Крик в ночи (СИ) - Ридигер Владимир. Страница 47

— Отгадай, кем я буду?

— Наверное, выдающейся топ-моделью.

— Почти угадал. Но главное для меня — стать секс-символом. Савка обещал похлопотать.

— Каким образом?

— Не моя забота. Он говорит, сперва надо вложить в перспективного человека деньги, очень много денег. И все выйдет так, как доктор прописал. А уж я-то в долгу не останусь, Савка знает. Отработаю выше крыши… Тебе он тоже поможет.

— С чего ты взяла?

Лукаво взглянув на Сомова, она ответила:

— Хоть Савик добрый, он просто так ничего делать не будет. Тем более угощать.

— Вселяет надежду… — отозвался Сомов.

Девушка на ушко прошептала Сомову свой адрес: «Звони. Звать меня Татьяна. Ты мне нравишься». Дерзкая мысль, что и она ему нравится, пронзила полковника.

Сам хозяин уже сладко дремал, положив голову на колени своей партнерши.

— Намаялся… — пояснила та, перехватив взгляд танцующих.

Сомов посмотрел на часы:

— Четыре утра! Ну, мне пора…

— Подожди, кореш, — вдруг очнулся Савелий. — Дело у меня к тебе…

Он встал и, бесцеремонно спровадив девушек из комнаты, жестом пригласил Сомова присесть:

— Короче, в двух словах… Ты должен обеспечить безопасность на время выборов в Государственную Думу.

— Чью… безопасность?

Новиков в недоумении уставился на Сомова:

— У тебя с головой как?

— Нормально.

— Оно и видно. Мою безопасность! Теперь понял?

«В четыре утра я, кажется, окончательно теряю рассудок», — решил Сомов и спросил:

— Причем здесь выборы в Госдуму?

Новиков зевнул и отрешенно произнес:

— Баллотируюсь я туда… По Новофиглевскому округу. Удивлен? От партии любителей кваса. Как только стану депутатом, наведу в этой конюшне полнейший марафет, в общем, заставлю бывших коммуняк работать. А то, вишь ли, в райкомах наотдыхались, теперь — в Госдуму.

— Но ведь в Госдуме не только они, — слабо возразил Сомов.

— Какая разница, кем они нынче себя называют! — воскликнул Новиков. — Раньше все, как один, из одной кормушки жрали…

Сомов, кажется, уже не в состоянии был чему-либо удивляться. Он спросил:

— Зачем тебе безопасность на время выборов?

— Клянусь мамой! — возмутился Новиков. — Дурак ты что ли или родом такой?! Зря я за тебя Василию поручился — с кадрами у него видно не все в порядке.

— Ладно тебе, Савка, — уступил Сомов. — Сколько платить будешь?

Савелий погрозил ему пальцем:

— Глупым прикидывается, но свой интерес блюдет… Для начала положу тебе, скажем, три куска «зеленых», а дальше видно будет. Согласен?

— Согласен, Савелий, согласен…

— Ты мне, кореш, одолжение делаешь? За дешевку держишь?

— Ну, что ты, Савка, о чем ты?

— Так-то оно и лучше… Давай сюда твой сложный шифр, помозгую, как с ним быть.

Сомов машинально протянул Савелию тетрадку.

— Откуда такой? — спросил Новиков.

И вот здесь Сомов призадумался: сказать или не стоит? Одно дело «компостировать мозги», другое — вести серьезную игру.

— Да… ниоткуда, — ответил он. — У подозрительного мужика нашли.

Савелий бросил тетрадку на пол:

— Вот и раскручивайте вашего мужика вместе с его шифром.

— Обидеться просто, а вот помочь…

— Кто сказал, что я обиделся? Ты свою кухню в мой дом не тащи. Вижу только — шифр знакомый. У корешей с зоны спрошу.

— Савушка… — голос у Сомова подсел, — ты в этом уверен?

Новиков поднял тетрадку:

— Сочетание таких цифр, — подняв тетрадь, указал он на вереницу шестерок и двоек, — знаешь, какое?

— Нет.

— Дьявольское, вот какое.

— Ну и что?

— Э-э, брат, очень даже многое. Только чем будешь рассчитываться?

— Сначала расшифруй…

Новиков подвел черту:

— В общем, я остался доволен нашим с тобой контактом. Шельмягина не опасайся, худого он тебе не сделает. Работать будешь на меня, но запомни: если дернешься в сторону — крепко пожалеешь. А теперь ступай…

Даже не протянув руки на прощанье, Савелий высыпал на ладонь белый порошок и, приложив его к носу, громко вдохнул, совершенно забыв о Сомове…

Полина, пребывая в более чем приподнятом состоянии духа (окрутить бравого американца, пусть и немного хворого — вещь нешуточная!), тем не менее, осторожно искала ответ на самый важный для себя вопрос: каково финансовое положение ее возлюбленного? Выйти на прямой разговор с Дмитрием она не спешила — то ли сомневалась в его реакции, то ли не рассчитывала на исчерпывающий ответ, — однако, решив добиться своего, Полина обратилась за советом к человеку, который один, полагала она, именно в этой щекотливой ситуации способен ее понять и бескорыстно помочь. Она обратилась к матери.

— С мужиками в подобных случаях надо действовать или щепетильно, или сразу атаковать! — нравоучительно заметила мать, выслушав сбивчивый рассказ дочери. — Возьми, к примеру, меня (ты уже взрослая, глаза не опускай, лучше запомни, что скажет твоя мама)… В молодости я была удивительно бойкой и, чего греха таить, очень любвеобильной. Даже слишком. Но всегда помнила о главном: что бы тебе ни плел мужчина — все это ложь от начала до конца. Ведь мужики, молодые или старые, умные или глупые, очень влюбчивые или не очень, постоянно стремятся уйти…

— От чего?

— От ответственности, моя дорогая. Кстати, твой знаменитый папаша — яркий тому пример! Он ведь ловко улизнул от меня в Штаты, как только увидел, что я на сносях.

— Правда?.. А ты говорила, будто он служит в сверхсекретной организации…

— Название которой — пожизненный бордель. Я бы его давно простила, если б он хоть чем-то мне помог. Где уж там! Только и умел, что присылать из Америки радостные письма: «Люблю, целую, обнимаю дочку, скоро вернусь..»- и прочая дребедень. Затем переехал в Париж, сошелся там с какой-то старухой, написал скандальную пьесу «Кум Симон», вконец разорился и… напрочь исчез. Ох, доченька, и натерпелась же я за всю свою жизнь!

Глаза матери стали влажными, и Полина подумала, как много родители вынуждены скрывать от своих детей, изворачиваться, создавая видимость семейного благополучия.

— Ты его любила? — спросила Полина.

— Да как тебе сказать… Любила я другого, а жила с твоим отцом. Гражданским, так сказать, браком.

— А тот, другой?

— Другой… — мать как-то виновато взглянула на Полину и отвела глаза. — Другой — отец твоего старшего брата. Вы у меня погодки…

Полина удивилась сама себе — насколько спокойно она все это воспринимает. И, немного помолчав, произнесла:

— Где сейчас… другой?

Мать беспомощно развела руками:

— Бог его ведает…

Разговор, похоже, зашел в тупик. Полине стало жалко мать и обидно за себя: какого совета можно ждать от женщины, бездушно униженной и раздавленной жизнью — безрадостной и жестокой? Но мать, как ни в чем не бывало, вернулась к изначальной теме разговора:

— Как он к тебе относится?

— Летчик?

— Ну, да.

— Относится нормально.

— Любит?

— Откуда мне знать…

— Подарки делает?

— Он же больной.

— Значит, — заключила мать, — считает лучшим подарком себя.

Полина улыбнулась:

— И я так считаю.

Внимательно посмотрев на дочь, мать произнесла:

— Смотри, девочка, не обожгись. Останешься с другим «подарком», а того — и след простыл!

— Не убежит, мама, не волнуйся. Он ведь у меня, можно сказать, не ходячий.

— Паралитик?! Еще не доставало! А, впрочем… — призадумалась мать, — это даже не плохо.

Она закурила и, что совершенно не было на нее похоже, предложила сигарету Полине:

— Давай покурим и хорошенько рассудим вместе, что здесь можно предпринять…

Женщины настолько увлеклись разговором, что не заметили, как пришел Кирилл — старший брат Полины. С кухни послышался звон разбитой тарелки, — Кирилл готовил себе ужин.

— К счастью! — воскликнула Полина.

— Опять напился… — вздохнула мать. — Весь в отца.

Сестра была привязана к брату, их отношения, не смотря на всю бесшабашность и лень Кирилла, всегда оставались ровными — дружескими и сердечными. Повздорив, они быстро мирились, в момент забывая причину ссоры и, как ни в чем не бывало, продолжали смеяться и шутить, оставаясь единственной отрадой для матери. Любовные дела Кирилла являлись чуть ли не единственной постоянной темой для пересудов, как только он появлялся дома, однако теперь к ним прибавилась и алкогольная проблема.