И хотя на сцене показывали катастрофу, которая их всех погубила, Дивер просто не мог удержаться от смеха. И снова слезы застилали ему глаза, и он видел сцену, как в тумане, но на этот раз слезы были вызваны собственным смехом.

Тем временем русский сбил шляпу с головы президента. А когда он нагнулся, чтобы ее поднять, русский дал президенту такого пинка под зад, что тот растянулся на сцене. Затем Парли знаком показал Дасти и Дженни, которые были одеты в форму русских солдат, что им пора выходить на сцену и прикончить президента.

Внезапно всем стало не до смеха. Солдаты снова и снова опускали приклады своих автоматов на распластавшееся тело президента. И хотя Дивер понимал, что эти удары — сплошная фальшивка, тем не менее он чувствовал каждый из них так, словно били его, а не президента. Он страдал от ужасной боли и жестокой несправедливости, а его все били и били, удары сыпались на него один за другим.