Здесь умирает надежда (ЛП) - Малком Энн. Страница 65

Его зубы сжались на последнем слове, как будто он выдавил его из себя.

Мое дыхание участилось под тяжестью его слов, они оседали, как камни, внизу моего живота.

— Я буду смотреть, как ты делаешь все это дерьмо, но не буду смотреть, как ты чахнешь. Превращаешься в кожу да кости на моих гребаных глазах. — Он протянул руку к моему телу, и я вздрогнула.

Не потому, что боялась боли. Карсон отрубил бы себе руки вместо того, чтобы причинить мне боль, я это знала. Беспокойство, паника и ужас в его глазах показали, насколько я похудела.

Я, конечно, знала, что у меня случился некий рецидив. Но я объяснила это поездками, вечеринками и занятостью. Никто со мной не говорил в таком тоне. Я еще не видела Зои, Ясмин или Стеллу. Никто не знал, что я дома. Я избегала их, ведь знала, что они увидят. Они сделали замечание, когда я была дома в последний раз, с беспокойством в глазах, но мне удалось отмахнуться от этого одной-двумя шутками о слишком большом количестве шампанского и недостаточном количестве еды.

Карсон пристально смотрел на меня. Ожидал. Хотел, чтобы я накричала на него, сказала проваливать, отгородиться от него.

Но я устала.

Измучилась.

— У меня всю жизнь были проблемы с едой, — призналась я, глядя на его лицо, но не сосредотачиваясь. Стыд нахлынул на меня, как приливная волна. — Поговори с психотерапевтом, и они дадут тебе полный список причин, по которым у меня проявилось расстройство пищевого поведения.

Я сделала мысленную пометку назначить на завтра экстренный сеанс с Тиной.

— Отсутствующие родители, которые не давали мне достаточно любви, — сказала я, чувствуя, что каким-то образом предаю их, тем более что моя мать наконец-то вела себя нормально. — Я росла в обществе, которое пропагандировало нереалистичные стандарты красоты. Черт, я ни разу в жизни не видела, чтобы мама съела больше двух кусочков чего-либо.

Тогда я подумала о маме, задаваясь вопросом, была ли ее одержимость едой вызвана той самой потерей.

— Тогда, в жизни, полной хаоса, еда была единственной вещью, которую я могла контролировать, — объяснила я. — Выбирать сама, — я вздохнула. — Но, честно говоря, я чувствую, что причина гораздо проще. Я хотела быть худой. Я хотела вписаться в стандарты красоты. Все суетные и ужасные вещи, о которых можно только подумать, вот чего я хотела. По крайней мере, мне было чуть за двадцать. Повзрослев, я поняла, какая это чушь. Взяла себя в руки. Создала полуздоровые отношения с едой и телом.

Я сделала паузу, ковыряя заусенец, хмуро глядя на состояние своих рук. Когда я в последний раз делала маникюр?

Раньше у меня была еженедельная встреча с лучшей маникюршей в городе. Независимо от того, где я была, в каком бы затруднительном положении ни оказалась, мой личный уход всегда был безупречным. Сделать шугаринг, маникюр, наращивание, можно в любой точке мира… Даже в ловушке особняка нефтяного барона в Коста-Рике, если есть хитрость.

Но я была здесь, на своей родной территории, на своей земле, где все знали меня, знали, какие у меня большие деньги, какое влияние я могу оказать, какую карьеру я могу сделать. Через мгновение у моей двери будет целая армия мужчин и женщин, чтобы прихорашивать меня, если я захочу.

Я на секунду задумалась над этим, задаваясь вопросом, маникюр, загар, наращивание — будет ли иметь какое-то важное значение на данный момент.

Карсон ничего не сказал в тишине, которую я создала, он просто ждал.

Я опустила взгляд на свои руки.

— Это не то, с чем можно просто смириться. Это никогда не исчезнет. Алкоголикам и наркоманам приходится каждый день бороться за то, чтобы не пить, не употреблять. Это та же самая концепция, когда борешься с расстройством пищевого поведения. Каждый день борешься с желанием ничего не есть. Или есть все подряд. Битва с зеркалами. Но с тобой я боролась меньше. — Мое дыхание слегка сбилось. — Никогда не чувствовала себя более сытой и более красивой.

Я позволила словам повиснуть в воздухе, прежде чем продолжить. Потому что я разрушила бы то позитивное сияние, которое создали эти слова, и то, что я должна сказать дальше.

— Кроме тех случаев, когда я растила нашего ребенка, — выдавила я.

Краем глаза я увидела, как тело Карсона пошевелилось. Легкая отдача. Я не позволила этому проникнуть внутрь. Нужно рассказать все, несмотря на его реакцию.

— Для людей, которые боролись с едой и телом, беременность может быть невероятно пугающей. Не говоря уже об опасности. — Я продолжала осматривать свои изуродованные ногти. — Какое-то время я боялась. Очень короткое время. Пока не увидела твое обожание. Каждым изменением в моем теле ты наслаждался. Наслаждался мной. И я была очень счастлива. Не возмущалась. Ни на секунду. Мое тело больше не было только моим. Оно было нашим. Её.

У меня перехватило дыхание, когда я погрузилась в свои воспоминания. В травму, которая плавала в бездонном океане внутри.

— А потом ее у меня отняли, — выдавила я слова хриплым голосом. — Ее забрали у нас. Но я осталась со всеми этими изменениями теле. Мое тело больше не принадлежало нам, больше не принадлежало ей, и даже не мне. Это похоже на кладбище.

Моя рука потянулась к слишком плоскому животу.

— Я рассудила, что чем дальше убегу от того, какой была раньше, с малышкой внутри, то легче будет справиться. И дышать. Я думала, что смогу сбросить свою кожу от той жизни, которая была у нас. Став кем-то совершенно другим. Неузнаваемой, — я вздохнула. — И я хотела исчезнуть. Исчезнуть, а не умереть. Логическая часть меня понимала, что я убиваю себя этим. Но логика вообще не важна.

Что-то напряженное внутри меня расслабилось. Передо мной стоял человек, который знал обо мне почти все. Передо мной стоял человек, которому я добровольно все отдала. Потому что у меня не было выбора. Потому что он был моим человеком.

Сначала я боролась с этим, опасаясь.

Затем я наклонилась к нему. Погрузилась в неописуемую радость.

А потом мы все потеряли. Я потеряла все. Потеряла себя. И Карсон тоже. Потерял меня. Потому что я оторвалась от него.

По крайней мере, я так думала.

Но я ошиблась, будучи ослепленной своей болью.

И забыла, что он — мой. Он никуда не собирался уходить. К лучшему или к худшему, независимо от того, что я с ним сделала, он никуда не уйдет.

Я скрывала эту единственную часть себя, потому что стыдилась. Эта часть меня спряталась так, чтобы никто не мог ее найти. Никто об этом не знал. Люди, конечно, замечали, что я стройная. Естественно худая.

Это же Лос-Анджелес. Все в моем окружении ходили полуголодные. Я даже не была худшей из них. Далеко нет.

В этом городе пищевое расстройство не сюрприз. В этом нет ничего особенного. Это был один из величайших провалов общества, то, что оно сделало с нашими девочками.

Тем не менее, я сохранила это в секрете. Этот позор. Эту слабость.

Но теперь внутри меня нет ничего, кроме слабости. Теперь я не могла спрятаться от него. Я не собиралась исчезать. Не могу уже.

— Давай я накормлю тебя, — сказал он после долгого молчания.

Я ждала, когда Карсон заговорит, с колотящимся сердцем. Мои ладони вспотели, но зубы стучали от холода, хотя в доме тепло.

Вот что происходило при недостатке веса. Ваше тело не может регулировать температуру. Вы постоянно мерзнете, потому что нет жира в организме, чтобы согреться.

— Ты никуда не пойдешь, — пробормотал он. — Я не позволю. Я накормлю тебя. — Его взгляд проникл в меня, согревая каждый дюйм. — Позволь мне накормить тебя, — он шептал.

Конечно, рецидив расстройства пищевого поведения не преодолевается с помощью чего-то такого простого, как «позволь мне накормить тебя», но я последовала за ним на кухню.

Я была в «Клатче».

Пьяная.

Просто в хлам.

Несмотря на то, что я едва могла стоять, я все еще была парализован страхом и стыдом за то, что собиралась сделать.