Серая сестра (ЛП) - Лоуренс Марк. Страница 2

— Нона Грей? Ты уверена? — Лано поднял забрало и прищурился, глядя на темную фигуру, одиноко стоящую на пути его армии, крошку перед огромным отрядом колонн. — Сестра Клетка... вернулась в Сладкое Милосердия. — Кулак ударил по ладони, перчатки лязгнули. — О, это прекрасно! Я боялся, что она ушла, несмотря на мои инструкции. — Взгляд налево. — Ты уверена, что это она?

Клера Гомал подняла на него свои темные глаза:

— Конечно. Кто другой отпустил бы меня?

• • •

СЕСТРА КЛЕТКА ЖДАЛА среди теней колонн, сама не отбрасывая тени. Старые монахини и молодые послушницы наблюдали за ней из каменного леса позади нее. Когда придет Таксис и начнет течь кровь, сестра Роза все еще будет сражаться где-то там, пытаясь спасти Сестру Шип, несмотря на полученные той раны. Клера оставила Шип истекать кровью. Она могла убить ее в одно мгновение. Но не убила. Хотя бы это, по крайней мере.

Меч, который держала Клетка, предлагал миру свою остроту, и ветер Коридора, разделенный его кромкой, шипел от боли. Сестра Клетка ждала своей битвы, охотясь за ее центром, ища тишины и покоя, пока пеларти уходили. Мало кто из Красных Сестер, когда-либо покинувших монастырь Сладкого Милосердия, был способен лучше Сестры Шип практиковать то, чему их научили Госпожи Меч и Путь.

Сестра Клетка шла в другом ритме.

Святые считают гневаться ниже своего достоинства, ибо какая вера не является, по сути, принятием того, что ты не можешь изменить? Мудрецы называют гнев неразумным, ибо там можно найти лишь несколько истин. Те, кто правит нами, топчут гнев, ибо они ясно видят его, зная, что это за огонь. Кто же пригласит такое голодное пламя туда, где находятся его владения?

Но для Сестры Клетка ярость была оружием. Она открылась ярости, которую до сих пор сдерживала. Ее подруга лежала при смерти. Ее подруга. В ярости есть чистота. Она выжжет печаль. На время. Выжжет страх. Даже жестокость и ненависть будут искать убежища, ярость не хочет никого из них, она хочет только разрушать. Ярость — это дар, который дает нам наша природа, сформированный бесчисленными годами развития. Зачем ее отбрасывать?

Каждый закон церкви или государства стремится отделить вас от вашего гнева. Каждое правило служит для того, чтобы укротить вас — взять из ваших рук то, чем вы должны владеть. Каждая строгость направлена на то, чтобы поместить месть, которая принадлежит вам, в руки судов, присяжных, правосудия и судей. Книги законов стремятся заменить чернильными линиями то, что вы считаете правильным. Тюрьмы и палачи стоят только для того, чтобы уберечь ваши руки от крови тех, кто причинил вам зло. Каждая часть закона существует для того, чтобы увеличить время и расстояние между преступлением и последствием. Чтобы освободить нас от нашей животной природы, посадить в клетку и приручить зверя.

Сестра Клетка посмотрела на своего врага, на блеск стали на Скале.

Ее — гнев океанской волны, катящейся по глубоким водам, чтобы излить свою белую ярость на берег; волны катятся одна за другой, безжалостные, срывающие высокие утесы, дробящие камни, перемалывающие получившуюся гальку в песок, смывающие горы. Ее — гнев бури, потрясающей громом, пронзающей молниями, несущей ветер, который вырывает самые старые деревья из твердости земли. Ее — вызов камня, поднятый в гневе против холодных небес. Ее — гнев, который сидит, как разбитое стекло в груди, гнев, который не позволяет ни спать, ни отступать, ни идти на компромисс.

• • •

НОНА ГРЕЙ ПОДНИМАЕТ голову и смотрит на своего врага полуночными глазами. Возможно, это просто отражение света факелов, но где-то в их темноте, кажется, горит красное пламя.

— Я сама себе клетка. — Она поднимает меч. — И я открыла дверь.

1

ЕСТЬ МНОГО ЯДОВ, вызывающих безумие, но ни один из них не может быть столь действенным, как любовь. Сестра Яблоко несла с собой сотню противоядий, но она по собственной воле выпила именно этот напиток, зная, что лекарства нет.

Терновник и шиповник рвали ее, ледяной ветер выл на нее, даже земля противостояла ей своей крутизной, долгими милями и землей, твердой, как железо. Отравительница шла вперед, измученная, чувствуя каждый из своих тридцати лет, ее поход-пальто было разорвано в клочья, лохмотья плясали по милости ветра.

Когда оленья тропа вырвалась на открытое место, пересекая изрытую колеями широкую дорогу, Яблоко без колебаний проследовала по ней, не отводя глаз от рядов деревьев, возобновлявших свой марш вдали на той стороне.

— Стой! — Резкий крик совсем рядом.

Яблоко проигнорировала его. Чайник призвала ее. Она знала направление, расстояние и даже боль. Чайник позвала ее. Чайник никогда бы не позвала ее с наблюдения, даже если бы ее жизнь была в опасности. Но она позвала.

— Стой! — закричало уже несколько голосов, диалект был резким и трудно понимаемым.

Линия деревьев стояла в десяти ярдах по другую сторону канавы. Как только она доберется до тени под ветвями, она будет в безопасности. Мимо нее пронеслась стрела. Яблоко посмотрела вдоль дороги.

Пять дарнишцев растянулись по всей ширине, их простеганные доспехи были в пятнах от соли и грязи, железные пластины на плечах и предплечьях были коричневыми от ржавчины. Яблоко могла добраться до деревьев прежде, чем мужчины поймают ее — но не раньше, чем это сделает следующая стрела или копье.

Выругавшись, она сунула обе руки в карманы пальто. Некоторые из непристойностей, которые она произнесла, вероятно, никогда раньше не произносились монахиней. Даже дарнишцы казались удивленными.

— Не убивайте меня. Живая я для вас дороже. — Яблоко старалась, чтобы ее голос не звучал так, будто она читает лекцию классу. Она вытянула руки: в одной — восковая капсула бескостного, в другой — упаковка серой горчицы, а между большим и указательным пальцами — маленькая белая таблетка. Она сунула таблетку в рот, надеясь, что это горьковилл. Все противоядия были разложены в строгом порядке по множеству внутренних кармашков рясы, но, потянувшись туда, она напросилась бы на стрелу, так что приходилось пытать счастья с внезапно вспомненным, нащупанным и выуженным из наружного кармана поход-пальто.

— Ты... монахиня? — Самый высокий из них сделал шаг вперед, подняв копье. Он был старше остальных четверых. Тертый калач.

— Да. Святая Сестра. — Она проглотила таблетку, поморщившись. На вкус она напоминала горьковилл. Четверо молодых рейдеров, все с одинаковыми темными и лохматыми волосами, крепче сжали оружие, бормоча что-то языческим богам. Возможно, одна монахиня из сотни не была Святой Сестрой, но с историями, которые рассказывали в Дарне, их нельзя было винить за то, что, по их мнению, каждая женщина в рясе была Красной Сестрой или Святой Ведьмой, просто жаждущей взорвать их и поплясать на дымящихся останках. — Монахиня. Из монастыря.

— Монастырь. — Вожак покатал это слово по губам. — Монастырь. — Он выплюнул его сквозь потрескавшиеся от мороза губы.

Яблоко кивнула. Она подавила желание сказать: «С большой золотой статуей». Мужчины должны придти в ловушку сами. Если они почувствуют, что она ведет их, она умрет через несколько мгновений.

Предводитель оглянулся на своих людей, бормоча слова, которые почти имели смысл. Дарнишский был похож на язык империи, но пропущенный через мясорубку и посыпанный специями. У нее было такое чувство, что если бы они говорили чуть медленнее и поменяли бы акцент, то все стало бы понятно. Однако Яблоко уловила два слова, которые могли бы сохранить ей жизнь. «Монастырь» и «золото». Она разломала капсулу бескостного в кулаке и потерла пальцами ладонь, чтобы размазать бывший внутри сироп, прежде чем вытереть руку о тыльную сторону другой и о запястье.

— Ты. Отведи нас в монастырь. — Мужчина сделал еще два шага вперед, показывая копьем, чтобы она двигалась.