Заложница в академии (СИ) - Левина Ксюша. Страница 29

Каждый порыв ветра, что стремиться залететь в окно ванной комнаты, которое Би заняла, заставляет её пальцы сжиматься, она еле держит себя в руках.

Она хочет. Это. Сделать.

Она не выспалась. Каждую ночь Рейв Хейз что-то выдумывает. Он то прелюбодействует (один или с кем-то — неизвестно), то до трёх ночи делает что-то страшно увеселительное. То злится до чёртиков. То испытывает ослепляющую боль.

Сейчас, например, ему очень больно и немного — самую каплю — страшно. Это не тот страх, что Брайт хотела бы испытывать. Он какой-то слишком обречённый, удушливый.

Брайт нужно в небо! Срочно!

Это что-то на уровне инстинктов. В небе не будет Рейва Хеза, просто не должно быть! Если и там будет он, то она сиганёт со скалы и дело с концом.

— К чёрту!

Брайт Масон срывается вниз.

Но не долетает до земли, подхваченная чёрным густым туманом трансформации*. Тело меняется мгновенно, обрастает перьями, становится обтекаемым, лёгким. Воздух подхватывает его в один миг и уносит вверх, высоко над Траминером.

Так высоко, что Брайт, наконец, может пропеть птичью печальную песню, и пусть каждый — до кого её донесёт ветер — ощутит иссушающую тоску.

Би не выбирает, куда лететь, обычно за неё решают инстинкты, она уже не может назвать себя человеком, это совершенно не то. Оборотни-перевёртыши, дикари-волки, бреваланцы-птицы — они ощущают себя людьми в животных формах, а Брайт ощущает себя сиреной в человеческом теле. И вот теперь она свободна, счастлива, и кто такая, чтобы сопротивляться природе.

Боли Рейва Хейза больше нет в груди, и страха нет. Брайт свободна и может делать, что захочет.

Крылья несут к океану, ну конечно.

Птица даже не планирует над водной гладью, входит в неё со всего маху и стоит клюву погрузиться в океанскую соль, лиловое пламя охватывает тело. Океан шипит, принимая нежданную гостью. Перья опадают. Крылья становятся гибкими руками, розовые кудри тонут в воде, укрывают обнажённое тело будто мистический плащ.

У сирены лицо Брайт Масон, только чуть более острые привлекательные черты. Её глаза больше не розовые, они практически чёрные, зато кудри теперь парят подобные морской Багрянке. Тело почти то же, что у Брайт, но нечеловечески гибкое.

Сделав глубокий нырок до самого дна, рассеивая вокруг лиловый свет, Би показывается на поверхности, вытерев воду с лица и заправив волосы за уши.

Она не может прогнать с лица сумасшедшую улыбку и срывается на смех.

Океан — это прекрасно! Раньше она плавала только в море, но сила океана завораживает, как ничто другое. Эйфория! Вот она.

С безумным смехом Брайт снова ныряет, а потом набирает бешеную скорость и мчится под водой в глубину, прочь от берега. Её снова влечет куда-то, но это и прекрасно. Сирене виднее, что сейчас правильно. Главное, что нет боли и страха, и мыслей о Рейве Хейзе, которого так много в её жизни.

Сирена может думать о чём угодно.

Почему бы не об Энграме Хардине? Он повадился таскать розы на длинных стеблях и ими завалена вся комната. Жительницы Р-1-4 уже перевели все вазы и благоухают, будто работают флористками.

Нет. Не ёкает.

А может красавчик-декан? Кажется, Лю Пьюан и Мелона Ува на пару влюбились в него и теперь сидят на парах нейромодификации, как завороженные дурочки.

Нет. Ничего.

Брайт выныривает и со счастливой улыбкой играет в догонялки с луной, что купается в Таннатском океане. А потом бьёт по поверхности рукой и выныривает почти по пояс, так и замерев. Вода держит её легко, Брайт может по ней даже ходить, если захочет. Она смотрит на свои розовые кудри, опутавшие тело мантией, и гладит их кончиками пальцев.

Вот бы он увидел, как это красиво…

Нет.

Нет.

— Нет, дурочка, — журчит её голос. — Нет, нет, нет. Никакого Рейва Хейза. Мы не думаем о врагах!

И ныряет снова.

Как хорошо…

Как прекрасно.

Сирена снова плывёт куда-то по своим сиреньим делам, скрывшись в глубине, пока над ней не нависает тень. Это лодка на поверхности?

Брайт замирает, волосы медузами опутывают тело, парят в невесомости. Сирена смотрит вверх, отмахиваясь, от надоедливых рыбок, признавших свою. Её тянет наверх.

— Идти? — устало спрашивает она у одной из рыбок, и та испуганно улепётывает, а сирена смеётся, разгоняя и остальных тоже. Потом набирает скорость, стремясь к лодке.

— Алле-алее-алле-у-у! — поёт сирена, выглянув на поверхность.

Старая-добрая песенка из легенд.

— Я тебя, моряк найду, — она тянется к бортам лодки.

— Будешь ты отныне мой… — продолжает сирена, подтягиваясь на руках, а потом резко отшатывается и отталкивает от себя лодку.

Нет, нет, нет… Нет же!

— Р-р-р-р! — трещит сирена. — Нет! Нет, я сказала!

— Почему я, мать твою, понимаю каждое твоё слово. За что мне это, а, Масон?

*Ashley Serena — My Jolly Sailor Bold

*Birdy — Strange Birds

Глава двадцать шестая. Отец

|ОТЕЦ, -ца, муж.

1. Мужчина по отношению к своим детям.

2. Самец по отношению к своему потомству

3. Тот, кто заботится о других: покровитель, благодетель.|

За час до

Поздний вечер. Рейв стоит возле дома, склонив голову на бок, и с интересом наблюдает за подъездной дорожкой. Картина странная: Бели Теран выходит из машины мэра Хейза, приглаживая волосы и оглядываясь по сторонам.

— Теран? — он удивленно вскидывает брови.

— Хейз, — фыркает она.

— Что ты делала в машине моего отца?

— Болтала с крёстным, — она закатывает глаза, огибает Рейва и идёт вдоль по улице к своему дому.

Мэр Бовале Хейз — крёстный Бели Теран. Но они никогда не были особенно близки.

— Здравствуй, сын, — на губах отца широкая открытая улыбка, а Рейв удивляется, почему с клыков не капает яд.

Отец высокий, крупный, по-деловому привлекательный. Это у него не отнять.

— Здравствуй.

— Прогуляемся? Хотел выйти в океан, ты как? — он кивает в сторону побережья, и Рейв жмёт плечами.

В этом нет ничего необычного. Поместье Хейзов стоит на берегу живописной бухты, и все, кому посчастливилось там жить, обожают яхтинг. Рейв и Стэрн Хейзы были одними из тех, кто в пять утра спускался с утёса в яхт-клуб, выпивали по бодрящему зелёному коктейлю, улыбались друг другу и шли встречать рассвет. Это почти всегда было очередное хорошее воспоминание в копилку, и все кругом так делали. Прето и его отец тоже были членами яхт-клуба. Как и Хардины. И Бланы.

Спускаться с утёса в пять утра, чтобы взять яхту и выйти в бухту — было чем-то вроде хорошего тона.

— Я не одет.

Стэрн тоже не одет. Он в белых брюках и белой рубашке, на плечах завязан белый свитер. Похож на прилежного студента, а не на политика.

— Ты в спортивном костюме — это вполне подходящая одежда, — и отец не слушает больше Рейва, идёт по улице, небрежной походкой, засунув руки в карманы.

Делать нечего.

Они молчат, практически всю дорогу. Отец интересуется делами в учёбе, морщится при упоминании отработки, ухмыляется, когда Рейв сообщает, что Шеннон Блан заинтересована в помолвке.

— А ты?

— Мне без разницы. Она обещала сообщить о своём выборе, но пока молчит. Я не тороплю.

Ну, конечно! Он только теперь понимает, что и вовсе забыл о Шеннон Блан и её обещании подойти седьмого и узнать, что он решил, она же так и не подошла. Когда вообще это было? До Поцелуя или после?

Чёртов Поцелуй стал именем собственным, обозначив целое исключительное событие, и в голове всегда нарочито выделялся с большой буквы. Курсивом. Подчёркнуто. Поцелуй.

— Поторопи, — сухо советует отец.

Они останавливаются перед причалом и смотрят на ровный ряд белых лодчонок с парусами, даже яхтой язык не поворачивается назвать.

— Эти шлюпки всё, что предлагает академия? — усмехается отец. — Идём.