Еще одна чашка кофе (СИ) - Лунина Алиса. Страница 72
— Что же, Леля, ты счастлива? — спросил Николай, буравя ее глазами.
— А ты, Коля? — через силу улыбнулась Ольга.
Николай молчал, только в глазах горели какие-то всполохи будущего несчастья, которое Ольга интуитивно почувствовала.
— А у меня все впереди, Лелька, — хрипло сказал Николай, — все только начинается, вот увидишь!
Он хотел сказать что-то еще, но махнул рукой, развернулся и ушел.
Ольга недоуменно смотрела ему вслед: о чем это он говорил?
Вскоре после встречи с Николаем, в начале июня, отец предложил Ольге и Ксении съездить в Павловск — проверить дачу.
Еще на подходе к дому Ольга поняла, что что-то не так — защемило сердце, заныла душа; а когда подошли ближе, стало ясно, что в их доме побывали непрошеные гости. Да ладно бы только побывали, но зачем искорежили, разрушили? Разбитые окна, переворошенные вещи, искалеченная (будто ее бросали об пол в порыве лютой злобы) мебель, выгоревшая веранда — словно бы здесь разгулялся Соловей-разбойник с отрядом поджигателей.
Велосипеды, чай на веранде, девичьи альбомы, старенькое расстроенное пианино — остались в другой жизни.
Отец с сестрами стояли посреди этого хаоса — жизнекрушения. Ксения плакала, а Ольга просто смотрела, закусив губы, словно каменная. Ей вдруг так явственно вспомнились те дни и ночи с Сережей в этом доме, красная осень, яблоки, вся страсть и нежность мира.
Было, ведь было. И все закатилось, как яблоко в траву.
Ксения обняла отца:
— Папа, мы все исправим, восстановим, потом…
Отец молча кивнул.
В этот же день вернулись в город.
Думали — вот скоро соберутся с силами, поедут в Павловск все вместе и наладят старое дачное житье-бытье, починят-оживят, но не успели.
В начале июля Ольгу арестовали.
Когда в квартиру вошли несколько красноармейцев, Ольга сначала даже не поняла, что это пришли за ней.
— Что вам нужно? — спросил Александр Михайлович.
Старший из незваных гостей, рыжеволосый мужчина в кожаной куртке, оглядел Ларичевых и остановил взгляд на Ольге:
— Вы — жена Николая Свешникова?
— Мы с Николаем давно не живем вместе, — пробормотала Ольга и вдруг замолчала, поняв, как нелепо звучит сейчас ее опровержение их с Николаем брака; фактически она все еще жена Николая, и вряд ли эти хмурые люди с маузерами в кобуре поверят во всю ее житейскую мелодраму.
— Ваш муж обвиняется в контрреволюционном заговоре, — сообщил чекист в кожаной куртке, — вы арестованы и отправитесь с нами, чтобы дать показания Чрезвычайной Комиссии. Но сначала мы произведем обыск у вас в квартире.
— Но Ольга не может отвечать за действия Николая, — ахнула Софья Петровна. — Тем более они давно разошлись!
— Что с Николаем? — срывающимся голосом спросила Ксения.
Комиссар повернулся к своим красноармейцам и приказал приступать к обыску.
На пол полетели книги, рисунки, фотографии, письма, постельное белье, платья, скатерти — просматривали все. Старшие Ларичевы молча наблюдали за происходящим; Ксения отвернулась и повернулась только, когда один из солдат попросил усмирить лаявшую Нелли.
Ольга хмуро наблюдала за обыском и за тем, как ее маленькую, личную, принадлежащую только ей жизнь, с дорогими сердцу вещицами и пустяками, сейчас ощупывают и ломают чужие равнодушные руки. Наконец она не выдержала:
— Что ищете, может, я подскажу?
Софья Петровна сжала ее руку — Оля, молчи, умоляю!
Ольга замолчала даже не из-за просьбы матери, а потому что увидела, как один из солдат взял в руки картину Сергея.
Молодой красноармеец с изъеденным оспинками лицом оглядел картину со всех сторон:
— Что за художник?
— Сама рисовала! — пожала плечами Ольга.
Парень равнодушно выпустил картину барышни из рук — не интересует. Вскоре обыск закончили, и командир отряда приказал Ольге собираться.
— Разве нельзя ей остаться дома? — вскрикнула Софья Петровна, обнимая дочь, словно стараясь ее защитить от происходящего.
— Не беспокойтесь, мамаша, там во всем разберутся, — коротко и хрипло, как затвором лязгнул, ответил тот красноармеец, что разглядывал картину.
Ольга нарочито спокойно сказала:
— Я ни в чем не виновата, и «там» действительно разберутся. Я скоро вернусь! — Она положила в чемоданчик смену платьев и белья, томик стихов, флакон с духами и обернулась к своим конвоирам: — Можем идти.
— Вы бы, барышня, не книжку, а теплое пальто взяли, — неожиданно участливо сказал рябой красноармеец, — что как придется задержаться?
Ольга пожала плечами:
—Зачем мне теплые вещи летом? К тому же я уверена, что меня быстро выпустят. — Она обняла убитых горем родителей: — Ну-ну, будет! Не навсегда ведь прощаемся, скоро увидимся. Берегите Ксюту!
Вот это «берегите Ксюту!» вырвалось само собой — слетело с языка самое потаенное и важное; Ольга посмотрела на родных и шагнула за порог.
КНИГА 2. ЧАСТЬ 1. ГЛАВА 5
ГЛАВА 5
ПОБЕГ
Сначала ей казалось, что она видит кошмарный сон, в котором ее, как какую-то преступницу, приводят в кабинет со стенами землистого цвета, и следователь с уставшим и серым, в тон стенам, лицом монотонно констатирует: «Ваш муж, враг революции, занимался контрреволюционной деятельностью, вел агитацию, принимал участие в заговоре…»
«Проснуться бы поскорее!» — тоскливо подумала Ольга.
— Барышня, подпишите, — сказал следователь.
— Что подписать? — похолодела Ольга, мгновенно поняв, что это не сон.
— Ну говорю же: ваш муж Николай Свешников, — повторил следователь, — принимал участие в левоэсеровском мятеже. Подпишите признание, что вы вместе с ним плели заговор против советской власти, потому что являетесь агентом…
Ольга вздохнула:
— Да ничего я не плела, сдурели вы не иначе, и не агент, и не враг вашей революции, и не жена Свешникова, кстати!
Следователь пожал плечами: «Будете упорствовать, барышня? Ладно, как скажете!» — и скомандовал солдату, чтобы ее увели.
На следующий допрос Ольгу долго не вызывали, словно бы намеренно испытывали на прочность, старались сломать. Три дня, проведенные в маленькой, тесной, похожей на каменный мешок, камере, показались ей вечностью. К концу третьего дня Ольга уже чувствовала, что она сходит с ума. Она пробовала читать взятый из дома томик со стихами, но даже любимые строчки не могли прорваться сквозь поток пульсирующих в ее голове мыслей; в итоге в отчаянии и измождении Ольга забросила книгу в чемоданчик, где пылилось еще одно свидетельство ее девичьей наивности и глупости — флакон с духами.
«Только такая идиотка, как ты, Леля, могла взять с собой духи и стихи в камеру, уж лучше бы и впрямь захватила теплое пальто, кто его знает, насколько придется здесь задержатся!» У нее больше не было уверенности в том, что чекисты быстро во всем разберутся и отпустят ее домой. В нынешнем состоянии полной неопределенности и растерянности она пока поняла только, что Николай задержан за участие в мятеже левых эсеров, а ее, как его фактическую жену, арестовали, чтобы она дала на него показания.
Наконец ее снова вызвали на допрос, и уже знакомый ей следователь с усталым лицом, беззлобно, голосом, лишенным каких бы то ни было эмоций, повторил вопрос о принадлежности Ольги к левоэсеровскому заговору. Ольга стояла на своем: ни в чем не участвовала, ничего не знаю.
Следователь пожал плечами:
— Что ж, может быть, вы действительно ни при чем. Допустим, я готов вам поверить. И то верно — зачем такой симпатичной барышне заниматься контрреволюционной агитацией? Но ведь вы не могли не знать о делах вашего мужа и о его друзьях по партии?
На мгновение Ольга задумалась; когда она жила с Николаем, к ним в дом часто приходили его товарищи, они бесконечно пили чай, часами обсуждали свои революционные планы, и, конечно, она знала их всех поименно и могла бы теперь с легкостью назвать их имена.
Нет, не могла! Ольга решительно заявила, что они с Николаем давно не живут вместе и что она ничего не знает ни о его жизни, ни о его знакомых.