Охота на магов: путь к возмездию (СИ) - Росс Элеонора. Страница 12

Малрен воистину озаботился судьбой маленькой подруги, отчего благодарность и по сей день не утихает в ее душе. Театр и кино — вот, что взаправду полюбилось девочке как нельзя нежно и трепетно! Она не пропускала ни одной премьеры, иногда слушая прекрасное пение ухоженных красавцев, блещущих красотой на сценах большого театра. Мачеха поддерживала ее всеми силами, помогая достичь высот, которых она не могла и представить.

«Белая полоса требовала жертв, чтобы после обогатить мою сущность талантом,» — думала Розалинда, заканчивая сборник рассказов о колдовстве. Она покинула Гроунстен, и могла свободно предаваться фантазиям о родных краях. Дух колдовства не исчез, сохранился в ней, не утратив трепетного желания вырваться наружу.

Подруг у нее не оставалось, все разъехались в разные стороны без какого-либо следа. Иногда, в воскресные дни, в ее комнатку тихо прокрадывался Малрен, пугая Розалинду неожиданностью своего прихода. Она злилась и, хотя могла прогнать его подальше отсюда, сама предавалась смеху. Все-таки, озорством Розалинда оказалась не обделена.

Братья предвзято относились к новоиспеченной родственнице, однако ее это не волновало. Они оказались славными ребятами, хотя, когда злились об утерянном платке — спокойно могли разгромить весь дом, заодно доведя и без того нервную служанку до белого каления.

Писательская деятельность Розалинды длилась уже пять лет. Она обучилась письму и чтению, и все никак не унималась читать литературу с запада. Вдохновение находилось в каждом творении природы, иногда в творениях людей.

Однажды, девчонка с головой погрузилась в написание одного сценария, который впоследствии оказался невозможно нудным, как и поставленная по нему пьеса; после грандиозного провала, никто больше не замечал ее в стенах дома. Двери в покои Розалинды были всегда закрыты, а мертвая тишина временами разбавлялась веселой музыкой местного оркестра.

Да, настоящая ценительница искусства! Бледность ее лица скрывалась под смущенным румянцем, когда ей приходилось получать подарки от Малрена. Доброта и забота юноши приходились ей теплом души и самой настоящей поддержкой.

Представьте, каково это: зашуганной девчонке очутиться в поместье?

Ужасно, но это придало ей сил на будущее.

В один из рабочих дней, когда принимать и приветствовать никого не хочется, в поместье развелись сплетни — похвала пожалованному гостю слышалась отовсюду. Розалинда, впрочем, не была заинтересована в лишних знакомствах; аппетита не теряла и, по обыкновению, в половине первого принимала участие в завтраке, схожем на обед, с мачехой и двумя братьями.

Прибыв в поместье, ее распорядок дня радикально переменился, и теперь ей приходилось выпивать по чашке утреннего кофе в постели сразу после пробуждения. Ей настолько полюбились такие обычаи, что установились они раз и навсегда.

К обеденному времени из маленькой столовой раздавался звон вилок и ложек, а запах свежих оладий вынуждал ее лениво встрепенуться и сонливым взглядом посмотреть на жизнь богатой дамы.

В то утро все семейство собралось за столом в ожидании гостя, обещавшего явиться в половине первого. Двое мальчишек, на чьих румяных лицах все еще не проявилось и отблеска взросления, смеялись и гоготали подобно сумасшедшим. Розалинда недовольно поджимала губы, тайком оказавшись подле мачехи. Женщина и впрямь была в самом рассвете сил.

Казалось, бодрости в ее пышном теле оставалось куда больше, чем в ее чудаковатых сыновьях. Никогда не доходили до слуха девочки бранные слова или ругательства на неловкость маленькой горничной. Она все не умолкала о мужчине — знатном и грамотном, и, правда, Розалинда готова была поклясться, что женщина желает выйти за него замуж!

Хотя, харизме и обаянию души Дарьи подвластна любовь мужчины схожего нрава, а из ее слов можно вынести, что тот еще и заводила. Окрики больной души рвались в страхе перед чем-то новым; девчонке пришлось слиться со стенами знатного убранства, со всем незнакомым и пугающим.

Естественно, в глубинах чувственной души все еще таился страх жестокости и корысти. Подобного не пожелать даже врагу. Есть ли хоть один человек столь идеальный, что ни одного плохого слова о нем не ходило? Розалинда не могла понять особенность гостя, даже когда он явился в гостиной.

Высокий и щуплый, мужчина смотрел на всех исподлобья; потертый свитер висел на нем хуже, чем на старинной вешалке, которую сломает любой, не прилагая особых усилий. Короткие белобрысые волосы оказались собраны в косу, а переносицу венчали круглые очки в серебряной оправе. Он был бы похож на какого-то нудного школьного учителя, если бы не улыбка, отражавшая всю его доброту и застенчивость.

С Дарьей он был милостив и обходился довольно приветливо, как и полагалось в кругу дворян. Близость и дружба между ними виднелась в обращении на «ты» и во взглядах несостоявшегося союза.

«Они стали бы хорошей парой, хотя я все равно считаю, что этот мужчина не достоин матушки. Странный и критичный тип людей, с которыми хочется разорвать все связи в первый же день знакомства. А учитывая, как он сильно схож с одним из ухажеров воспитательницы детского дома… Как же противно от таких воспоминаний,» — мелькнуло в голове Розалинды, пока она водила взглядом по помещению.

Однако, когда матушка вскинула на нее требовательный и зоркий взгляд, она без капли искренности поприветствовала Генри.

— Ты прямо похорошела, не узнать с того дня… — он запнулся от смущения и неправильности мысли, — дня нашей последней встречи. Правда, дорогая Дарья, с каждым днем ты становишься все лучше и лучше.

— Благодарю, Генри, — благосклонно приняла она комплимент, поклонившись, — за сладкую лесть.

— Нет, вовсе нет, — запротестовал мужчина. — Эти слова вполне искренны. Ты ведь знаешь меня и… Неужели не вспомнишь те письма, что я писал тебе?

— Я отлично их помню, но мы не будем больше разговаривать об этом.

— С твоего позволения…

— Если ты не знал, прибавление в семье у нас неспроста, — Дарья повела головой, указывая на Розалинду, не забыв сдобрить слова легкой улыбкой. — Бедная девочка оказалась в сложной ситуации, совсем без дома и семьи… Как я могла отказаться?

— Я восхищаюсь твоим умением сострадать. Сострадать самой чувственной душой… Ты восхитительна.

— Что там на границе? — перебила приемная матушка, усаживаясь за стол. — Говорят, дела в кругу охотников стихли.

— Говорят-то говорят, да неправда это все. Друг мой говорил на днях, что хотят они захватить весь остров, а не только побережье: мол, маги в лесах водятся.

— А друг кем приходится? — невзначай уточнила Дарья, разливая чай по чашкам.

— Местным, так сказать. Он не из тех колдунов; его хотели приобщить в охотничьи ряды, да только он отказался. Говорит, что ему ни к чему таким заниматься, а охотники заподозрили неладное. Всё угнетали его: мол, признавайся, иль смерть. А он-то хитер — сказал, что не хочет на засаду идти оттого, что в детстве ранил ногу и теперь хромой. Так и притворяется он хромым до сих пор.

— И что же, он под наблюдением теперь?

— Вроде как. Признаться, он мне мало что говорит, будто опасается. Поезжал бы он лучше из Гроунстена куда подальше. Охотники все разгромили… А архитектура! Какая же архитектура была! — не унимался он, точно ностальгия съела его с потрохами. — И люди славные жили… А они, дьяволы, поубивали всех, оставив остров гнить в адском пепле.

— А как дела в лагере? — умело перевела тему Дарья, замечая, как тяжело ему справиться с ненавистью.

— Да по-старому, — невольно вздохнул Генри. Он удобно подпер рукой подбородок и устремил на Розалинду немигающий взор. — Все живы.

— Как учеба Филгена? Ни слова о нем не слышала с прошлого года.

— Филген… Позорище, а не ребенок. Ничего не пишет. Я говорил с директрисой, она жаловалась, что пацан на уроки не ходит и поведение у него отвратительное… И ведь это мой сын….

Розалинда молча слушала разговор, но вскоре не выдержала — встала из-за стола и распрощалась с гостем. Клубок незаданных вопросов вился и пух в ее голове, от чего становилось все стыднее и сквернее. Часа в четыре, когда Генри покинул дом, матушка постучалась к Розалинде в комнату. Дверь тихо скрипнула, и, не успев вымолвить и слова, она отступила на шаг, сложила руки на груди и устремила на дочь требовательный взгляд своих серых, словно затуманенных, глаз.