Охота на магов: путь к возмездию (СИ) - Росс Элеонора. Страница 144

— Я говорил, что до добра не доведет! Может, ей водички?

Диамет его будто не слышала, продолжала, сидя на коленях, трясти девочку, как куклу. И он скрепился изо всех сил, приготовляясь к неведомой катастрофе. «А она должна случиться! — выдалось у него смелое утверждение. — Как проснется, так начнет бред всякий несуразный нести. С ней это в темнице ни раз случалось… И всех перепугает». Элид, еще входя сюда, этого зла боялся. Чувствовал, как губы пересохли, требуя какой-либо влаги, сердце колотится, точно тотчас же выпрыгнет. Уже на повторе маг кивнула, метнув на него упрекающий взгляд, и прижала к себе ее податливое тельце. Дверь хлопнула: Элид умчался. Грохот этот вывел Илекс уже окончательно и привел в чувства. Подле них, под гамаком, лежал кулон, и камень на нем уже давно потух, что выглядел, как поддельный. «Неужели она истратила все силы на это? — мигом пронеслась догадка. — Выглядит так изнеможённо, словно работала где-то».

— Илекс… — нежно прошептала девушка, робко притрагиваясь к ее щеке. — Плохо себя чувствуешь? Что случилось?

— Да… немного, — поежившись, выдохнула она. Теперь же глаза глядели в потолок, видимо, стыдясь ее вида.

— Сейчас Элид воды принесет. Не делай резких движений, — остановила маг ее руку, заметя, как та хотела подняться. — Нельзя. Только навредишь себе.

— Афелиса, я видела…

— Кого?

— Ее.

9. Опасное лекарство

И случилось это вечером того же дня…

Посреди двора стояла коляска, запряженная парой серых лошадей. Кучер, слезший с козел, остановился подле набежавшей толпы: кругом теснилось множества народу; впереди, у самой дверцы, — слуги. Все перешептывались, кричали, ахали: дело понятное, в замок Тираф пожаловала важная гостья. Кучер, мотавший головой и подправлявший всякий раз ремень, смотрел в недоумении на румяные лица девиц и повторял себе под нос:

— Экий грех совершают! Проходу не дают девки!

В толпе только и мелькали белые аккуратные воротнички, черные платьица. И тут вдруг — злая экономка, с раскрасневшимися, как лепестки розы, щеками, растолкала весь люд своими мощными локтями, и, протеснившись к карете, приветливо улыбнулась гостье, разглаживая края своего платьица, обтягивающего пышные ее формы. «Ты погляди-ка, а, Зорька, — говорила на ухо своей подружке служанка, — гляди, как напомадилась, будто свататься пришла. А куда ей?». Смех разливался из уст, переходя к другим, угрюмым девицам, и те сдержанно посмеивались, пуская злобные шутейки. «Но не мужчина, этак, значит, — заметила одна из них, указывая на силуэт женской прически в окошке, — что же, женщина-с. А может, с муженьком своим, а экономочка отобрать желает-с. Ух, ветер проказливый! — подправляя пучок, жаловалась служанка другой, высокой и худой, как дьяволице некормленой. — Все портит!». Та украдкой поглядела, как пальчики ее приглаживают растрепавшиеся волоски у висков и, не сдержавшись, пробурчала: «Будто замуж тебя кто-то позовет». Ответ таков: «Ну и не нужен мне мужик, коли разлюбит из-за прически!». Шум да гам стоял ужасный. Экономка, вдруг порозовевшая, пытливая, грозила ближайшим девушкам пальцем да что-то нераздельное шептала. Угроза эта сработала, и лишь отважные стояли с высоко поднятой головой, высматривая гостью за приоткрывшееся дверью.

Появление той женщины, какой вовсе никто не ожидал, навеяло великое удивление на всех, кроме экономки. Из кареты выступил сперва кончик черных туфель, затем подол пышного блестящего платья. Всеобщий шок понемногу сменялся скепсисом. Приняв руку экономки, впервые очищенную ото всякой грязи, женщина выскользнула из кареты. Служанки замерли, точно статуи, и лица их побледнели. На вид гостья уже на пороге сорокалетия, хоть и держала ровную осанку, двигалась плавно, словно кошечка, готовая цапнуть того, кто к ней не благосклонен. Глубокое декольте, обнажающее белую грудь, русые завитые волосы, темные тени блистали на лисьих веках, серебряное ожерелье на шее — эталон ведь, а не женщина! Эта мысль сорвала покров с давнего счастья: они знали, знали кто это. Отдернув руку с некой неприязнью, гостья прошла вперед, вдоль расступившихся служанок, а те, как подол платья исчезал, начинали восторженно переговариваться.

— Бесстыдство, — проскрипела зубами женщина и тут же сжала губы.

Какая чудовищная скверна. Экономка, еле поспевая, держалась чуть подальше, заглядывая ей в лицо.

— Госпожа, — восклицала она, сторонясь подолов платья, — госпожа Амеан! Все удивлены вашим приездом. Царь желает видеть вас в своем кабинете. Позвольте мне отвести вас и оставить наедине с Его Величеством…

— Отведи, — пренебрежительно ответила госпожа, резко остановившись, — без шуму, прошу. Ваше-то Величество, он один? Без неприятностей? У меня дело важное, и если кто-то сорвет, то бестия ему сочтет это за смертный грех.

— Один, один! — сыпала экономка, словно бисером. — А хотите царицу увидеть? Она тоже ждала вас, а тут и вы… В общем, она тоже будет рада… Давайте, нет, сюда вот, Ваша честь… ох, — указывая на левый поворот, засуетилась она, чуть было не подхватив гостью под локоть, объятый в синюю перчатку, — вам комнатка заготовлена, и поужинать можете, все к вашим услугам, все-все-все!

— А где у вас тот мужчина-то был, беленький? Это недоразумение какое-то! Прежде он всегда встречал всех гостей, вышвырнули его, поди? — в голосе Дарьи проскрипело раздражение.

«Эта пищалка меня до греха доведет! — думала она, помчавшись к дверям. — Все нервы расстроит раньше времени. Меня, потонувшую в скорби, расстроит! Совестно! Все тут бабоньки бесстыдные»

— Вы пошли бы лучше к своим девкам и урок бы им дали, проказы-то какие. Совестно вам! Да кто вы вообще? Кем приходитесь?

— Ох… приучила, скоро, скоро шелковыми станут. Не сердитесь, госпожа. Царю-батюшке не любо это… Он сейчас в приподнятом духе. А я экономка, к вашему сведению, — она была уже на краю, когда злость еле сдерживалась. — Девки-то еще приучатся, они так, от удивления. Люди, все-таки.

Впрочем, всю дорогу говорили мало, больше восклицали. Все в голове экономки тогда смешалось, отчего и вышла несуразица. Выкрикнула что-то Дарья Амеан, всплеснув руками, и затворила дверь перед самым ее покрасневшим носом. Но всех более горячились оставленные служанки: «Что теперь, прихватим, да, девоньки?», «Я все, все… Сбегу от тирании», «Да кто тебе позволит?» — кричали завистницы. Этот приезд положил начало всему маленькому разраставшемуся несчастью.

Зайдя в царский кабинет, госпожа игриво остановилась у порога, улыбаясь его виду: тот, рассеянный, согнулся, разгребая бумаги, и, поприветствовав, махнул на это дело. Одобрительный кивок. Рассевшись в кресле, Дарья положила ногу на ногу и, видя все его волнение, пытающее скрываться за равнодушием, промолвила с радостью:

— Сколько лет, сколько зим! Вы помните меня, я надеюсь. А на письмо то мое не сразу ответили, ух, интриган! Ну, я-то не просто поболтать пришла; конечно, и от этого не откажусь, но вы это… примите к сведению. А то по дороге вашу экономку спросила, мол, где твой советчик, ни-ка-ко-го ответа! — раздельно проговорила она, жестикулируя. — Вот не знает, а. У вас хочу спросить. Мне, если честно, он больше нравился, и молчал всю дорогу, а теперь!..

— Он вынужден был покинуть нас на время по семейным обстоятельствам. Симпатия — это единственное, ради чего вы спросили это? Не переживайте. К следующему вашему приезду и он появится, хотя… — Грифан замолчал, всматриваясь в ее напряженные черты лица, — приезжаете вы редко, очень редко. Может, советник мой и вовсе уйдет со своего поста.

— Ну, мужчины! А я-то говорю, что все хорошенькие с виду, а на самом деле у них свои черти в светленькой головушке. Вот, что меня отталкивает… О, Грифан, да я в печали… скорби, — резко перевела она тему, заметив, как быстро лишается его внимания. — Знаете ли вы, что мой друг умер? Знаете? Да откуда вам… Генри-то, Генрюшка погиб. Сердце его загубило, а как долго спало! Это был человек ума! Я-то давай письма ему писать, а сыночек-то его прислал ответное. Вот, вот… с собой, — вынула она сложенный лист из кошелька и стала им размахивать, подчиняя себя воли чувствам. — Возьмите… А давайте я вам прочитаю. А то не поверите, знаю я ваш хитрый ум. Слушайте, батюшка, — всхлипнув, она развернула письмо и с подделанным огорчением начала: