Аритмия (СИ) - Джолос Анна. Страница 2

— А чего мне бояться? — тот самый гонор, о котором говорил Преображенский, из Вершининой так и прет. — Это вы, бюджетники, как зайцы трясетесь, что вас турнут, а меня выкинуть не имеют права.

«Как зайцы трясетесь, что Вас турнут».

Так-то это правда. Я, например, до сих пор благодарю Всевышнего за то, что имею возможность учиться в этом месте.

Чудо, не иначе…

К поступлению в ПМГА [1] я готовилась на протяжении четырех лет. Дополнительные занятия, факультативы в школе, курсы и частные репетиторы, на которых родители тратили уйму денег… По итогу, набрала сто баллов ЕГЭ по двум предметам, но, честно говоря, абсолютно не была уверена в том, что это учебное заведение будет мне по силам. (Не по карману уж точно, учитывая стоимость обучения за год)…

— Если сессию завалишь, отчислят, — робко произносит Ритка.

— Бобылыч, рот не прищеми, когда будешь застегивать пальто. Если оно застегнется на тебе, конечно, — хмыкает Инга, улыбаясь.

— Так, все на выход! — киваю в сторону турникета.

В противном случае зацепятся языками, не остановишь.

— Между прочим, это Ритка виновата в том, что я уснула! — возмущается за моей спиной Вершинина. — Она знаешь, какая мягкая? Как пуховое одеяльце! Вот я и прикорнула. Ай! Убери от меня свои культяпки, Бобылыч!

Выбираюсь на улицу, и звонкие голоса девчонок гасит разбушевавшийся ливень. Запах сырости тут же пробирается в ноздри, а холод, неприятно лизнув открытую шею, разгоняет по телу мурашки.

— Ну зашибись! — Инга морщит нос и поджимает губы. — Народ, есть у кого-нибудь зонт?

— Ты ж утром говорила, что это — не наша туча! — дразнится Ритка.

— Плыви уже на базу, крейсер! — раздраженно цокает языком в ответ.

— Офигеть, — нарисовавшийся поблизости Яковлев присвистывает, оценивая масштабы бедствия.

Небо затянуто тяжелыми графитовыми тучами. Мрачно, пасмурно. Погода и впрямь разошлась не на шутку: промозглый ветрище, вода сплошной стеной. По асфальту растекается бескрайнее море…

— Где твоя машина? Далеко? — Вершинина отступает назад, дабы не намочить свои дорогущие замшевые ботиночки.

— На парковке естественно, где ж ей еще быть, — хмыкает парень, устремляя взгляд вверх.

— А до парковки мне каким образом добираться?! — недовольно верещит она.

— Добежим…

— Вот еще, — фыркает брюнетка. — На ручки меня бери, Яковлев.

Ритка кривится, наблюдая за одногруппником, покорно исполняющим просьбу Инги.

— Дарин, ты опять сегодня зависаешь со своими стариками? — громко кричит она.

— Да.

Столпотворение на крыльце вынуждает сдвинуться вперед. Крупные капли дождя тут же касаются моего лица и забираются за шиворот.

— Осторожнее, Тох, не урони, блин!

— Ой, да че тут того веса, Вершинина! А вот с тобой, Бобылыч, так не прокатит, — проходя мимо нас, снова хохочет Антон, в то время как Инга перекидывает руку ему за шею. — Спину сорву или грохнусь к чертям.

— Ну что, идем? — покрасневшая до алого Ритка вскидывает подбородок и воинственно раскрывает зонт, игнорируя очередной выпад в свою сторону.

Киваю и спускаюсь со ступенек, моментально ощущая, как мокнут ноги.

Надо поговорить с Антоном. Это уже ни в какие ворота…

Раскат грома заставляет нас непроизвольно пригнуть голову и плотнее прижаться друг к другу. Заливисто смеясь и шлепая по лужам, мы с Риткой добегаем до остановки. Мокрые до нитки, продрогшие, но зато счастливые…

Глава 2. Украденный борщ

Жизнь в общежитии кипит круглосуточно. Вот и вчера шумные соседи из двести двенадцатой практически всю ночь активно мешали нам спать. Громко и с размахом праздновали день рождения грозной старшекурсницы Екатерины Кулаковой (имеющей весьма говорящее прозвище Катя-кулак).

Гудеж, громкий смех за стеной и постоянное хлопанье дверьми — это далеко не полная картина того, что там происходило. Но настоящая пытка для всех нас началась чуть позже, когда Герман Левицкий принялся мучить струны несчастной гитары, исполняя популярные шлягеры восьмидесятых.

Вот где мрак-то… Там не то, что медведь на ухо наступил, там вообще кошмар полный: ни слуха, ни голоса. Эдакая гремучая смесь Джигурды и Витаса в одном флаконе. Даже не знаю, как нам удалось пережить это издевательство над инструментом…

Субботнее утро тоже начинается далеко не с приятной ноты. Сперва, зареванная и расстроенная Ксюша Иванова будит нас новостью о том, что ее подопечный, хомяк по кличке Боцман, совершил побег.

Вообще в нашем общежитии строго-настрого запрещено держать любых животных. За подобную шалость светит выселение. Но я уже поняла, что любые правила воспринимаются подавляющим большинством студентов не иначе как вызов.

Так вот вернемся к нашим баранам, а точнее хомякам. Подавленная грустным событием Ксюша горько оплакивает свою потерю, выпивает залпом стакан воды и отправляется на поиски грызуна. А мы, прибитые и осоловевшие, дружно зевая, идем в общую душевую. Однако и там удача, увы, оказывается не на нашей стороне. Уж очень много в выходные желающих почистить перышки…

Пока ждем своей очереди в списке, затеваем с Риткой уборку, поровну распределив обязанности. После ритуала наведения порядка, принимаемся за приготовление обеда. И даже Ингу, частенько отлынивавшую от подобных бытовых забот, удается привлечь ко всеобщему делу. То ли настроение у нашей белоручки хорошее, оттого, что родители перевели ей приличную сумму денег, то ли совесть проснулась. (Но скорее все же первое.)

Кто не успел, тот не успел… Ближе к одиннадцати в общежитии внезапно отключают горячую воду. Об этом нас оповещает в край возмущенная Инга, появившаяся на кухне.

— Не ну это просто трэш! Мало того, что очередь размером с анаконду, так еще и приколы какие! — кричит она, скручивая на голове замысловатый тюрбан из полотенца. — Только пеной намылилась и на тебе! Я буду жаловаться! Двадцать первый век на дворе! Столица! — всплескивает руками. — А если я заболею от этой ледяной воды и слягу с воспалением легких?

Инга едва не плачет. Наша тепличная ростовская принцесса не привыкла к таким экстремальным условиям. В первую неделю заселения у нее вообще случилась депрессия. Все ее удручало: недостаточно мягкая кровать, унылые обои, отсутствие штор, общий шкаф и холодильник. Держалась она с нами холодно и напряженно, но потом волею обстоятельств мы все-таки сдружились.

Жаловаться Вершинина, конечно, не пойдет, это просто игра на публику. Ингу итак по понятным причинам в это общежитие заселили с большой неохотой. И, естественно, не за бесплатно.

— А че вы такие потерянные? — наконец замечает печать озадаченности на наших лицах.

— Кастрюлю угнали, — загробным голосом сообщает Ритка, почесывая левую бровь.

— Борщ? Наш борщ? — вопит Вершинина. — Ну, знаете ли… Они тут вообще все дикие, что ли?!

Вздыхаю, хмуро глядя на плиту. Мне на работу скоро, а обед, похоже, отменяется. Впрочем, как и душ, наверное.

— Я за солью в комнату ходила, — рассказывает Бобылева, все еще пребывая в состоянии шока. — Сюда возвращаюсь, а кастрюли нет…

— Надо было лучше за ней следить!

— Да кто ж знал-то! Я на пару минут ее оставила! — огорченно причитает Ритка.

— И кто по вашему стащил наш борщ? — задумчиво склоняю голову.

— Левицкий, сто процентов! — зло прищуриваясь, выдает свою версию Инга. — На прошлой неделе Федорова чехвостила его за съеденную картошку. Ох, я те щас устрою, чертило питерское!

Угрожающе скрипнув зубами, Инга хватает из моих рук половник, разворачивается и с немыслимой скоростью устремляется в коридор с громким воплем «Левицкий, тебе хана»!

Мы с Бобылевой несемся следом, нагоняя ее лишь у комнаты Германа.

— Открывай, скотина! — брюнетка остервенело дубасит кулаком по двери, но отзываться никто не спешит.