Тайна «Нереиды» - Алферова Марианна Владимировна. Страница 53

На стене таблица между двумя нишами висела новая картина аквилейского художника Тациана — подарок Летиции на свадьбу. Небольшой холст в массивной золотой раме. Прекрасная рыжеволосая женщина раскинулась на кровати, подогнув колени. Ее томная поза, и согнутая в локте рука, и улыбка на губах — все было выразительно. Женщина ждала соития. Необычного, но от этого не менее сладостного. Она ждала самого царя богов. И он явился. Золотые монеты падали с неба. И глупая служанка ловила монеты в передник. Монеты, которые в следующее мгновение превратятся в капли спермы. Картина слишком чувственная для таблица. Уж куда правильнее было повесить ее в спальне. Но Летти хотела, чтобы картина украшала таблин, и Элий не стал перечить молодой жене.

Элий взял со стола папку с дедами клиентов, раскрыл ее, но успел просмотреть только первую страницу — просьбу вдовы легионера Порции о предоставлении ее сыну средств на учебу в риторской школе. Потому как в этот момент в таблин вошла Летиция в прозрачной коротенькой тунике, держа в одной руке две золотые чаши, а в другой — бутылку вина.

Элий посмотрел на жену с удивлением.

— Разве ты не собиралась лечь? Она затрясла головой. Театр подействовал на нее так же, как и на Элия — ей хотелось лицедействовать и дурачиться.

— В прежние времена римским женщинам запрещалось пить, — заметил Элий. — Это было правильно.

— Да, да! А еще запрещалось мужу делать подарки любимой супруге. Тоже правильно? — Она лукаво прищурилась.

— Этот закон сам собою утратил силу. Что тебе подарить, милая?

— Себя. Элий, ты — мое единственное по-настоящему исполненное желание. Ты — исполнитель желаний, ты понимаешь это! — воскликнула она патетически.

— Понимаю…— сказал он спокойно.

— Ничего ты не понимаешь, — она опустилась на ковер. — Ничегошеньки ты не понимаешь, — повторила она, мотая головой из стороны в сторону. — Я кричу-кричу, зову-зову, а ты будто глухой, не слышишь ничего… ну почему ты такой, яу почему я люблю тебя такого… Иди сюда! — она хлопнула ладонью по пышному ковру. — Иди и сядь рядом со мной.

Он повиновался.

— Слушай, — она начала декламировать нараспев:

…Лишь тебя увижу

Вымолвить слова, уж я не в силах

Но немеет тотчас язык, под кожей

Быстро легкий жар пробегает, смотрят,

Ничего не видя, глаза, в ушах же —

Звон непрерывный [43] .

Тебе это знакомо?

— «…Соитие — трение известных органов и выбрасывание семени, соединенное с особыми спазмами» [44] , — мысленно процитировал он в ответ.

— Знакомо, — вздохнула она. — Я знаю, что знакомо. Но при этом ты думаешь не обо мне.

Она поставила на пол золотые чаши и разлила вино.

— «Горькой влагою старого Фалерна» [45] наполняю твою чашу до краев.

— Мы и так выпили изрядно в гостях у актеров.

— Пей, — повторила она. — И не смей со мной спорить. Да, я пьяная, но хочу быть еще пьянее. И ты тоже… будешь пьяный… Обо всем забудешь. Все-все забудь… да…

Элий пригубил вино и поставил чашу на пол.

— Так не пойдет! Пей до дна и не увиливай. Сама она уже осушила свою чашу и теперь перевернула ее и пролила несколько капель на тончайший виссон ночной туники. Элий подчинился и выпил свою чашу до дна.

— Отлично! — Легация захлопала в ладоши. — Ну и что же ты помнишь? Помнишь, кто ты?

— Я — Цезарь… Она затрясла головой:

— Пей еще! — И вновь наполнила чашу, вино полилось через край. Ковер был загублен. Элий пытался протестовать, но напрасно. Она заставила его выпить. И вновь стала спрашивать, смеясь, помнит ли он что-нибудь.

— Я был гладиатором…

Таблин плыл кораблем в бурном море. Элий делал отчаянные усилия, чтобы вернуться в реальность, однако новая чаша его доконала. Комната приобрела фантастические очертания. Мраморный бюст подпрыгнул в воздух, у него появилио руки, причем они кружили в воздухе отдельно от тела. Элий тряхнул головой, но прогнать странное видение не смог.

«Я что-то забыл… что-то важное… но стоит ли помнить это важное? Ну конечно, не стоит… ничего не стоит помнить… все надо забывать немедленно… как только что-нибудь произойдет, надо это немедленно забыть, тогда будет хорошо… все хорошо…»

Что он может помнить? Разве что-то было в прошлом? И что такое прошлое? Тень, на которую приятно наступить. Он сказал об этом вслух. Язык заплетался.

— Вот и отлично, вот и хорошо, — приговаривала Летиция, стаскивая с него тогу. — Зачем ты надел пурпур?

В самом деле, зачем он надел тогу?

— Раз ты ничего не помнишь, значит, теперь ты любишь меня, — шептала Летиция. — Ведь ты хочешь меня? Так? И значит — любишь…

Да, да, он желает ее. А кто она такая? Откуда взялась? Пришла сама или он ее позвал? Может, она девчонка из Субуры и он должен заплатить ей перед уходом? Достаточно ли она искусна в любви, чтобы быть девчонкой из Субуры? Ну, страстности ей не занимать — она целует, жадно впиваясь в его губы, сплетает свой язык с его языком, она царапается и пребольно кусается. Она опрокидывается на ковер и извивается, как змея, она требует все новых и новых ласк как доказательств любви. Но она не особенно искушена для девчонки из Субуры. Она другая. Но откуда? Как попала сюда? Разве он ее любит? Ведь он любит Марцию. И зачем он так напился? Разве пьяный угар может заменить любовь?

«Может»! — стучала кровь в висках.

Его охватило исступление. Пьяный сатир поймал в лесу белотелую нимфу. Едва удовлетворив желание, он вновь приходил в возбуждение. Ласковый зверь, он покусывал кожу, теребил губами соски, ластился, и его ласки заставляли биться в судорогах хрупкое тело нимфы. Ее жалобный вздох выражал то ли наслаждение, то ли боль — не разобрать.

«…Трение известных органов и выбрасывание семени…»

День разгорался, и солнце вовсю светило в окна таблина. Элий и Летти спали на ковре пьяным сном без сновидений.

Он очнулся потому, что кто-то тряхнул его за плечо и сказал нараспев:

— Элий Цезарь…

Элий замычал, не открывая глаз, и поднес руку к голове. Прикосновение вызвало нестерпимую боль. О боги, никогда в жизни он так не надирался.