Рокоссовский - Кардашов Владислав Иванович. Страница 19

Молча конники ворвались в станицу, и через несколько минут Она была в их руках. Сопротивления красные кавалеристы не встретили: взяться за оружие никто не успел, да колчаковские солдаты и не хотели драться. Столкновение произошло лишь в одном месте.

Рокоссовский с группой всадников мчался вдоль улицы. Внезапно из ворот большого каменного дома выскочили две повозки, битком набитые офицерами: их было человек пятнадцать.

— Сдавайтесь! — крикнул во весь голос командир дивизиона, но в ответ раздались выстрелы. Окруженные со всех сторон кавалеристами, офицеры не подняли рук, не бросили оружия. Они, стреляя, соскакивали с повозок, пытаясь как-то организовать оборону. Рокоссовский, сопровождаемый товарищами, не медля пришпорил лошадь и погнал ее прямо на врагов.

Первым на его пути оказался высокий, стройный офицер в распахнутом полушубке. Он, не целясь, выстрелил в Рокоссовского из нагана и промахнулся. Второго выстрела он уже не успел сделать, получив смертельный удар шашкой по голове. Еще миг — и конь Рокоссовского вздыбился над другим колчаковцем. Единственное, что успел заметить комдивизиона, — надвинутая на лоб папаха, щеточка усов над ощеренным ртом и дуло нагана, направленное на него, Рокоссовского. Мгновение и, пере гибаясь через лошадь, командир дивизиона наносит страшный удар. В ту же секунду звучит выстрел и Рокоссовский ощущает сильный толчок в плечо. Лошадь проносит его вперед, наконец он останавливает ее и оборачивается.

Все кончено, только трое колчаковских офицеров, вовремя бросивших оружие, остались в живых. Из соседних дворов кавалеристы выгоняют охрану штаба дивизии, не вылезавшую из домов во время схватки. Около убитых врагов несколько кавалеристов рассматривают только что зарубленного Рокоссовским офицера.

— Как ты его... — говорит один из них, Николай Шабдинский, обращаясь к медленно подъезжающему Рокоссовскому. — Да что с тобой?

— Ничего, думаю, страшного, ранил он вот меня, — придерживая плечо другой рукой, отвечает тот и, обращаясь к пленным, спрашивает; — Кто это?

— Генерал Воскресенский, начальник нашей дивизии, — цедит сквозь стиснутые зубы уцелевший колчаковский офицер.

Еще через полчаса дивизион, конвоируя обезоруженных штабистов, покидает станицу. За ним тянутся телефонные двуколки и подводы с войсковым имуществом. В одной из них сидит Константин Рокоссовский. Это его первое ранение в Красной Армии, до сих пор пули врагов щадили храброго командира. Правда, еще во время первой мировой войны был он дважды ранен, но легко: один раз пуля пробила мякоть икры левой ноги, не задев кость, в другой — поцарапала правую щеку.

В этот раз рана оказалась серьезной, и на следующий день в деревне Большой Куртал писарь дивизиона под диктовку пишет приказ № 53 по 2-му Уральскому отдельному кавалерийскому дивизиону: «§ 1. Сего числа вследствие моего ранения я отъезжаю в госпиталь на излечение. Во временное командование дивизионом приказываю вступить командиру 1-го эскадрона тов. Шаблинскому...»

Для лечения раны пришлось возвратиться в Ишим, где развернулись госпитали 3-й армии, в то время как ее части упорно шли на восток. Колчаковцы после понесенного поражения на Ишиме безостановочно катились к Омску. Попытки организовать его оборону ни к чему не привели, и 10 ноября правительство Колчака бежало из Омска, а еще через 4 дня город уже был в руках красных. Но основная боевая сила трех полевых армий Колчака, прикрываясь сильными арьергардами, сумела оторваться от передовых частей Красной Армии и продолжала отходить.

Продвинувшись на восток еще на 40—50 километров, части 5-й армии (от Омска в преследовании врага участвовала только 5-я армия, и 30-я дивизия была включена в ее состав) несколько дней отдыхали, а с 20 ноября возобновили погоню за врагом, который без сопротивления откатывался на восток. С конца ноября единственная железнодорожная магистраль была до предела запружена эшелонами. В них удирали белогвардейские военные и гражданские учреждения, чиновники, буржуазия, эвакуировались военные и промышленные грузы. Впереди колчаковцев по этой же дороге, начиная от Новониколаевска, бежали от Красной Армии польские, румынские и чехословацкие легионеры. Все это вскоре перемешалось в одну огромную, растянувшуюся на сотни верст массу объятых страхом, бегущих людей.

А вслед за отступающими колчаковцами неумолимо, как рок, не давая им ни дня для передышки, не оставляя надежд на спасение, надвигались полки 5-й армии.

Труден был путь советских воинов, и недаром спустя сорок лет, вспоминая об этом походе, Маршал Советского Союза Константин Рокоссовский будет писать: «Я до сих пор не перестаю восхищаться мужеством воинов, которыми мне привелось командовать». В начале декабря суровая сибирская зима полностью вступила в свои права По обе стороны железной дороги и старинного Сибирского тракта, по которым шло преследование врага, стояла глухая, непроходимая тайга, в свернуть с дороги не было никакой возможности: и люди и лошади немедленно тонули в глубоком снегу. Плохо одетые, нередко голодные, до предела усталые бойцы и командиры 5-й армии, проделавшие путь от самых Уральских гор, тем не менее упорно шля вперед, имея только одну цель — догнать и окончательно уничтожить врага.

Ноябрь — декабрь 1919 года принес им новое испытание. Еще в октябре отступающие белые стали оставлять первых больных тифом, а в ноябре на дорогах и улицах городов и сел лежали уже сотни и тысячи трупов. Все оставляемые белыми города были заполнены десятками тысяч тифозных больных, не меньшее число трупов было сложено в сараях или просто во дворах. Больные, которых колчановцы пытались эвакуировать, часто оставались в брошенных составах, и бойцам Красной Армии, ко многому привыкшим за два года гражданской войны, становилось жутко, когда приходилось разгружать целые эшелоны замерзших тифозных больных.

Вошь оказалась страшным врагом. Через местное население и пленных тиф передавался и красноармейцам. Теперь и ряды Краевой Армии таяли от болезни. Тысячи советских бойцов и командиров лежали в тифозном бреду, многие из них умирали. Белели тифом почти все члены Реввоенсовета 5-й армии и ее командующий Г. X. Эйхе, от этой болезни умер начальник штаба армии Ивасиов. И все же наступление войск 5-й армии продолжалось безостановочно.

В госпитале Константин Рокоссовский не задержался. Как только рана начала заживать, он стал проситься выписать его и в начале декабря отправился в нуть, догонять далеко ушедший на восток дивизион. Дорога была не Слизкой, к этому времени части 30-й дивизии уже .приближались к Новониколаевску.

Ехать приходилось в холодных вагонах медленно тянувшегося состава, радуясь тому, что хоть паровоз обеспечен дровами, а их не хватало постоянно. В морозную лунную ночь добрались до станции Чулым и, когда поезд у станции вошел в коридор между двумя высокими штабелями дров, вышли на платформу. Луна, ярко освещавшая штабеля, позволяла рассмотреть на их вершине, как показалось сначала всем, сидящего часового с винтовкой в руках.

— Тут порядок, даже охрану выставили, — заметил кто-то.

Но присмотрелись к часовому и заметили, что слишком долго он остается в одной странной лозе, стали приглядываться пристальнее, и чувство ужаса обуяло даже этих видавших виды людей; сложены в штабеля были не дрова, а трупы умерших от тифа, а наверху с винтовкой в руках сидел часовой, замерзший в такой позе где-то на посту.

Дров на станции Чулым не было. Раздобыть их удалось лишь утром, и состав двинулся дальше. Так, с остановками и пересадками из одного поезда в другой Рокоссовский добрался до Новониколаевска. Город этот был взят 14 декабря частями 27-й дивизии, но теперь, спустя всего несколько дней, стал уже глубоким тылом. 27-я и 30-я дивизии впереди других войск 5-й армии, на плечах отступающих колчаковцев, рвались к Томску. Вслед за ними спешил к своим бойцам и командир 2-го отдельного кавалерийского дивизиона. Но после Новониколаевска пришлось пересесть на лошадей: отступая, белые взрывали за собой железнодорожные мосты, сжигали станционные постройки, и следовать санным путем было быстрее.