В паутине сладкой лжи (СИ) - Шевцова Каролина. Страница 44

Заплатили за материал не много, но деньги больше не интересовали Гордеева. Он хотел другого: славы и признания. Статья вышла чудесная! В ней было столько красоты и изящества, что Егор с сотню раз перечитывал ее. Лежал на кровати и смаковал каждую строчку, каждое слово, написанное и заученное наизусть.

Разоблачение набожной семьи, которые жили на помощь и подачки всего города. Когда попрошайничество перестало приносить деньги, Борис Скобеев решил, что теперь зарабатывать будут дети и начал с сиротки Ляли, которая так старательно прикидывалась хорошей. И фото, и имена, и тысячу раз перетертая сплетня, и адрес Скобеевых в придачу и…ах!

В дверь кто-то настойчиво постучал, что само по себе было странным, ведь Гордеев никогда не ждал гостей.

На пороге оказалась девушка, худая, бледная, почти неузнаваемая. Ее большие заплаканные глаза и неестественный, «птичий» наклон головы навевали знакомый образ, но даже тогда Егор не узнал Лялю. Она изменилась за неделю так сильно, как не каждый за целую жизнь.

Алевтина ввалилась в квартиру так стремительно, будто невидимый кукловод подрезал нитки, удерживающие ее на весу.

Сделала два шага вперед и остановилась. Вид комнаты, в которой она оказалась, вызывал оторопь: все было старым, неопрятным, дурно пахло и поросло слоем пыли, так, словно хозяину и дела нет до того, что происходит вокруг. Из небольшого пространства заваленного хламом, был выход к столу с ноутбуком. Рядом грудилась гора посуды: каждая тарелка завернута в грязный полиэтиленовый пакет.

Тина вопросительно посмотрела на Гордеева.

— Так можно тарелки не мыть, пакеты дешевле, да и времени экономлю, знаешь сколько?

— Понятно.

Как-то не так себе представляла Тина логово страшного врага и оттого, проглотив детское разочарование, вдруг замолчала.

Все слова, так тщательно подобранные накануне были теперь лишними, напрасными они были. Тина поглядела на тучного, некрасивого и несчастного человека, что стоял перед ней, и сказала самое важное для нее:

— Отец сейчас в больнице, нужны деньги на лечение.

— У меня денег нет.

— Знаю, — хмыкнула Тина, не сводя взгляда с пирамиды из тарелок на столе. — Но вы же журналист, Егор, вы можете дать объявление, написать статью, подключить своих коллег, в конце концов. Папе очень нужны деньги, понимаете?

— Так ты за этим пришла?! — во взгляде Егора промелькнуло облегчение. Напряжение слетело с лица шелухой, он выпрямился, выпятил вперед живот и заложил большие пальцы за пояс брюк.

— Лялечка, зайка, это вопрос не одного дня, нужно время.

— Времени нет, — горячо затараторила Тина, — папа пока в государственной больнице, но нужны лекарства, уход, питание, чтобы он восстановился. Возможно операция, он сейчас очень слаб! Все это очень дорого и ждать мы не можем!

— Ничего не могу обещать.

— Но я прошу. Пожалуйста, помогите.

— Хм, раз просишь. Тогда может услуга за услугу, — когда пухлая ладонь Егора легла на плечо Тины, она не смогла сдержаться и поморщилась. — Что, ты теперь с миллионерами только развлекаешься? От нормальных мужиков нос воротим? Да какая тебе разница, одним больше, одним меньше?

Алевтина сделала небольшой шаг назад, но не ушла из квартиры, хотя еще могла. Достать деньги — это было важнее всего.

— То что говорят обо мне — не правда.

— Боре пойди расскажи, правда или не правда, это же он тебя отбил от наших с Щусева? Довела мужика до инфакрта?

— Это не я!

— А кто же? — Гордеев наклонил голову влево и сощурил взгляд.

— Значит, вы мне не поможете?

— Просто так сейчас никто не помогает, Лялечка. Я тебе, ты мне — только так это работает. Ну что? Согласна?

Тина подняла ладони к лицу, словно пыталась прочесть что-то на линиях, прошивших вдоль и поперек ее тонкие руки. Там ответа точно не будет, нигде уже не будет. Лампа в подъезде светила ярче чем та, что была в комнате Гордеева. Или они разговаривали в потемках, она так и не поняла. Как глупо все это, как нелепо — тратить время на всю эту чушь вместо того, чтобы быть с тем, кому она сейчас действительно нужна. Все ее переживания, вопросы, час, проведенный в редакции газеты и утомительный неприятный разговор с редактором — зачем?

Стоя уже на пороге, она обернулась, чтобы в последний раз взглянуть на того, кто должен был стать ее спасением и выдохнула:

— Я знаю, что ту статью написали вы, Егор. Никто кроме вас не мог это сделать. Сначала я ненавидела вас, но отец всегда учил меня прощать людей, любить их вопреки всему всему. И знаете что? Не могу. И от всей души желаю вам самого плохого. Остаться здесь навсегда, сдохнуть в этой злобе, вони и грязи. Вы это заслужили.

— А чего заслужила ты, — зло оскалился Гордеев.

Тина же наоборот, успокоилась. Вспышка гнева прошла и ей на смену пришла знакомая отчужденнось.

— А я…а я с вами, где-то рядом. Тоже заслужила.

Она вдруг поняла, до чего бессмысленными были ее метания. Все зря. Перед глазами расплывались лица: у той женщины они покупали молоко на базаре, а эта старушка ходит с ними в церковь по воскресеньям. Сейчас она перешла дорогу и повернула в сторону, стоило ей поравняться с Тиной, значит узнала. Впереди куда-то спешил парень с телефоном в руках, он не отрывал взгляда от экрана и чуть не врезался в столб. Возможно, читал что-то важное, типа той статьи про Тину.

Статья вышла ужасной. Все слова, что были напечатаны в ней, казались правильными, обычными, и каждое по отдельности было понятно, а все вместе как суп буквами из макарон — пойди разбери что там написано.

Сначала Тина подумала, что это розыгрыш. Тетя читала вслух, соскакивала с одной фразы на другую, пока отец, не выдержав, выхватил телефон у нее из рук. Последняя точка в статье была какой-то невероятно жирной, то есть, вот действительно точкой. Тине показалось, что все звуки вокруг нее пропали. Везде: дома, на улице, в мыслях роилась тугая мгла. И это было страшно. Тина смотрела прямо перед собой, видела, как губы матери шевелились, произнося какие-то слова, но не могла разобрать ни звука. И ведь даже забавно, люди вокруг открывали рты, словно были выброшенными на берег рыбами. Отдаленный звон приближался, нарастал, становился громче, вибрировал под подушечками пальцев и наконец накрыл ее с головой, разрывая барабанные перепонки истошным криком. Тогда она и потеряла сознание.

А потом, ничего не было. Не было больше ничего. Какие-то разговоры, слезы, молитвы. Клятвы и обещания, обиды и поцелуи, улица, черные руки с грязными неопрятными ногтями, которые цеплялись за край ее сарафана. Ногти она помнила точно, а вот лица — нет. Отец и окружающее безмолвие, как будто они одни против всех, кто молчит. Она увидела, как кто-то достал нож. То есть, только она и видела, а папа нет, не успел обернуться. Вид крови как-то вмиг оживил толпу, ставшую вдруг участливой. Тут же нашлись соседи, знакомые, кто-то позвонил в полицию, но это было уже не важно.

Они все так же жили дома, ходили на цыпочках, говорили шёпотом, как будто могли разбудить того, кто только что заснул, хотя целую неделю никто не смыкал глаз.

Тина поднялась по лестнице и занесла руку, чтобы открыть дверь, как та распахнулась сама. На пороге стояла мама, за ее спиной тетя и весь их вид говорил о том, что случилось непоправимое.

— Папа? — прошептала она побелевшими губами.

— Что это? Нам принесли для тебя. — Мама не услышала ее вопрос. Она протягивала скомканную бумажку с неразборчивыми буквами и парой печатей банка. Несколько секунд понадобилось, чтобы девушка смогла прочитать — какая-то сумма денег, не гигантская, но такая нужная для лечения. Она подняла взгляд на маму и улыбнулась:

— Наконец что-то хорошее, Бог услышал наши молитвы.

Звон пощечины ножом вспорол нездоровую тишину в доме. Больно не было, страшно тоже — только громко и слегка горела кожа под ладонью. Тина дотронулась до щеки, с равнодушием констатируя, что лицо было невероятно горячим, а пальцы ледяными. Переведя взгляд с мамы на тетю, Тина удивилась: они обе плакали. В глазах тети блестели слезы, как будто не папа, а она была больна.