Правила бунта (ЛП) - Харт Калли. Страница 33

— Давай, — громыхает Пакс в темноте. — Сколько ты знаешь способов проникнуть в это место во внеурочное время?

— Около гребаной сотни, — отвечаю я.

Парень смеется.

— Отлично, чувак. Через прачечную?

Я киваю, соглашаясь.

— Через прачечную.

Это лучший способ попасть внутрь. Прачечная находится на первом этаже, и решетка, которую установили в прошлом году, чтобы выпускать пар и конденсат из сушилок, так и не была прикручена. Джон, постоянный сторож школы и разнорабочий, обычно хорошо справляется с подобными вещами, но по какой-то причине он упустил из виду эту маленькую деталь. На самом деле нам повезло.

Когда мы достигаем заднего западного угла здания, Пакс пробирается через подлесок, который вырос с тех пор, как я в последний раз возвращался сюда, придерживая его, чтобы я мог следовать за ним. Он снимает решетку с вентиляционного отверстия и через несколько секунд протискивается в отверстие размером два на два фута. Я следую за ним.

Белье пахнет почти так, как можно ожидать: моющим средством и отбеливателем, подкрепленным слабым запахом крахмала. В отличие от большинства школ-интернатов, автоматы работают не от монет. Многие студенты Вульф-Холла происходят из чрезвычайно богатых семей, и их родители съежились бы при мысли о том, что их ребенок делает что-то настолько банальное, как скармливание мелочи в промышленную стиральную машину. Ряды стиральных и сушильных машин здесь — это навороченные аппараты с мигающими огнями, программируемые через приложения. Голубое свечение, которое они отбрасывают, дает немного света, когда мы с Паксом выходим из прачечной в холл.

Мы сейчас не в том конце здания. В воздухе висит тягучая тишина, пока мы осторожно спускаемся по ступенькам мимо кабинета ночного охранника. Я задерживаю дыхание, ожидая, что Хью выскочит из маленькой комнаты, где он всю ночь смотрит развлекательные программы. Хватаю Пакса за шиворот рубашки, одними губами требуя, чтобы он подождал, чему парень явно не рад.

Мне нужно послушать. Нужно услышать…

Сдавленный кашель, фырканье, сухость в чьем-то горле, как раз перед тем, как начинается храп

— Хью спит на работе.

— Отвали от меня на хрен! — шипит Пакс.

— Давай двигайся.

Мы бежим так тихо, как только можем, ко входу в здание, в комнату справа, где проходят занятия по английскому языку. Дверь заперта. Могу ли я взломать замок? Конечно, могу. Однако я далеко не так искусен в этом, как Пакс, поэтому оставляю это ему.

Дверь распахивается.

Как раз перед тем, как мы входим, что-то справа от меня привлекает мое внимание: пожарный щиток. Деревянный ящик, выкрашенный в ярко-красный цвет, внутри которого висит пожарный топор.

Просто чертовски идеально.

В мгновение ока открываю ящик, и полированная рукоять топора прекрасно ложится в мою руку в перчатке. Кожа скрипит, когда я сжимаю пальцы. Лицо Пакса загорается при виде топора.

— Да, парень. Да, черт возьми. Мне нравится твой стиль. — Его глаза сверкают серебром в монохромном лунном свете, льющемся через окна кабинета, полные безумного возбуждения.

Это одна из тех ситуаций, когда Пакс оживает — когда ему удается что-то уничтожить. Я видел, как он разносил гостиничные номера голыми руками. Нет ни одной марки телевизоров, которая выдержала бы Пакса Дэвиса. Мы быстро приступаем к работе, понимая, что то, что мы собираемся сделать, создаст много шума. Если нас поймают здесь, будут серьезные последствия. Нас, конечно, не исключат, но жизнь станет гораздо менее благоприятной, это точно. Позвонят нашим родителям. Факт. Мы будем под колпаком до окончания школы. Факт. И нам никогда не разрешат общаться с другими людьми после уроков или по выходным. Факт. Мы будем прикованы к дому. Факт. Может быть, нас даже заставят переехать из Бунт-Хауса в главное здание, чтобы контролировать каждый наш шаг.

Ни один из этих результатов не является приемлемым, что оставляет нам только один вариант.

Не попадаться.

Делаю первый взмах топора. Вес его кажется таким правильным. Он поет, со свистом рассекая воздух, и громкий треск, следующий за этим, приносит огромное удовлетворение. Я чувствую этот треск, мои зубы стучат друг о друга, и отшатываюсь, глядя на гигантскую дыру, которую только что проделал в антикварном столе красного дерева Уэсли Фитцпатрика. Осколки торчат под различными углами; мелкие щепки дерева дождем падают в воздухе, приземляясь на рукава и капюшоны черных толстовок, которые мы надели на наше раннее утреннее приключение.

Вытаскиваю топор, размахиваюсь и снова обрушиваю на стол. И еще раз. И еще. Я работаю топором до тех пор, пока руки не ослабевают, став бескостными, как лапша, и больше не могу поднять эту штуку над головой.

Черт. Письменный стол разбит вдребезги. Как будто эта чертова штука самопроизвольно взорвалась.

— Чувак, — говорит Пакс. — Это было чертовски круто.

Так оно и было на самом деле. Обычно я чувствую себя таким живым только тогда, когда по моим венам течет запрещенное вещество.

— Ты вообразил, что это его лицо? — спрашивает Пакс.

— Что-то в этом роде. — Кого я обманываю? Все было именно так. Этот придурок пытался унизить меня перед классом. Он разговаривал со мной, как с маленькой стервой. С тех пор как отец отправил меня в Вульф-Холл, Фитц издевался надо мной из-за моего титула. И он играет в опасную гребаную игру с моим другом. Если бы мое здравомыслие было слабее, вместо стола было бы лицо ублюдка.

Пакс забирает топор из моих рук, ухмыляясь, как дьявол с черным сердцем, которым и является.

— Моя очередь.

— Это было безумно громко.

— Не волнуйся, — уверяет он. — Это не займет много времени.

Белая доска получает его удар первой. Пакс уничтожает ее четырьмя мощными взмахами топора. Следующим идет стол, за которым сидит Дамиана. Диван. Полка. Книги каскадом падают на пол, свободные листы бумаги вырываются из переплетов. Хаос, разрушение и безумие... вот для чего я, черт возьми, был создан. Меня подавляли мать, отец и груз ответственности, лежащий на моих плечах. Подавляла эта чертова академия. И гребанный Фитц. Но это... это то, кто я есть на самом деле.

У нас с Паксом есть одна общая черта.

Мы были рождены, чтобы ломать вещи.

Под покровом невероятно строгого детства я всегда был командой вредителей из одного человека. Просто никогда не мог свободно крушить…

Пакс застывает, высоко подняв топор над головой. Оглядывается на меня, глаза блестят из-под капюшона, как лужицы ртути.

— Какого хрена это было? — шипит он.

— Что?

В коридоре раздается громкий хлопок, за которым следует стук ботинок по полированному мраморному полу.

— Это! — Мой сосед по комнате в последний раз обрушивает топор и лезвие вонзается в руины стола Фитца. Мы оставляем его там, с торчащей в воздухе ручкой, как средний гребаный палец, и выбегаем из логова.

Столб света пронзает тьму, когда мы возвращаемся тем же путем, которым пришли. Голос Хью Полсона отражается от стен.

— Ах вы, маленькие ублюдки! Остановитесь сейчас же!

— Разделяемся! — Пакс подталкивает меня к западному крылу здания, а сам бежит на восток.

Никто из нас не задерживается, чтобы поспорить, хорошая ли это идея. Хью за пятьдесят, и он много спит, но все еще в довольно хорошей форме. Колебаться — это не вариант. Остановимся слишком надолго и одного из нас поймают.

Мое сердце никогда еще не билось так быстро.

Позади меня Пакс вопит во всю мощь своих легких, устремляясь в обеденный зал. Невероятные ругательства, которые он выкрикивает, исчезают, когда я поднимаюсь по лестнице налево, перепрыгивая через четыре ступеньки за раз, взлетая на второй этаж.

— Стой! Ублюдок! — рычит Хью. — Подожди, пока я доберусь до тебя, маленький...

Не могу точно сказать преследует ли он меня или Пакса, но не задерживаюсь, чтобы узнать это. Я убегаю. Бегу так быстро, что мои ноги, мое сердце и мой мозг не имеют никакой надежды угнаться за мной. Действую инстинктивно. Только инстинкт заставляет меня остановиться, потянуться к дверной ручке, повернуть ее и ввалиться в комнату за ней.