Любовь зла (СИ) - Князева Мари. Страница 9

Я немного помолчал, и Настя уже качнулась, чтобы продолжить путь в группу, но мне почему-то не хотелось прерывать наш тет-а-тет, и я быстро выложил новый вопрос, который меня интересовал:

— Разве ты не участвовала в создании тех статей? А чьи фотки? И откуда они узнали, что случилось?

Настя вздохнула:

— Да, немного. Но я вовсе не собиралась раздувать целую бучу. Просто пожаловалась знакомым ребятам, а они вдруг — флаг в руки и на баррикады.

Пипец, это что получается, не только пацаны в детдоме, но полгорода готово за эту шмокодявку любого порвать? Даже властей не боятся! А ведь ни кожи ни рожи — обычная такая с виду…

Пока я ошарашенно размышлал о популярности своей надсмотрщицы, она нервно кусала губы:

— Только я вам никаких имён называть не буду, даже не просите! Эти ребята ни в чём не виноваты, они просто хотели обратить внимание общественности и устыдить нарушителей…

Я скептически усмехнулся:

— Да мы просто сгораем от стыда!

— Неужели совсем никакого эффекта? А эти исправительные работы? Вы действительно готовы выбрасывать на ветер по сто часов каждый месяц ради права нарушать ПДД?

— Ну я бы так не сказал, что на ветер — довольно интересный опыт…

Глава 9. Очаровательный квест

Ярослав

На следующий день я, как и обещал, припёр целую коробку бумаги для принтера. Нога моя была уже заклеена нормальным пластырем, поэтому, оттащив бумагу, куда указала Настя, я первым делом направился в подсобку Саныча.

— Куда это вы? — нахмурилась девчонка и даже ухватила меня за рукав футболки.

— Закончить начатое вчера, — пожал я плечами.

— Не надо вам туда ходить.

— Почему это?

— Я ведь вам уже объясняла: детский труд под запретом.

— Так я же не ребёнок. Мне 23 уже.

Настя пожала плечами:

— Для господина мэра вы навсегда останетесь ребёнком.

— Это он меня сюда и прислал! — напомнил я раздражённо. — И если хочешь почти дословную цитату, то пожалуйста: "Надеюсь, там тебя научат, что жизнь состоит не из одних удовольствий!" Так что не парься, всё норм.

Но шмокодявка так и не отпустила мой рукав и отрицательно покачала головой:

— Пожалуйста, Ярослав Дмитриевич, не ходите! — прозвучало почти жалобно.

— Да в чём дело-то?

— Мне… начальство запретило вас к Санычу пускать.

— Ты же здесь не работаешь!

— Но это не значит, что мне не могут запретить сюда приходить.

— Зачем им это?

— Из-за вас. Боятся, что вы тут… повредите себе что-нибудь, и Дмитрий Анатольевич… их накажет. Рублём или ещё как-то.

Я вздохнул и перехватил тонкую девичью ладошку:

— Ладно, веди меня к своему начальству.

— Зачем?

— Я… сам… с ними поговорю.

Я вдруг начал немного задыхаться, мне почти с трудом давались слова, потому что охватило дико странное ощущение от этого соединения наших рук. Ладошка у Насти была маленькая, почти как детская, мягкая, пальчики тонкие, и в то же время энергичные. В первую секунду они сжали мою кисть — или, точнее, попытались, потому что была она раза в два больше — видимо, по привычке обращения с детьми. Но сразу следом пальцы распрямились и попытались высвободиться из плена, вспомнив, что я вовсе не местный воспитанник, а вполне себе здоровый лоб, да ещё и неприятный этой козе. Ладно, признаю, вёл я себя при знакомстве не очень. Прямо скажем — как капризный отпрыск власть предержащего, но вот уже второй день подряд я стараюсь быть нормальным человеком, а эта шмокодявка всё равно нос воротит!

Я ещё чуть крепче сжал маленькую ладошку и повторил приказ:

— Веди!

Настя тяжело вздохнула, даже закатила глаза, но всё же двинулась в путь. Я шёл рядом, почему-то безобразно кайфуя от прикосновения к ней и старательно прятал улыбку.

— Ярослав Дмитриевич…

— Что, Анастейша?

— Вы могли бы отпустить мою руку?

— Зачем?

— Неловко. Мы ведь не маленькие дети, чтоб за ручку ходить.

— А я думал, тебя для этого ко мне приставили: чтобы присматривать и перевоспитывать, как мальчишку.

— Я уже говорила, что это не мой профиль.

— А какой твой?

— Максимум до восемнадцати. Вы для меня слишком старый.

— Так ты… школьный педагог, что ли?

— Учусь. На третий курс перешла.

— И что преподавать будешь?

— Русский и литературу.

— Я так и думал что-нибудь в этом роде. Гуманистка.

— Звучит как ругательство в ваших устах.

— Да я в восторге!

— Тогда, может быть, в честь восторга отпустите мою руку?

— Наоборот, от восторга хочется ещё крепче её сжимать.

Анастасия неожиданно резко затормозила, так что я чуть не ударился об её тощее тельце.

— Ярослав Дмитриевич! Я не знаю, что вы задумали, но вам это не поможет!

— В каком смысле? — мне вдруг стало ужасно весело. Даже интересно, что там придумала эта козявка для интерпретации моего поведения.

— В таком! Я ничего тут не решаю. И вообще, вас не держу…

— А я ничего не понимаю. О чём ты говоришь?

Настюха пожевала губы, то краснея, то бледнея, и вдруг выдала нечто совершенно замечательное:

— Если вы думаете, что своими штучками меня очаруете и я освобожу вас от работ, то сильно ошибаетесь! Я никогда не забудусь настолько, чтобы поверить в ваш ко мне интерес. Вы мне взаимно безразличны, и это никогда не изменится, а что касается исправительного срока, то, моя бы воля, я бы прямо сейчас вас домой отправила, но, к сожалению, тут все вопросы к инспектору Константину Георгиевичу.

Вот это прикол! Вот вообще не так я девушек очаровываю! Честно говоря, уже и не помню, когда в последний раз мне приходилось прилагать для этого хоть какие-то усилия. Обычно всё ограничивается фразой: "Эй, детка, иди-ка сюда!" А сейчас со мной творится нечто совершенно непонятное. И я уж точно не пытаюсь сознательно очаровать эту вредину — просто творю какую-то дичь, которая сама собой приходит в голову, а то и вовсе на уровне тела срабатывает. Но вслух произношу совсем другое:

— А почему ты согласилась?

Ручонку по-прежнему не отпускаю.

— На что? — удивлённо распахивает глазищи Настя. Они внезапно кажутся мне большими и такими глубокими, что при должной сноровке в них можно утонуть.

— Нянчиться со мной. Я понял, почему это на тебя повесили, но тебе-то это зачем, если я даже не приятен?

Её губы несколько раз дёрнулись, порываясь что-то сказать в своё оправдание, но потом она нахмурилась и ответила явно честно:

— Из страха.

— Вот уж не поверю! — ухмыльнулся я. — Ты самая бесстрашная девчонка из всех, кого я знаю!

Настя пожала плечами:

— Там, где я борюсь за действительно важные вещи или где мне нечего терять. А выбросить свою мечту на помойку — боюсь. Кто я против мэра и его команды?

— Что за мечта?

— Доучиться для начала…

— А потом?

— Делать мир лучше. Помогать людям.

Я её ненавижу. Потому что восхищаюсь. Не знаю, чего больше, но чувствовать себя хуже невзрачной девчонки, которая на три года младше, учится в педе и, судя по шмоткам, перебивается с хлеба на воду — это тяжело для психики.

А вот ещё: надо бы свалить и оставить её в покое, раз я так неприятен. Договориться с отцом на отработку в другом месте. Но я не могу. Не хочу. Хочу быть здесь и видеть её. Да, это тяжело, но в этой тяжести есть свой кайф. Может, я латентный мазохист? Нет, просто мне нужно кое-чему у неё научиться, — вот как я объясняю себе своё малодушие. Решено, остаюсь. Но стараюсь быть нормальным человеком.

Я отпустил Настину руку, и дальше мы пошли рядом, но не касаясь друг друга.

Её начальницы не оказалось на месте, и Саныч тоже сегодня отсутствовал.

— Вот видишь, проблемы нет! — довольно объявил я. — Никто не сделает меня инвалидом, и никто не узнает, что я раскидывал щебёнку.

— Зачем вам это? — удивлённо спросила Настя.

— Так а кто, если не я?

— Не похоже на стиль мышления мажора.