Постскриптум (СИ) - "Anzholik". Страница 43

Довариваю. Докуриваю. Возвращаюсь тихо с кружками в руках. Натыкаюсь на его фигуру, сидящую на диване с закрытыми глазами. Напряженный, трущий рукой переносицу. А ширинка-то у Леши вздыблена. И от увиденного треплет уже меня. Слюна скапливается во рту, и если честно, я бы даже встала на колени и отсосала ему без зазрения совести. Если бы намекнул или попросил. Потому что нет ничего хуже, когда ты хочешь сделать человеку приятно, а он отталкивает. Это настолько унизительно, что я когда-то очень давно зареклась делать нечто такое. Пусть и уверена сейчас почти на сто процентов, что в этом случае он не будет против. Но в том-то и дело, что почти.

— Кофе? — Твою ж мать, а у меня-то что с голосом? Палево. Какое же палево. И карие глаза напротив реагируют мгновенно. Ставя в известность о том, что он все видит и знает. И что теперь?

А ничего. Мы молча пьем обжигающий напиток. Чтобы после отставить чашки на пол и продолжить. Только теперь сидеть под его взглядом — это как на электрическом стуле. Меня разве что не трясет как осиновый лист на ветру. И предательская влага ощутима, потому что от малейшего моего движения — а ерзаю я не в пример часто для провокаторши — чувствуется, особенно когда тонкая ткань мягко скользит по телу. И, пожалуйста, если вы там все-таки есть сверху, ну хоть кто-нибудь, отвлекитесь и помогите. Потому что если он увидит и ничего не сделает, я с ума сойду. А если еще и подъебнет, то сгорю от стыда.

Встаю, ноги дрожат. Стираю выступившую каплю пота на лбу. Сажусь рядом с последней пыточной ножкой. Стопроцентно пыточной. И, блин, жалею все же. Распалила. Расшатала вконец себя. Нафантазировала черти что. А надо ли было?

Отвертка выпадает у Леши из руки. Сжимает ту в кулак, поднимает и продолжает. Тяжело вздыхает, сжимает челюсть и, кажется, с минуты на минуту или сорвется, или психанет. Опускаю глаза, замечаю маленькую капельку, мое собственное преступление на светлом белье. Как там говорят? Тебе не стыдно? Стыдно, когда видно. И видно ведь. Только не стыдно, а жарко как в печи. И чертова ножка стола теперь скорее якорь, чем предмет манипуляции. И мозги напрочь отшибает. Только желание набатом по голове бьет. Все сужается до его рук в считанных сантиметрах. И его глаз как у самого демона из преисподней. Ну, вот если невмоготу, то зачем мучиться и терпеть? Раньше ничто не мешало приходить ко мне и домогаться на твердом кухонном полу. А тут и ковер мягкий, и в квартире пусто, и что очевидно, я совершенно ничего не имею против.

Но ножка прикручена. Алексеев все еще показывает чудеса выдержки. Увы.

— Вставай, — отводит глаза. С чего бы это? Ехидно просится мысль. Переворачивает стол, а я трусливо падаю на диван и пытаюсь восстановить дыхание и унять дрожь в теле.

Нервно проводит рукой по волосам. Поправляет рукава с каменным лицом. И бросает настолько обжигающий взгляд, перед тем как уйти, что у меня все внутри млеет еще сильнее. А звук закрывающейся двери отдается болью внутри. Все же ушел. Все же выдержал. И собственное фиаско убивает. Обижает и расстраивает. Становится невыносимо тоскливо и одиноко. В который раз уже. Давно пора как бы привыкнуть и не реагировать так остро, только вот не получается. А чувства как назло лишь набирают обороты. Хотя куда уж. КУДА?!

***

Восьмое марта. Чудесный день, когда мужская часть населения упорно задаривает свои годовые косяки. День, когда женщин превозносят, будто в остальные этого делать не имеет смысла. Как удобно, не правда ли? И то ли мое отношение к праздникам какое-то кривое и однобокое, то ли настроение из-за Алексеева куда дерьмовее, чем было. Но приезд Микеля радует не настолько сильно, насколько было бы, хм, правильно.

Всю неделю после того чертова стола, который я уже трижды прокляла, Леша стал еще мрачнее и замкнутее. Дистанцируется, старается минимизировать наши столкновения и, оставшись ночевать, спал вообще с ребенком в комнате. Что, как по мне, крайне трусливо. И зачем избегать, если сумел не среагировать на прямую провокацию? Показал, что мужик и яйца у него есть. И не так уж прост и падок. Молодец. Умница. А общаться по-человечески когда-нибудь начнем или нет? И раз мое поведение так напрягло, можно и напрямую сказать. Я понятливая, с первого раза на хуй посылаюсь. Проще простого. Пара букв — и исчезновение каких-либо проблем. Но нет же. Волком смотрит. Сдержанно здоровается и сверкает пятками в сторону сына.

А я ловлю себя на том, что делаю невероятно отвратительную вещь. Очень постыдную для меня. Я ревную. К Ильюше. Потому что с ним он открыт и общителен. Любит и не скрывает. А я… А я как обычно сбоку припеку. Бешусь. Страдаю. Пускаю слезы от обиды и разочаровываюсь в любви как таковой все больше. Видимо, давно пора. И видимо, именно сейчас настал тот самый момент.

Жгучий португалец звонит ближе к обеду. И, несмотря на то, что сейчас будний день, настырно зовет в какой-то-там посоветованный ему кем-то-там клуб. Что звучит крайне заманчиво, потому что даже без алкоголя потанцевать я очень хочу. Ну очень хочу. Расслаблялась я таким образом слишком давно. Да еще и в такой компании. И вот сейчас, уже договорившись с сестрой об ее ночевке у меня дома с дитенышем, я начинаю свои медлительно-томительно-сводящие с ума сборы.

Не хочу я сегодня одеваться привычно вульгарно для такого места. Потому натягиваю неношеные, кажется, полжизни кожаные штаны. Массивный ремень с огромной пряжкой. Черную облегающую футболку с причудливой надписью на груди и ботильоны на высоком каблуке. Достаточно устойчивые, чтобы уйти в отрыв, и достаточно симпатичные, чтобы не выглядеть вконец скромняжкой. А вот макияж у меня очень броский. Жирно обведенные глаза, ярко-выделенные скулы и нюдовая помада в тон кожи. Высоченный хвост, закрепленный широкой резинкой-заколкой, чтобы он казался еще выше. И в довершение колье-ошейник из черной кожи.

Собранная, пытающаяся поддерживать настроение на уровне, наконец, выбираюсь из дома. Ильюша уже улегся отдыхать. Леша ни сном ни духом где я, что очень важно. Так что разве есть хоть одна причина для меня не оторваться на полную катушку?

Микель поджидает у входа. И не скрою, выделяется на фоне остальных даже слишком сильно. Раздаривает улыбки любопытным девушкам и отвечает твердым взглядом не менее любопытным парням. И их реакцию можно понять, потому что его «иностранность» очень бросается в глаза. Всем без исключений.

— Привет. — Все же после Алексеева он и правда — фонтан эмоций. И умение управлять интонацией впечатляющее. Сказав всего одно слово, португалец показывает, что соскучился, рад встрече и многое другое.

— Привет, — не сдерживаю ответную улыбку. Видеть друг друга в таком количестве одежды чуток непривычно. Но джинсы на нем сидят отменно. Как и обтягивающая майка под накинутой на плечи кожаной курткой. Бэдбой во всей красе. Бэдбой, обещающий долгие чувственные удовольствия одним лишь взглядом. А я уже и отвыкнуть успела от этого. Заледеневшая в безразличии Леши.

Микель, не церемонясь, притягивает меня к себе, и я забываюсь на несколько минут в приятном мягком поцелуе. Слишком приятном для той, что еще вчера страдала от убийственной любви к другому мужчине. Хотя… Это всего лишь физическая реакция не трогающая сердце. Почти. Потому как, откровенно говоря, я действительно искренне рада находиться сейчас с ним рядом. Он теплый. Внимательный и какой-то немного родной после всего, что нас связало, пусть и не настолько крепко, как могло, будь мое сердце свободным, но все же.

— Дьяволица, — подшучивает, когда я вытаскиваю его на танцпол. — Может, я не умею танцевать?

— С твоей пластичностью и грацией как у хищника? Правда, что ли? Не верю, — флирт по полной. Неразбавленный и разгоняющий похлеще алкоголя по венам возбуждение и предвкушение продолжения. И так сладко танцевать под вспышками и оглушительной музыкой. Забываться и позволять себя целовать жарко и страстно до учащенного сердцебиения, лишая друг друга дыхания. Играть. Распалять. И устраивать настоящее шоу посреди толпы людей.